Сага о Гунлауге-Змеином языке1

Был человек, по имени Торстен, сын Эгиля. Торстен жил в Бурге, в Исландии. Был он могущественный гофдинг, человек богатый, разумный, кроткий нравом, и положиться на него можно было во всем. Не отличался он ни особенным ростом, ни особою силою, но все же был человек необыкновенный, доброжелательный и всеми любимый. К тому же был он еще и красив собою, имел совсем светлые волосы и прекраснейшие глаза.

Торстен был женат на Юфриде, здоровой, сильной женщине. Юфриде было всего лишь восемнадцать лет, когда женился на ней Торстен, но она была уже вдова, и дочь ее от первого брака, Гунгерда, воспитывалась в доме отчима.

Раз летом пришел с моря в устье реки Гуфа корабль. Шкипером его был норвежец, богатый, разумный и уже пожилой человек. Торстен поехал к кораблю: как гофдингу, ему надлежало встретить корабль, указать ему место и назначить цену товарам. В то время, как остальные люди разместились в селении, Торстен принял к себе шкипера, который сам напросился к нему. Приезжего шкипера звали Бартом. Он был родом норвежец, — богатый, разумный, во всем сведущий человек. Но, несмотря на все гостеприимство Торстена, шкипер был очень неразговорчив в течение всей зимы, хотя и любил толковать сны.

Когда наступила весна, спросил его раз Торстен, не пожелает ли он поехать вместе с ним в Вальфелль, где жители Борга собирались на тинг, так как он слышал, что там завалились стены его жилища. Шкипер согласился, и они вместе выехали в сопровождении трех работников Торстена.

Подъехав к разрушенному дому, они принялись за работу, расчистили место и подняли стены. Воздух был накален солнечными лучами, и скоро Торстен и его гость почувствовали усталость, и потому, подняв стены, они прилегли на полу жилища. Торстен заснул, и сон его был очень тяжел; человек же, гостивший у него, не спал; он сидел около него и предоставил ему спать, сколько спалось. Проснувшись, Торстен чувствовал себя все так же утомленным. Шкипер тогда спросил его, что такое приснилось ему и отчего он спал так тревожно? Но Торстен отвечал, что на сны не стоит обращать внимания.

Когда потом вечером возвращались они домой, Барт снова стал расспрашивать Торстена о том, что видел он во сне, и Торстен отвечал ему:

— Если я расскажу тебе свой сон, то ты должен будешь разгадать, что он означает.

Человек с восточной стороны сказал, что, конечно, он может это сделать.

Тогда Торстен рассказал свой сон:

— Мне приснилось, будто был я дома в Борге. Я стоял перед входом в мужскую половину и взглянул наверх, и увидел на крыше дома красивую молодую лебедь, и, казалось мне, что была она моя и я ее очень любил. Потом увидал я большого орла, прилетевшего со стороны гор. Он подлетел к тому месту, сел около лебеди и стал ласково заговаривать с нею, и показалось мне, что ей это нравилось. Тут рассмотрел я, что орел этот был с черными глазами и железными когтями, и, казалось мне, что был он задорен и бесстрашен. Потом увидал я другую птицу, летевшую с юга. Она тоже летела по направлению к Боргу, опустилась на крышу дома около лебеди и хотела привлечь ее на свою сторону. И это тоже был большой орел. Но едва успел прилететь этот второй орел, как первый страшно рассердился, и начали они драться и дрались долго и ожесточенно. Драка их кончилась тем, что оба они мертвые повалились с крыши, каждый на свою сторону. Но лебедь все еще сидела на крыше, повесив голову и сильно огорченная. И тогда увидел я еще птицу, летевшую с запада: это был сокол. Сел он рядом с лебедью и был с нею ласков и приветлив, и оба они полетели вместе в одну сторону. И тут я проснулся. Но это, разумеется, сон, не стоящий никакого внимания, — добавил Торстен. — Он, может быть, предвещает лишь непогоду, — что в воздухе столкнутся ветры, налетевшие с тех сторон, откуда прилетели орлы!

— Не думаю, чтобы это было так, — отвечал Барт.

— Ну, так постарайся разгадать сон, и скажи мне, что он означает!..

И человек, приехавший из восточной страны, так объяснил тогда сон Торстена:

— Эти хищные птицы изображают собою могучих, великих людей. У жены твоей родится девочка, необычайно красивая, и ты будешь очень привязан к этому ребенку. Но с тех стран света, откуда, как казалось тебе, прилетели орлы, придут великие мужи и станут свататься к твоей дочери, и оба будут чувствовать к ней большую любовь и будут за нее биться друг с другом. Оба они лишатся из-за нее жизни. Потом приедет третий муж с той стороны света, откуда прилетел сокол, и за него выйдет она замуж. — Ну, вот я и разгадал тебе твой сон, и ты увидишь, что все будет так, как я сказал.

Торстену не понравилось такое объяснение сна.

— Не хорошо и не по-дружески разгадал ты мне мой сон, — сказал он, — и уж, конечно, ты не мастер разгадывать сны.

— Погоди, сам увидишь, что я прав, когда все это сбудется, — отвечал человек из восточной страны.

После этого Торстен совсем охладел к Барту, и, когда наступило лето, тот поехал дальше своим путем-дорогою, и о нем уже больше не упоминается в этой саге.

Наступило лето, и Торстен собрался на тинг, и, уезжая, сказал Юфриде, своей жене, что если во время его отсутствия родится у нее девочка, то она должна «выставить ее на произвол судьбы»; если же родится мальчик, то оставить его дома.

Юфрида отвечала Торстену:

— Это недоброе дело со стороны такого человека, как ты, и не пристало так поступать такому богатому человеку.

— Ты знаешь мою волю, — отвечал Торстен, — и знаешь, что плохо будет, если ты не исполнишь моего приказания.

В те языческие времена существовал в Исландии обычай, по которому бедные люди, не имевшие средств к существованию, выносили из дому и оставляли на произвол судьбы своих детей; но и тогда уже считалось это дурным поступком.

Вскоре родилась у Юфриды девочка необыкновенной красоты. Тогда позвала она своего пастуха, пасшего овец, и сказала ему:

— Возьми моего коня, оседлай его и отвези этого ребенка на запад, к Торгерде, дочери Эгиля, живущей в Гиартаргольте и попроси ее воспитать эту бесприютную малютку так, чтобы Торстен ничего не знал об этом. Дитя это так мне дорого, что у меня не хватает духу выставить ее на произвол судьбы. Вот тебе в награду три марки серебром, а Торгерда посадит тебя там на корабль, отправляющийся на запад, и снабдит тебя провизией на время переезда.

Пастух исполнил ее желание и передал ребенка Торгерде, а та дала ему возможность уехать в Норвегию, и с тех пор не было о нем ни слуху, ни духу.

Когда же Торстен вернулся домой с тинга, Юфрида сказала ему, что родилась девочка и что она поступила с нею согласно его приказанию, а что человек, пасший овец, бежал неизвестно куда.

— Ты хорошо сделала, — отвечал ей Торстен, и взял себе другого пастуха.

Прошло шесть лет. Раз поехал Торстен на запад в гости к своему зятю Олафу, одному из самых могущественных гофдингов запада. Как и надо было ожидать, его приняли там очень хорошо. Но вот, в то время, когда Олаф был занят разговором с другими, а Торгерда, сидя на почетном месте, беседовала с Торстеном, она сказала, глядя на девочек, сидевших на скамье напротив них:

— Что скажешь ты об этих маленьких девочках, брат?

— Они мне все очень нравятся, — отвечал он, — но одна из них несравненно красивее других. Она столь же красива, как Олаф, но цветом волос и чертами лица она похожа на нас.

— Правду сказал ты, брат, что она вышла в наш род; но она не могла наследовать красоты Олафа, потому что, ведь, она не его дочь.

— Как же это так, раз она не твоя дочь? — спросил Торстен.

— Правду сказать, брат, — отвечала она, — так эта красивая девочка твоя дочь, а не моя.

Тут рассказала она ему все, как было, и просила его не сердиться на свою жену за то, что она не послушалась его.

— Теперь уж поздно упрекать вас обеих, отвечал Торстен, — что суждено, того уж, видно, не миновать. К тому же, девочка эта так мне понравилась, что я очень рад такой красивой дочери. Но как же ее зовут?

— Зовут ее Гельгой, — отвечала Торгерда.

— Гельга Прекрасная! — сказал тогда Торстен и прибавил, обращаясь к сестре: — Теперь ты должна снарядить ее в путь, потому что она поедет со мной домой.

Вскоре после того Торстен, получив богатые подарки, вернулся домой и привез с собой Гельгу, которая с тех пор жила и воспитывалась у родителей, всеми любимая, начиная с отца и матери и кончая родственниками и друзьями.

Жил в то время в усадьбе, у Белой Реки, Иллуги, прозванный Черным. После Торстена Иллуги был самый могущественный гофдинг в той стороне: он владел обширными землями и всегда был надежным помощником своих друзей. Был он женат на Ингеборге. Хотя и было у них много детей, но в саге этой говорится лишь о некоторых из них. Одного из сыновей их звали Гермундом, а другого — Гунлаугом. Оба они в то время были на возрасте и оба подавали большие надежды. О Гунлауге рассказывают, что был он высок ростом и силен, с светло-русыми волосами, красиво падавшими ему на плечи, черными глазами, небольшим правильным носом, и вообще лицо его было очень привлекательно. При этом был он великий певец, особенно искусен в насмешливых песнях, за что и получил прозвище «Змеиный Язык». Гермунд был гораздо сдержаннее Гунлауга и смотрел настоящим гофдингом.

Когда исполнилось Гунлаугу двенадцать лет, стал он просить отца, чтобы тот снабдил его всем нужным для странствий, потому что захотелось ему побывать в чужих землях и посмотреть нравы и обычаи других людей. Иллуги отказал ему в этом. Однако в скором времени, выйдя рано утром из дома, Иллуги увидал, что клеть была отворена и на двор были вынесены шесть мешков и несколько седел. Не успел он подивиться этому, как увидал человека, выводившего из конюшни четырех коней: это был Гунлауг, его собственный сын.

— Что это значит? — спросил Иллуги.

Гунлауг отвечал, что все это понадобится ему в пути.

— Не пробуй спорить со мною и не пытайся уезжать из дому прежде, чем я позволю тебе! — сказал Иллуги и снова запер все вытащенные вещи в клеть.

Тогда Гунлауг уехал из дому с пустыми руками, и к вечеру доехал до Борга, где Торстен предложил ему остановиться. Гунлауг был очень рад и рассказал Торстену, что произошло между ним и отцом. Торстен сказал ему, что он может жить у него, сколько захочет. Гунлауг остался у Торстена и научился у него законам и успел заслужить общее уважение. Гунлауг часто забавлялся с Гельгою игрою в шахматы, и они вскоре незаметно полюбили друг друга, как это и обнаружилось впоследствии. Они были почти одних лет.

Гельга была так красива, что самые бывалые люди утверждали, будто во всей Исландии не нашлось бы в то время девушки, красивее нее. Особенно славились ее золотистые волосы, такие длинные и густые, что могли бы закрыть ее всю, с головы до ног. Положительно, ни в той местности, ни далеко кругом не было лучшей невесты.

Раз как-то в Борге собрались на мужской половине все мужчины, и Гунлауг сказал Торстену:

— Есть еще одна вещь, которой ты не научил меня: ты не сказал мне, как надо сватать за себя невесту.

Торстен отвечал, что это не трудно, и рассказал все, что должно сделать и что надо сказать при этом случае отцу невесты.

— Ну, посмотрим же теперь, так ли я все это сделаю, — сказал Гунлауг. — Вот я возьму тебя теперь за руку и сделаю вид, будто я сватаюсь к дочери твоей, Гельге!

— В этом, пожалуй, нет и нужды, — заметил было Торстен, но Гунлауг схватил его за руку и стал упрашивать.

— Ну, хорошо, — согласился Торстен, — но пусть же все находящиеся здесь знают, что это будет только для вида и что слова твои не будут иметь никакого значения.

Тогда Гунлауг выбрал себе свидетелей и посватался к Гельге, а потом спросил, правильно ли он все это сделал.

Торстен отвечал, что он исполнил все, как следует, и случай этот очень позабавил всех присутствующих.

Жил в то же время в Исландии человек, которого звали Онундом. Жил он на юге и был там годордом2.

Сыновья Онунда — Графн, Торарен и Эйвинд — все были славные юноши, подававшие большие надежды, хотя однако Графн, казалось, превосходил братьев во всем. Был он высок ростом, силен и красив и притом был искусный певец. Когда достиг возмужалости, пустился он в странствия, и стал торговать в чужих землях, и всюду, куда ни приезжал он, его встречали с большим почетом.

Гунлауг-Змеиный Язык в течение шести лет жил попеременно то в Борге, у Торстена, то у своего отца, Иллуги.

И стал Гунлауг снова просить отца снабдить его всем нужным для путешествия.

— Ну, теперь желание твое будет исполнено, — отвечал Иллуги. — Теперь, ведь, ты уж не то, что был.

Иллуги купил для Гунлауга половинную часть в корабле, стоявшем в то время в устье реки Гуф, и родственник Иллуги, Торкел собрался и поехал к кораблю, чтобы помочь в нагрузке, между тем как сам Гунлауг проводил все свое время в Борге и гораздо охотнее беседовал с Гельгой, чем работал с купцами. Раз пригласил его Торстен съездить с ним в горы, на луга, где паслись его лошади. Гунлауг сейчас же на это согласился. Отправились они в путь и доехали до первого пастбища, где пасся один конь, очень красивый, но почти что совсем еще необъезженный. Торстен предложил Гунлаугу взять себе этого коня вместо прощального подарка; но тот отвечал, что лошади ему не нужны, раз он уходит в море и отправляется в чужие страны.

— Отчего не предложишь ты мне того, что мне именно хочется получить? — добавил он.

— Что же это такое? — спросил Торстен.

— Это Гельга Прекрасная, твоя дочь, — продолжал Гунлауг.

— Ну, об этом еще надо подумать, — отвечал Торстен и заговорил о другом, и они повернули домой.

— Все же хотелось бы мне знать, что думаешь ты ответить на мое сватовство? — продолжал допытываться Гунлауг.

— Ведь это же была тогда с твоей стороны только шутка, о которой я забыл и думать, — отвечал Торстен.

— Нет, это было не в шутку, а совсем серьезно, — возразил Гунлауг.

— Надо, чтобы наперед ты хорошенько узнал, чего ты сам хочешь, — продолжал Торстен. — Разве не собрался ты в чужие края, а между тем ты ведешь себя так, как будто бы ты был намерен остаться здесь и жениться. Вы с Гельгой не пара: ты ее не стоишь, потому что ты так непостоянен. Я не могу отнестись серьезно к твоему сватовству.

— Как же много думаешь ты о себе и о своей дочери, если не соглашаешься выдать ее за сына Иллуги Черного.

— Я вовсе не намерен никого сравнивать друг с другом, — отвечал Торстен, — и если бы ты был такой человек, как твой отец, то ты, конечно, не получил бы отказа.

Долго еще уговаривал Гунлауг Торстена, но так ничего и не добился.

На следующее утро поехал Гунлауг к отцу и стал его просить съездить в Борг и посватать за него Гельгу.

— Какой же ты безрассудный человек, — отвечал ему Иллуги. — Сам собираешься в чужие страны, а между тем дома затеваешь сватовство. Я уверен, что такое поведение вовсе не говорит в твою пользу в глазах Торстена.

— Я решился ехать, во что бы то ни стало, — отвечал Гунлауг, — но и этого дела я не брошу, пока ты не поедешь со мною.

Делать нечего, поехал Иллуги в Борг в сопровождении двенадцати человек, и Торстен принял его очень хорошо. Рано утром на другой день сказал Иллуги Торстену, что ему хотелось бы поговорить с ним наедине, и Торстен предложил ему отойти с ним в сторону, на пригорок, находившийся неподалеку от жилища. Так они и сделали, и Гунлауг тоже пошел туда с ними.

И сказал тогда Иллуги:

— Гунлауг, сын мой, сказал мне, что он без моего ведома сам посватался к твоей дочери, Гельге, и теперь я хотел бы знать, чем кончится это дело. Ты сам знаешь, какого он рода и на какое наследство может он рассчитывать после моей смерти. Я же, со своей стороны, ничего не пожалею, лишь бы получить твое согласие.

— Одно только не по сердцу мне в Гунлауге, — отвечал Торстен, — это то, что он так непостоянен. Но, так и быть, из дружбы к тебе я готов считать Гельгу просватанною за Гунлауга, хотя и не окончательно: она будет считаться его невестой в течении трех лет, пока он будет странствовать по чужим краям, чтобы узнать там нравы и обычаи почтенных людей. Но если по истечении этого времени он не вернется домой или поведение его не заслужит моего одобрения, то я буду считать себя освобожденным от своего слова.

На том они и порешили.

Иллуги поехал домой, а Гунлауг отправился на свой корабль. При первом попутном ветре подняли паруса и вышли в море. Вскоре пришли они к берегам Норвегии и вошли в Трондгеймский фиорд, стали на якорь в реке Нидарос и высадились на сушу.

Норвегией правили тогда Эйрик и брат его Свен. Как раз в то время при дворе их находился Скули, брат Гельги Прекрасной, и пользовался большим уважением. Прибыв ко двору Эйрика, Гунлауг чуть было не попал в беду, потому что сейчас же затеял ссору с одним из дружинников Эйрика и, чтобы отомстить за насмешку над своею молодостью, сочинил на него стихотворение. Затем, разгорячившись, он дерзко заговорил с ярлом, и дело кончилось тем, что только благодаря заступничеству Скули, брата Гельги Прекрасной, Эйрик отпустил его с миром, запретив однако когда-либо возвращаться в его владения.

Скули вывел Гунлауга на морской берег. Там у пристани стоял снаряженный английский корабль, совсем готовый к отплытию, и Скули удалось достать на нем места для Гунлауга и его родственника, Торкела. Но при этом Гунлауг лишился своей части корабля и всего бывшего с ним имущества, которого он не мог взять с собою и должен был сдать на хранение хозяину судна.

Долго плавали они по морям, наконец к осени повернули они на юг и пристали к пристани у Лондона и вытащили корабль свой на берег.

Предыдущий урок не пропал для Гунлауга: не успели они выйти на берег, как Гунлауг поспешно пошел к королю и, как подобало, почтительно приветствовал его. Король стал расспрашивать его, какого он рода и из какой страны приехал, и Гунлауг отвечал ему всю правду.

— Но я предпринял такой дальний путь и искал встречи с тобою, государь, потому что я сочинил в честь твою песню и очень желал бы, чтобы ты выслушал ее.

Король согласился.

Пропел Гунлауг сочиненную им песню, и она так понравилась королю, что он наградил его, как певца, подарил ему пурпуровый плащ, опушенный дорогим мехом, и принял его в свою дружину. Гунлауг провел при его дворе целую зиму и пользовался большим почетом. За это время привелось ему сослужить английскому королю большую службу. Был тогда там один викинг и разбойник, Торгрим, сильно обижавший жителей, и был он притом такого роста и такой силы, что никто не решался выступить против него.

Раз как-то, выйдя из дому рано утром, Гунлауг встретил этого разбойника, шедшего в сопровождении еще двух человек.

— Послушай-ка, норманн, — крикнул ему викинг, — одолжи-ка мне немного денег!

— Неблагоразумно отдавать свое достояние незнакомым людям, — отвечал ему Гунлауг.

— Я возвращу тебе деньги в назначенный день, — настаивал викинг.

— Ну, хорошо, для опыта я, пожалуй, дам тебе денег, — согласился Гунлауг.

Вскоре встретил Гунлауг короля и рассказал ему о своей встрече.

— Неосторожно поступил ты, — отвечал ему король. — Викинг этот известный разбойник, с которым лучше не связываться. Я возвращу тебе то, что ты ему отдал!

Но Гунлауг отвечал:

— Нехорошо было бы с нашей стороны, — со стороны твоих дружинников, если бы мы предоставляли таким разбойникам безнаказанно отнимать у нас наше достояние.

Вскоре Гунлауг снова встретил викинга Торгрима и потребовал возврата денег, но тот отказался наотрез. Тогда Гунлауг сейчас же сложил и пропел ему песню, в которой он предупреждал его, что это не пройдет ему даром, и кончил тем, что вызвал его на поединок, если через три дня викинг не возвратит ему денег.

Засмеялся викинг:

— Никто, кроме тебя, не решится здесь вызвать меня на поединок, — так плохо приходилось тем, кто пробовал это раньше. Но хорошо, — я готов во всякое время.

На том они и расстались.

Сильно опечалился король, узнав о том, что случилось, потому что викинг этот обладал даром одним взглядом притуплять всякое оружие.

— Послушайся по крайней мере моего совета, — сказал король. — Возьми вот этот меч и бейся им, но наперед покажи ему другой.

Поблагодарил Гунлауг короля и принял от него меч.

Перед началом поединка викинг спросил Гунлауга, какой был у него меч. Гунлауг достал свой меч и показал ему, между тем как меч короля был спрятан у него под рукою. Посмотрел разбойник на меч и сказал: «Не боюсь я этого меча», а сам между тем сейчас же нанес удар и чуть не рассек щита Гунлауга. Гунлауг тем временем успел схватиться за меч короля и занес его над разбойником; викинг стоял совершенно спокойно и не думал прикрываться щитом, предполагая, что это был тот самый меч, который он только что притупил своим взглядом. Тогда Гунлауг с первого же удара убил его наповал, и король был очень благодарен ему за то, что он освободил страну от такого притеснителя.

Когда наступила весна и корабли снова стали плавать по морским волнам, Гунлауг стал просить короля отпустить его, говоря, что у него еще много неисполненных дел.

— Трех королей и двух ярлов должен я еще посетить, — пропел Гунлауг свою новую песню, — так обещал я отцу Гельги. Но я вернусь к королю, обладателю красного золота, прежде, чем я понадоблюсь ему в битве.

— Пусть будет так, скальд3, — сказал король, и наградил его золотым кольцом, но на прощанье взял с него слово, что осенью он вернется к нему.

Покинув Англию, Гунлауг отправился на север и прибыл в Дублин. Там царствовал в то время король Сигтрюгг, сын короля Олафа. Он был еще очень неопытен, так как только недавно вступил на престол.

Гунлауг сейчас же пошел к королю и почтительно приветствовал его. Король принял его милостиво.

— Я сложил о тебе песню, государь, и прошу тебя выслушать ее, — сказал Гунлауг.

— Я охотно выслушаю тебя, — сказал король, потому что до сих пор никто еще не слагал обо мне никакой песни.

Сигтрюгг телами убитых
Питает коней Своры…4

Так начал свою хвалебную песню Гунлауг, и когда допел ее до конца, король остался так доволен ею, что затем щедро наградить скальда.

— Как наградить мне этого скальда за его песню? — спросил король, позвав своего казнохранителя.

— Как думаешь ты сам, государь? — отвечал казнохранитель.

— Достаточно ли будет, если я дам ему два купеческих корабля? — опять спросил король.

— Более, чем достаточно: другие государи награждают певцов какою-нибудь драгоценностью, — добрым мечом или золотыми кольцами.

Тогда король приказал выдать скальду новое пурпуровое платье, вышитый золотом кафтан и прекрасный меховой плащ; сверх того он дал ему тяжелое золотое кольцо.

Гунлауг поблагодарил его и, погостив недолго, поплыл к Оркнейским островам.

Оркнейскими островами правил в то время ярл Сигурд. Гунлауг явился к нему, приветствовал его и просил позволения пропеть небольшую песню, что сложил он в его честь.

Сигурд, который всегда был очень милостив к исландцам, охотно выслушал Гунлауга и в награду дал ему широкий топор, весь выложенный серебром, и просил его остаться при нем. Гунгауг поблагодарил его за подарок и приглашение, но сказал, что остаться не может, так как лежит ему путь на восток, в Швецию.

После того сел он на один купеческий корабль и вскоре прибыл в Норвегию. Они пристали в заливе Вике5. Тут вышли они на берег, и Гунлауг с родичем своим Торкелом, всюду неотлучно сопутствовавшим ему, взяли проводника и пошли в Вестерготланд и пришли в один торговый город, называвшийся Скара.

Правителем был там в то время ярл Сигурд — человек уже в летах.

Гунлауг и ему пропел песню, что сложил в его честь. Сигурд охотно выслушал его, щедро наградил и просил перезимовать у него.

На Рождество ярл Сигурд созвал к себе множество гостей. В самый рождественский сочельник прибыли к нему с подарками послы от ярла Эйрика из Норвегии. Сигурд принял их ласково и указал им место за столом рядом с Гунлаугом.

Праздники прошли шумно и весело.

Под конец готландцы стали уверять, что не было на свете ярла лучше и славнее Сигурда; норвежцы же считали своего ярла Эйрика гораздо его лучше. Долго спорили они, и, наконец, с обеих сторон выбрали судьей Гунлауга.

Гунлауг пропел:

«Великий человек ваш ярл, если вы, посохи валькирии6, говорите о нем, что побеждает он бурные волны; но и сам Эйрик, — ясень битв, нередко справлялся с морскими валами, когда он носился по бурному морю на своем водяном коне».

Так решил Гунлауг спор, и все остались им очень довольны, особенно же норвежцы. Вернувшись домой, они рассказали об этом Эйрику, и тот снял с Гунлауга запрещение появляться в его земле.

Когда миновала зима, Сигурд дал Гунлаугу проводника, и с его помощью он благополучно прибыл в Швецию и дошел до Упсалы, где царствовал в то время Олаф, сын Эйрика, — богатый, знатный родом король, сильно любивший всякую пышность и великолепие. При дворе его находился в то время другой исландец, — скальд Графн, сын Онунда, жившего в селении Мосфелль в юго-западной части Исландии. Графн был высокого роста, сильный человек, очень красивый и отличавшийся большим искусством в песнопении. Едва достигши взрослого возраста, пустился он торговать в чужих краях, и всюду заслужил почет и уважение.

Придя в Упсалу, Гунлауг сейчас же явился к королю Олафу.

После обычного приветствия со стороны Гунлауга, король стал расспрашивать о его роде-племени и, узнав, что он исландец, обратился к Графну и спросил его, знал ли он этого исландца.

Графн, высокий и красивый, поднялся со своего места и подтвердил, что Гунлауг действительно происходил из лучшего рода Исландии и отличался силою и неустрашимостью.

— Ну, так пусть же займет он место с тобою рядом, — сказал король.

— Я сложил песню в честь твою, государь, и хотелось бы мне, чтобы ты выслушал ее, — сказал Гунлауг.

— Не теперь, — отвечал король, — я послушаю ее в другое время.

Пошел Гунлауг на указанное ему место и сел рядом с Графном. Они разговорились, стали рассказывать друг другу о своих странствиях и скоро совсем было подружились. Но вот, спустя некоторое время, оба они, и Гунлауг, и Графн, находясь в присутствии короля, стали просить его выслушать песню, которую каждый из них сложил в честь короля. Король согласился, и тогда заспорили они о том, кто из них пропоет первый. Долго спорили они, и ни один не хотел уступить другому.

— Когда это бывало в нашем роде, — говорил Гунлауг, — чтобы мой предок шел позади твоего, как лодка следует за кораблем? Никогда еще этого не бывало, и не будет и теперь между нами.

— Покажем же знание приличий, — сказал Графн, — и предоставим королю самому решить, кто из нас пропоет первый.

— Пусть же первый пропоет Гунлауг, — сказал король.

Пропел Гунлауг свою торжественную хвалебную песню, и обратился тогда король к Графну, спрашивая, какого он мнения о песне.

— Государь, — сказал Графн, — песня эта напыщенна и нехороша, как и нрав самого Гунлауга.

— Теперь, Графн, очередь за тобою, — сказал король.

Пропел Графн свою песню, и король обратился к Гунлаугу, спрашивая его мнения.

— Песня эта так же прекрасна, как и сам Графн, но незначительна, — отвечал Гунлауг, — один в ней недостаток: эго простая коротенькая песня, точно будто король недостоин длинной хвалебной песни, сложенной по всем правилам искусства.

— Не будем больше говорить об этом, — сказал Графн. — Наступит еще день, когда мы сведем с тобой счеты, — добавил он, и они расстались врагами.

Вскоре после того Графн уехал, получив щедрые подарки от короля Олафа, и летом же прибыл в Исландию, где все встретили его с большою радостью. Эту зиму провел он дома.

Летом на тинге встретились два родственника — законовед Скафти и певец Графн. И сказал тогда Графн:

— Помоги мне, друг, посватать за себя Гельгу, дочь Торстена.

— Да разве она не сговорена уже за Гунлауга?

— А разве не истек еще срок их уговора? — возразил Графн. — Кроме того, он теперь чересчур уж зазнался, чтобы ему думать или помнить об уговоре.

— Ну, так попробуем сделать так, как ты желаешь, — отвечал Скафти.

С большою свитою отправились они к Торстену, и, после радушного приема, Скафти заговорил:

— Вот, Графн, родственник мой, просит тебя выдать за него дочь твою, Гельгу. Род его ты сам знаешь, а также его богатство и мужество: знаешь, как сильны здесь его друзья и родственники.

— Она уже раньше просватана за Гунлауга, — отвечал Торстен, — и я хочу держаться данного слова.

— Разве не прошли уже те три зимы, что были условлены в вашем договоре?

— Да, — отвечал Торстен, — но остается еще лето. Теперь еще рано, и он может еще вернуться в течении лета.

— А если он не вернется и к концу лета, — продолжал Скафти, — какой же ответ дашь ты нам тогда?

— Будущим летом снова встретимся мы здесь, — отвечал Торстен, — и тогда дело будет виднее, а теперь не к чему больше говорить об этом.

На том они и расстались, и каждый поехал к себе домой, но ни от кого уже не было тайной, что Графн сватается к Гельге.

Гунлауг же и этим летом не вернулся в Исландию.

Ровно через год Графн и Скафти возобновили свое сватовство.

— Как ни мало у меня дочерей, — отвечал Торстен, — но я не хотел бы, чтобы хоть одна из них была причиной вражды между мужчинами, а потому лучше повидаюсь прежде с Иллуги Черным.

Но и сам Иллуги не мог не признать его свободным от слова, данного его сыну.

Вернулся тогда Торстен к Скафти и, по обычаю, просватал невесту с уговором, что свадьба будет отпразднована в первый зимний день7, если Гунлауг не вернется домой и этим летом.

Между тем время шло, а Гунлауг не возвращался, и Гельга сильно сокрушалась и горевала, особенно узнав о слове, данном отцом ее Графну.

Гунлауг же между тем по отъезде Графна, помня обещание свое, вернулся к королю Англии и провел у него всю зиму. Стал было он весною просить короля отпустить его домой, но тот сказал, что неприлично было дружиннику покидать своего короля в опасную минуту. А на Англию как раз в то время напали датчане, и пришлось Гунлаугу отложить возвращение домой до следующего лета. Но и на следующее лето король отпустил его только после летнего солнцеворота; да по дороге еще пришлось ему заехать в Норвегию, где ждало его новое затруднение: все корабли, отправлявшиеся в Исландию, давно уже ушли в море! С трудом удалось ему, наконец, найти один корабль, принадлежавший Гальфреду и не успевший еще выйти в море.

Гальфред охотно согласился принять на свой корабль Гунлауга, и как только подул попутный ветер, пустились они в путь. Дорогою Гальфред, в разговоре, спросил Гунлауга. слышал ли он, что Графн сватался к Гельге Прекрасной. Гунлауг отвечал, что доходили до него кое-какие слухи, но что он не знал ничего определенного.

Тогда Гальфред рассказал ему все, что знал об этом деле, и даже то, что многие будто бы говорили, что Графн решительно ни в чем не уступит Гунлаугу.

Гунлауг же всю дорогу слагал песни, в которых высказывал свою уверенность в том, что Гельга, помня старые годы, ни за что не согласится выйти замуж за Графна.

В Исландию прибыли они недели за две до дня, назначенного для свадьбы, пристали у северных ее берегов и принялись выгружать свои товары.

Но случилось, что жил тут человек, по имени Торд, который занимался тем, что затевал кулачные бои со всеми приезжими купцами и почти всегда побивал их. Пришлось биться с ним и Гунлаугу. Гунлауг подшиб ему обе ноги, так что тот навзничь повалился на землю. Но при этом и у Гунлауга подвернулась нога, и он тоже упал.

— Может быть, не больше посчастливится тебе и в другом случае, — сказал Торд.

— В каком же? — спросил Гунлауг.

— В твоем деле с Графном, если он успеет жениться на Гельге Прекрасной. Я слышал летом, что дело это уже совсем решено.

Гунлауг ничего не отвечал. Нога его была вывихнута и сильно распухла, но, тем не менее, вместе с Гальфредом и остальными товарищами пустился он в дальнейший путь.

Домой приехали они вечером, в ту самую субботу, когда праздновалась свадьба, и Гунлауг хотел было сейчас же ехать в Борг. Отец его и все родственники стали отговаривать его, но он и слышать не хотел о том, чтобы остаться дома. Однако упорство его ни к чему не привело, потому что сам он был в это время в таком состоянии, что не мог двинуться с места.

Между тем в Борге праздновалась свадьба, и все находили, что невеста была очень тиха и печальна. Недаром, видно, говорится, что долго не забывается то, к чему влекло человека в молодости. Так было и с нею.

Когда же через несколько времени до Гельги дошло известие о возвращении Гунлауга, она пришла в такое отчаяние, что Графн был принужден отвезти ее опять к отцу.

Между тем на Рождество назначена была новая свадьба, — падчерица Торстейна, дочь Юфриды выходила замуж за Торкела Гунгерда, из Сканей. Свадьба должна была праздноваться у Торкела, и Торкел между прочими гостями пригласил к себе также и Иллюги Черного с сыном.

Наступил и день свадьбы и в то время, как Иллюги стал уже снаряжаться к отъезду, Гунлауг сидел на скамье и не думал одеваться.

— Что же ты не собираешься? — спросил его Иллюги.

— Я вовсе не намерен ехать, — отвечал Гунлауг.

— Напрасно, тебе непременно надо ехать, — возразил Иллюги, — не позволяй себе так сокрушаться. Сделай вид, будто ты забыл и думать обо всем этом деле. Это будет приличнее для мужчины. В невестах же у тебя недостатка не будет.

Гунлауг послушался и вместе с отцом поехал на свадьбу. Иллюги с сыном сидели на свадьбе на почетном месте по одну сторону стола; Торстейн, зять его Графн и остальные мужчины — напротив них, по другую. На поперечных скамьях сидели женщины. Тут же сидела и Гельга рядом с невестой.

Когда миновали свадебные пиры, гости стали готовиться к отъезду и разошлись по разным местам. Гунлауг воспользовался минутой, когда Гельга была одна, подошел к ней и они долго разговаривали.

— Нет уж мне больше радости в жизни, — сказал ей наконец Гунлауг, — напрасно отец твой так мало ценил мои слова. Это он, да твоя мать виноваты во всем.

На прощанье он подарил ей на память драгоценный плащ, что получил он от английского короля в награду за свою песню.

Простившись с Гельгой, Гунлауг вышел на двор. Там стояло уже наготове много лошадей. Гунлауг вскочил на одну из них и во весь опор помчался к тому месту, где стоял в это время Графн, так что тот принужден был посторониться.

— Зачем сторонишься ты от меня, Графн? — сказал Гунлауг. — На этот раз я не думал вредить тебе. Но ты, конечно, сам знаешь, что ты сделал.

— Неприлично нам с тобою драться из-за женщины. Поверь, на свете немало столь же прекрасных девушек.

— Может быть, и много таких девушек на свете, — возразил Гунлауг, — да только я-то этого не нахожу.

Тут подбежали к ним Иллуги с Торстейном и на этот раз предотвратили ссору.

Миновала зима, и летом съехались все на тинг; приехал и Иллуги с сыновьями, и Торстейн, и Онунд.

В один из дней, когда собралось особенно много мужчин, Гунлауг поднялся со своего места, просил слова и сказал:

— Тут ли Графн Анундссон?

Тот отозвался с своего места.

— Ты знаешь, что ты отнял у меня невесту, — продолжал Гунлауг, — и вступил со мною в открытую вражду. По этой причине вызываю я тебя здесь, на тинге, через три дня на поединок.

— Этого вызова я ждал от тебя, — отвечал Графн, — и готов биться с тобою, когда ты только пожелаешь.

Все друзья их были очень недовольны таким оборотом дела, но вызов был вполне законный, и делать было нечего.

После третьей ночи утром Гунлауг и Графн вооружились и отправились к месту поединка в сопровождении своих родственников и друзей.

Брат Гунлауга держал за него щит, один из родственников — за Графна. Раненый мог тремя марками серебра откупиться от поединка.

Как получивший вызов, Графн имел право на первый удар и попал по верхнему краю щита Гунлауга.

Удар был так силен, что меч разбился и обломок его, отлетев, слегка ранил Гунлауга в щеку. Сейчас же подбежали отец Гунлауга и другие присутствовавшие тут люди.

— Я объявляю Графна побежденным, потому что он лишился оружия, — сказал Гунлауг.

— А я объявляю тебя побежденным, — отвечал Графн, — потому что ты ранен.

Тогда Гунлауг разгорячился и сказал, что поединок еще не кончен.

Но на этот раз им не дали больше драться, а на другой день же был постановлен закон, навсегда запрещавший поединки в Исландии.

По закрытии тинга все разъехались по домам и Гунлауг вернулся к отцу.

Раз как-то Гунлауг утром проспал, и проснулся, когда в доме никого уже не было.

Но вот, в комнату вошло двенадцать вооруженных воинов и с ними Графн, сын Онунда.

Гунлауг мигом вскочил и схватился за оружие.

— Напрасно, — остановил его Графн, — я не за тем пришел сюда, — я пришел сказать тебе, что так как ты, вызвав меня на поединок на тинге, не захотел потом признать спор наш решенным, то я предлагаю тебе нынче летом еще раз биться в Норвегии, где родственники наши не могут помешать нам.

— Ты говоришь, как прилично мужчине, — отвечал Гунлауг, — и я охотно принимаю твое предложение, пока же, прошу тебя, будь у меня гостем.

Но Графн отказался и сейчас же уехал.

Весною они покинули родину в разное время и не условившись о месте встречи, так что Гунлаугу пришлось долго разыскивать Графна и все выходило так, что он к вечеру приходил на то место, откуда Графн ушел на заре.

Наконец, Гунлауг решился ехать, не останавливаясь даже ночью, лишь бы настичь Графна и настиг-таки его на берегу моря, на мысе, носившем имя Динганез.

Никто из сопровождавших их друзей не захотел безучастно смотреть на их битву.

С Гунлаугом были два проводника.

— Сядьте здесь, и наблюдайте за нашей битвой, — сказал он им, — чтобы было кому рассказать потом о нашем бое.

Началась битва; спутник Гунлауга, Торкел, бился с Графном; Гунлаугу же пришлось одному биться против двух родичей Графна, — Грима и Олафа. Но бой продолжался не долго: скоро Гунлауг положил на месте Олафа и Грима, а Торкел был убит Графном. Тогда Гунлауг и Графн продолжали битву один на один.

Долго бились они, и наконец Гунлауг ранил Графна в ногу.

— Ну, теперь не хочу я больше биться с тобою, когда ты лишился ноги, — сказал Гунлауг.

Но Графн отвечал:

— Может быть, я был бы еще на что-нибудь годен, если бы я мог добыть хоть глоток воды.

— Пожалуй, я принесу тебе воды, — отвечал Гунлауг, — но обещай мне, что ты не воспользуешься этой минутой, чтобы напасть на меня.

Графн обещал, и Гунлауг, сбегав за водою, принес ее в своем шлеме. Графн же, протягивая правую руку к воде, в то же время нанес удар левою рукою и глубоко ранил Гунлауга в голову.

— Коварно поступил ты со мною, между тем как я поверил твоему слову, — сказал Гунлауг.

— Правда твоя, — отвечал Графн, — но я сделал это потому, что не в силах уступить тебе Гельги.

И поединок возобновился, и они дрались, не помня себя от ярости, пока Графн не упал на землю мертвым.

Гунлауг тоже умер, прожив еще три дня и сложив перед смертью песню, в которой описывал гибель Графна и свою собственную.

В то же лето, прежде, чем весть об этом событии успела дойти до Исландии, Иллуги Черный видел вещий сон. Приснилось ему, будто Гунлауг явился ему весною, окровавленный, и пропел ему песню, в которой рассказывал о своем поединке с Графном. В ту же самую ночь и подобный же сон приснился и Онунду, но только ему явился сын его Графн. Узнали они тут оба, что сыновья их погибли, и страшная вражда разгорелась между этими двумя родами, и Иллуги с другим сыном своим, Гермундом, жестоко отомстили Онунду.

Впоследствии Торстен снова выдал замуж свою дочь, Гельгу, за скальда, которого звали Торкелом. Хотя Гельга и мирно жила со вторым своим мужем, но не любила его — она никогда не забывала Гунлауга и до самой своей смерти горевала о нем, просиживая целые часы, глядя на драгоценный плащ, что подарил он ей на память о себе.

Примечания