Вера Потапова

Датские народные баллады в переводах Веры Потаповой

От переводчика

В Дании, в церкви Эрслева (провинция Сорё), сохранились две средневековых фрески XIV в. На одной из них с большой живостью изображена цепь взявшихся за руки юношей и дев, танцующих под звуки трубы, украшенной бахромчатым флажком, в которую дует причудливое геральдическое животное. Другая фреска не менее выразительно воспроизводит сцены из народных баллад. Приглушенный колорит — желтый фон и двухцветная зеленая с серым одежда — придает фрескам сдержанное очарование. Неизвестный художник откровенно любуется стройностью удлиненных фигур и благородной грацией движений. Эти фрески представляют значительный интерес, как свидетельство «танцевального» происхождения датских народных баллад. Возникнув первоначально в качестве певческого сопровождения 3 танца[1], они лишь впоследствии были оценены по заслугам как выдающийся памятник поэзии датского средневековья, обладающий высокими литературными достоинствами. Изначальная связь датской народной баллады с музыкой и танцем оказала немалое влияние на мелодику и ритмико-интонационный строй стиха. Отсюда проистекает напевность, или, как говорили в старину, «певкость», и высокая эмоциональность его звучания. Эти особенности усиливают драматическую интонацию баллады.

В одном из писем Эдвард Григ, характеризуя великие эпические произведения древнескандинавского фольклора, отмечает «поразительную силу и точность выражения, способность в немногих словах сказать многое», «простое и пластичное построение 4 фраз». Григ пишет: «Показывать свои лучшие чувства считается низким. Именно эти-то чувства и получают особенно сжатое, целомудренное выражение. …Подобным же образом высказывается в народной песне внутренняя, духовная жизнь нашего народа»[2]. Эти слова Грига полностью приложимы к датской балладе.

Мрачный, порой даже зловещий колорит многих баллад, драматизм происходящих событий, подчеркнутый драматизмом интонации, а также краткость экспозиции, без околичностей вводящей в действие, позволяет говорить о драматургическом построении, свойственном этому жанру.

Напряженное движение стиха, острая сюжетность и конфликтность придают датской народной балладе особую динамичность. В балладе 5 зачастую преобладает прямая речь. Терпкий, суровый, естественно интонированный диалог весом и значителен. Немногословие и скупость красок, при затаенной силе и глубине переживаний, создают скрытую энергию стиха, составляющую непревзойденное очарование народной поэзии. Не потому ли эту сжатую как пружина просторечность словаря и синтаксиса при необыкновенной силе чувства нашел Пушкин в своих «Песнях западных славян», перешагнув через стилистику Мериме?

Баллады повествовательные ничуть не уступают в динамике балладам, обладающим драматургической структурой. Скупостью изобразительных средств, сдержанностью в изъявлении эмоций и отсутствием сентиментальности поражают эти картины, созданные поэтической мощью народа-мифотворца. Прекрасна в своей повествовательности «Песнь о ста сорока семи». Здесь исполненное поэзии описание двенадцати блистательных щитов, 6 украшенных гербами, отнюдь не является самоцелью. Геральдическая символика, связанная с именами и характерами воителей, создает их своеобразный групповой портрет, оживленный реалистическими чертами. Наиболее примечателен в смысле изображения характера «близорукий храбрец»[3] — Сивурд Снаренсвенд. Несмотря на то, что этот бывалый, великодушный воитель наделен сверхъестественной силой, вся пластика его богатырского характера выпукла, реалистична и человечна.

Народный дух с особой экспрессией выявляется в диалоге датской баллады. Этот диалог, нередко с острым просторечным юмором, изобличает черты, 7 претящие скандинавскому, как, впрочем, и русскому характеру: бахвальство, чванство, лживость, скупость, криводушие и т. д. Иногда эти качества откровенно обнаруживаются не только в поступках действующего лица, но и в его прямой речи. Например, в балладе, на редкость самобытной, под названием «Дорогой плащ», «пригожий молодец» Магнус, человек мелочный, прижимистый и чуждый рыцарственной широты, обращается к деве с такими словами:

«Для тебя свой новый бархатный плащ,
Зеленый, слегка ворсистый,
Чтоб от мокрой травы разлезлись швы,
Я не брошу на луг росистый!

Я не брошу на землю свой бархатный плащ.
Он достался мне не в подарок!
Я в Стокгольме его купил.
Он мне стоил пятнадцать марок». 8

В балладе «Король Эрик и насмешница», имеющей отчетливое демократическое звучание, высокомерная дева по платью принимает молодого короля Эрика за простолюдина. Считая для себя зазорным танцевать с «бедным парнем», она осыпает своего партнера колкостями и грубыми насмешками, не веря ни единому его слову. Даже в ответ на обещание «Всем золотом Дании будешь владеть, если станешь моей женою», она резко обрывает короля:

«Все золото Дании хранит
Сидящий на датском престоле!
Ступай на чердак, залатай свой башмак,
Не то набьешь мозоли!»

Логика развития сюжета такова, что насмешнице приходится сильно раскаяться в своем сословном чванстве.

Датская баллада прочно вошла в жизнь народа, создавшего ее. Одна из главных причин долговечности баллады заложена именно в правдивом изображении 9 характеров, то есть в ее истинной народности.

Своеобразная роль в датской народной балладе отводится припеву. По существу, это — своего рода «устный эпиграф», который, вводя нас в ее атмосферу и подтекст, настраивает на осмысление происходящих событий. Так баллада «Рыцарь Карл в гробу» сопровождается поэтическим припевом: «А розы и лилии благоухали». Эти живые розы и лилии, благоухающие наперекор погребальному звону и слезам юной Кирстин по мнимоумершему рыцарю Карлу, как бы опровергают всю ситуацию ложных похорон. Розы и лилии олицетворяют благоуханный праздник живой любви, ее насмешливое торжество над монашками, читающими каноны, и всей монастырской бутафорией. Иногда припев, по контрасту, подчеркивает, углубляет драматический ход сюжета. Так, щемящим диссонансом в своей безмятежности звучит в исполненной трагизма балладе 10 «Олуф и королевна эльфов» припев: «А танец легко плывет по поляне». И, напротив, припев «Мечи из ножон!», стремительно врывающийся в строфику баллады о похищении невесты («Лаве и Йон»), в то же время естественно вписывается в текст и становится неотъемлемой частью каждой строфы. В ночи средневековья, служащей сумрачным фоном для трагической событийности баллады «Юный Энгель», ее припев — «Неужели заря никогда не разгонит мрак!» — звучит страстным призывом безымянного поэта, как бы провидящего зарю Возрождения. Каким смелым и простодушным, каким развитым, иррациональным, поистине андерсеновским воображением нужно было обладать безымянному автору баллады, чтобы представить себе продажу… вещего девичьего сна за сверток золотого шитья, фигурки святых в церкви, повернувшиеся лицом к стене при появлении Водяного, сорочку из тонкого шелка, что лунной ночью отбелила мать королевны эльфов… 11 Читая балладу, нельзя забывать о том, что ее автор был человеком средневековья, со всеми особенностями его сознания, мироощущения, с его образом жизни и житейскими воззрениями. Магические верования и олицетворение сил природы, тревожа его своей таинственностью и неразгаданностью, являлись для него реально существующим миром.

Представим себе кульминационный момент баллады «Горе Хиллелиль», когда ее возлюбленный, Хильдебранд, готовится с мечом в руках отстаивать свою любовь:

Сказал он: «Ради нашей любви,
Меня по имени ты не зови!

Меня по имени ты не зови,
Если даже увидишь лежащим в крови.

Не называй мое имя вслух,
Покуда не испущу я дух!» 12

Страстное заклинание Хильдебранда вызвано магическим представлением о том, что витязь, обладающий волшебной силой и неуязвимостью, утрачивает эти свойства, как только его имя, названное вслух, становится известно врагам. Верил ли в это сочинитель баллады? Можно предполагать, что верил, тем более что в ряде баллад такое представление встречается и определяет ход событий. Об изуверском обычае продажи в рабство и о пытке, которой брат подвергает сестру, поэт повествует сдержанно, немногословно, без сентиментальности. Тем сильнее мы ощущаем гуманизм сочинителя, его сочувствие к девушке и осуждение бесчеловечного обычая.

Датский фольклор — глубоко самобытное национальное сокровище Дании — заботливо собирался и разрабатывался ее крупнейшими учеными. Каждая баллада, вошедшая в книгу, представляет собой целостное, отличающееся национальным и художественным 13 своеобразием поэтическое произведение, подлинную живопись словом.

Мир средневековья, удивительный и противоречивый, откроет вдумчивому читателю датская народная баллада, в своей сумрачной первозданной красе и трагической проникновенности.


Примечания

[1] Balada (прованс.) — плясовая песнь, от balar — «танцевать».

[2] О. Левашова. Эдвард Григ. М., Гос. муз. изд-во, 1962, с. 57.

[3] Согласно древнескандинавским воззрениям, близорукости воина обычно сопутствовали бесстрашие, свирепость и беспощадность в бою. Возможно, потому, что недостаток зрения вынуждал «не видящих конца своего копья» отваживаться на опасное сближение с противником.

Источник: Датские народные баллады. — М.: Художественная литература, 1980.

Сканирование: Halgar Fenrirsson

OCR: Мария Вязигина

3 — так обозначается конец соответствующей страницы.