А. С. Кан
доктор исторических наук, профессор

Новая монография по истории сельского хозяйства Норвегии

Norges lantbrukshistorie. Vol. 1–4. Oslo: Det norske Samlaget, 2002. 496; 456; 339; 456 s. = История норвежского сельского хозяйства. Т. 1–4. Осло: Изд-во Норшке Самлагет, 2002. 498; 456; 339; 456 с.

Тесные рамки короткой рецензии позволяют дать лишь самое общее представление об издании, поучительном именно для читателей-поморов. Ведь больше нигде в России нет природных условий, столь близких норвежскому Северу, как на Кольском полуострове! Известные особенности норвежского сельского хозяйства — это малый размер культурной площади вообще и пахотной в особенности. Это далее растущая по мере приближения к новому времени зависимость норвежцев от привозного, иностранного зерна — на этом спросе, возрастающем с юга Норвегии на север, между прочим, зиждилась поморская торговля XVIII–XIX вв. Далее, Норвегия — страна без крупных поселений деревенского типа, а в новое и новейшее время — страна преимущественно хуторских, одно-дворных поселений. В современной Норвегии сельских производителей крайне мало (70000, т.е. менее 5% самодеятельного населения), и ряды их тают.

Грамотным историкам Европы давно известно, что в Норвегии никогда не было ни развитого феодализма, ни тем паче крепостной зависимости крестьян, что те первыми в Европе стали собственниками своих наделов, т.е. уже в XVIII в., что норвежцы одни из первых — в начале XIX в. — упразднили у себя дворянство и предоставили зажиточным крестьянам политические права, что, наконец, малоземелье вынудило значительную часть именно сельских жителей Норвегии в XIX и начале XX в. переменить место жительства и переселиться в США.

В России народным хозяйством Норвегии заинтересовались сравнительно поздно, в конце XIX столетия, однако не столько агрикультурой, сколько лесным, рыболовным и китобойным промыслами.1 При столыпинских 125 аграрных преобразованиях образцом для подражания служили Дания и Швеция, а не Норвегия. Первая советская, марксистская «История Норвегии» (1980) уделила норвежской агрикультуре разных исторических эпох лишь по одной-две страницы. Немногим больше сказано о ней и в послесоветском переводном издании норвежской книги «История Норвегии» [М.: «Весь мир», 2003. (Сер. «Национальная история»)]. Подробнее всего аграрная история страны была освещена А. Гуревичем, С. Ковалевским и Ю. Кахком в «норвежских» главах советской монографии «История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма» (1985–1986)2 — достойной «лебединой песни» марксистской историографии по всеобщей истории. Изданные на Западе труды первого из названных историков знают и используют норвежские специалисты по раннему средневековью. Общинные традиции норвежского крестьянства со времен раннего средневековья по XX в. описал этнограф Г. Анохин (1971). К сожалению, ему как бывшему узнику ГУЛАГа путь в изучаемую страну был заказан.

Между тем именно в последние десятилетия, после 1970 г., с опозданием против других северных стран, в Норвегии стала бурно развиваться социально-экономическая история, и научные представления об отдельных, особенно об отдаленных эпохах ее прошлого стали меняться.3 Сказанное не означает и не обещает полного пересмотра картины всего предшествующего аграрного развития Норвегии. На это косвенно указывает не совсем обычное отсутствие в рецензируемом издании общего редактора, введения или заключения ко всем четырем томам. Каждый из четырех томов написан виднейшими специалистами (двумя или даже одним), отвечавшими лишь за освещаемую ими эпоху. Рассчитанный отнюдь не на одних специалистов-аграрников, прекрасно иллюстрированный четырехтомник подготовлен по инициативе государственного Норвежского совета по научным исследованиям. Было создано весьма авторитетное временное правление, куда вошли представители заинтересованных, а отчасти и финансировавших проект учреждений, начиная с Норвежского сельскохозяйственного музея и кончая министерством сельского хозяйства и Союзом сельскохозяйственной кооперации. Для финансирования издания объединились около 20 государственных и общественных организаций.

Вопреки ожиданиям, мы имеем дело не просто с аграрной историей, но с чем-то большим, а именно с историей норвежского землепользования в самом широком смысле, включая меняющийся ландшафт и вообще экологию страны, а применительно к древнейшим временам — также собирательство, лесные, каменоломные и железорудные работы. Предметом исследования служили и динамика народонаселения, и развитие технологии, т.е. производительных сил, и перемены в общественно-политической организации, т.е. в отношениях собственности, и даже смена идеологии. Столь беспрецедентная многосторонность отличает рецензируемое издание от обобщающих норвежских книг по истории крестьян или сельского хозяйства страны, вышедших в начале и середине XX в.: С. Хасунна, О.А. Йонсена, X. Кута, А. Холмсена, П. Боргедала.4

Написанный двумя археологами — Б. Мюре и И. Эйе, — первый том «Земля становится образом жизни» (4000 лет до н.э. — 1350 г.) открывается т.н. неолитической земледельческой революцией и завершается чумной эпидемией, поразившей Норвегию сильнее прочих европейских стран. Второй том (автор — К. Лунден, известный медиевист-аграрник) доводит повествование до 1814 г. — до образования самостоятельного 126 норвежского государства в рамках унии со Швецией. Третий и, по нашему мнению, центральный том (1814–1920) назван «Преемственность и модерн» и написан тоже одним автором, специалистом по новому и новейшему времени Б. Ердокером. Наконец, в четвертом томе — «От общества крестьян к биоиндустрии» — рассматриваются лишь последние восемь десятилетий прошлого века. Автор тома Р. Алмос (он же координатор всего проекта) — не историк, а профессор сельской социологии в Тронхейме, между прочим, поныне проживающий на своем наследственном хуторе, т.е. ведущий сельский образ жизни.

Судя по новейшим археологическим данным, социальное расслоение произошло в Норвегии раньше, чем считалось прежде — уже в III в. н.э. (Т. 1. С. 116). Классовые структуры из родовой знати, свободных крестьян, собственников и держателей, многочисленных рабов сложились задолго до эпохи викингов и даже до великого переселения народов (Т. 1. С. 118). В конце I тыс. н.э. эти разрозненные общества уже имели свою политическую организацию (Т. 1. С. 208–209). Раннее средневековье (800–1350 гг.) отличалось сильным ростом населения и сельского хозяйства — вплоть до «черной смерти», погрузившей страну в долгий кризис и отбросившей ее назад (Т. 2. С. 16–17). В позднее средневековье и раннее новое время норвежцы, как известно, постепенно попали под власть датского феодального, а затем и феодально-абсолютистского государства. Только с 1520 г. хозяйственный упадок сменился подъемом (Т. 2. С. 121). Вместе с тем в 1520–1660 гг. крестьяне, как никогда прежде и позже, эксплуатировались посредством королевских налогов и рекрутчины (Т. 2. С. 279–339). На XVI–XVIII вв. пришлись самые крупные и частые выступления и даже восстания крестьян, позже также крестьян-рыбаков против датской королевской власти, а затем и против горожан-купцов. Острота борьбы усугублялась иностранной, не норвежской национальностью значительной части господствующего класса. Именно крестьяне своим сопротивлением помогли стране сохранить особый, не феодальный строй и законодательство (Т. 2. С. 116–117). Само сельское население примерно с 1660 г. быстро распадалось на два совершенно разных класса — имущих дворохозяев и малоимущих съемщиков чужой земли, неплательщиков податей — хусманов (Т. 2. С. 137, 376). Но несмотря на явные признаки обуржуазивания, норвежское сельское и шире — все народное хозяйство — вплоть до конца датской зависимости оставалось в тисках «командной системы» (явное заимствование из постсоветской терминологии!), хотя и особой, норвежской (Т. 2. С. 394-395).

Несравненно лучше изучены последние два столетия аграрного развития Норвегии. Буржуазный аграрный переворот (норвежская метафора — «смена кожи») особого скандинавского типа5 — упразднение чересполосицы и деревень при сохранении крестьянина-собственника и сельского пролетария-хусмана — в Норвегии запоздал по сравнению со Швецией и, тем паче, Данией, начавшись лишь в 1820-х гг. (Т. 3. С. 199), и охватил весь XIX в. Вразрез с азами марксистской теории пролетаризация на селе при этом постепенно замедлилась и после 1875 г. повернула вспять: доля хусманов стала падать (Т. 3. С. 166). Рост торгового, рыночного сельского хозяйства, особенно животноводческого, еще долго сочетался с потребительским (Т. 3. С. 286). Параллельно со второй половины XIX в. бурно росли кооперирование и механизация крестьян-хозяев (Т. 3. С. 294).

Наибольшие, хотя и вполне мирные, перемены принесли десятилетия после 1920 г. Автор последнего тома различает три этапа (имеющие силу и для соседней и более 127 крупной Швеции), примерно разделенные годами 1945 и 1972. Рост все лучше организованного крестьянского хозяйства, несмотря на межвоенный экономический кризис, продолжался до окончания второй войны (Т. 4. С. 20). С приходом надолго к власти социал-демократов (1935 г.) крестьяне были на десятилетия ограждены от стихии рынка с помощью особой регулировочной системы (Т. 4. С. 113–114). Еще в 1945 г. почти треть населения занималась сельским хозяйством в широком смысле, включая рыболовство и лесное дело (Т. 4. С. 120). Крестьяне и власти были убеждены в необходимости сохранения жизнеспособной семейной фермы (в среднем с 6 га обрабатываемой земли. — Т. 4. С. 251), которая только теперь была полностью механизирована, электрифицирована и вообще не отличалась от городских условий в смысле санитарных удобств и социальных благ. Несмотря на всевозможную помощь со стороны государства, а также мощные крестьянские организации и растущий спрос со стороны горожан, число ферм с 1970 г. стало стремительно падать. За 30 лет оно упало со 155 тыс. до 71 тыс. за счет мелких и мельчайших хозяйств (Т. 4. С. 253). Дальнейшее развитие пошло от уравнения с городом к подлинной перестройке всей агрикультуры: к производственной дифференциации по регионам, все большему приспособлению сельского производства ко внутреннему индустриальному спросу и к иностранной конкуренции, от которой норвежцы уже далеко не так плотно защищены, как до 1990 г. В знакомой рецензенту части Вестланна приморские фермеры специализировались на разведении лосося, на парниковом выращивании помидоров и летнему — высокосортной клубники. Многие влиятельные учреждения, в которых само сельское хозяйство носило большое значение, закрылись или сменили профиль. «Пора, когда аграрный сектор сам в большой степени формировал сельскохозяйственную политику, закончилась». В главных вопросах государство по-прежнему играет решающую роль в развитии сельского хозяйства, но «и свои правила игры государство все больше получает из-за границы» (Т. 4. С. 397. Имеется в виду ВТО. — Прим. А.К.).

Норвежское издание является очередным успехом наших коллег.