Г. В. Глазырина

Предисловие

Данный том продолжает серию публикаций сведений древнескандинавских памятников о территории нашей страны в своде «Древнейшие источники по истории Восточной Европы». Он включает два древнеисландских произведения — Сага о Хальвдане Эйстейнссоне и Сага о Стурлауге Трудолюбивом, относящиеся к сагам о древних временах — виду саг, мало известному отечественному читателю. Объединение в книге именно этих текстов не было случайным. Из всего корпуса саг о древних временах, насчитывающего свыше тридцати произведений, только в публикуемых двух сагах сюжет построен с использованием исключительно сведений о северо-западе и севере Восточной Европы.

Художественные особенности данного вида источников определили необходимость рассматривать сохранившиеся в них свидетельства по истории нашей страны в широком контексте всего произведения. Тексты саг публикуются целиком по лучшим критическим изданиям памятников. Везде сохранена орфография текстов. Внесенные изменения в структуру текстов оговорены во введениях к отдельным памятникам.

Переводы на русский язык, если специально не отмечено, выполнены мной. Я стремилась, насколько возможно, сохранить особенности древнеисландского оригинала, в первую очередь его лексики и стилистики. Отсюда проистекает наличие в переводе многократных повторов однокоренных слов, а также сочетание настоящего и прошедшего времен в одной фразе, что характерно для древнеисландской прозы. В квадратные скобки в переводе включены слова, отсутствующие в тексте, но необходимые для лучшего понимания смысла фразы.

Тексты и переводы саг публикуются параллельно.

Комментарий носит историко-филологический характер. Сложность работы над ним проистекает из малой изученности саг о древних временах как исторического источника. Наряду с пояснениями текстологического, источниковедческого и историографического характера мне представлялось необходимым раскрыть для отечественного читателя многие реалии древнескандинавской истории и культуры, зачастую не имеющие аналогов в истории нашей страны.

В приложениях к основной части книги публикуются тексты, необходимые для комментирования отдельных эпизодов саг. Здесь 5 помещены фрагменты Круга Земного Снорри Стурлусона, Саги о Боси и Истории гамбургской церкви Адама Бременского.

Предваряет публикацию текстов и переводов Введение, в котором дана общая характеристика саг о древних временах и содержащейся в них историко-географической информации, а также подробно характеризуются свидетельства саг по истории Русского Севера. Другая задача, поставленная во Введении, — раскрыть методику работы с источником, соединяющим в себе черты исторического и литературного памятника.

Книга снабжена библиографией и указателями.

Публикуя данный выпуск свода «Древнейшие источники по истории Восточной Европы», я с благодарностью вспоминаю моего учителя Владимира Терентьевича Пашуто, под руководством которого мне посчастливилось приступить к изучению саг о древних временах. Мне приятно поблагодарить моих друзей и коллег, оказавших мне поддержку в период работы над рукописью, читавших ее на разных этапах и высказавших много ценных советов и замечаний: Е. А. Мельникову, Т. Н. Джаксон, А. В. Назаренко, А. В. Подосинова, И. Г. Коновалову, В. А. Арутюнову-Фиданян, В. Я. Петрухина, В. А. Кучкина. Техническая работа с персональным компьютером была бы невозможна без помощи Т. Н. Джаксон, В. А. и А. В. Смирновых. Я благодарна Т. Л. Шенявской за квалифицированное консультирование переводов саг и С. А. Левиной за тщательное редактирование всей рукописи. Моя особая признательность зарубежным коллегам за помощь в получении новейшей, труднодоступной литературы: директору Института скандинавской филологии и германских древностей Мюнхенского университета (Германия) профессору Курту Ширу, профессору университета в Рейкьявике Роберту Куку (Исландия), профессору Гётеборгского университета Ларсу Лённроту (Швеция), доценту Стокгольмского университета доктору Ингмару Янссону (Швеция), научному сотруднику Тронхеймского этнографического музея доктору Анне Стальсберг (Норвегия).

Публикация данной работы осуществлена при финансовой поддержке Министерства образования и культуры Исландии, в получении которой оказал содействие бывший посол Исландии в России г-н Олавур Эгильссон. Работа над книгой финансировалась Российским гуманитарным научным фондом (проект 95-06-31889б). 6

Введение

а) Саги о древних временах как один из видов исландских саг1

Исландская сага как жанр средневековой словесности — явление уникальное. В истории всемирной литературы средневековья нет ни одной национальной литературы, где бы целый литературный жанр был представлен огромным количеством произведений, основанных на народной традиции и написанных на национальном языке, и при этом являлся бы художественной литературной прозой высокого уровня.

Термин сага (saga) в древнеисландском языке первоначально не служил для определения литературного жанра. Им, в отличие от термина виса (vísa), обозначалось любое прозаическое повествование2 определенного размера3, а также и само событие, о котором рассказывается4.

Классическим «веком саги» считается период с 900 по 1050 г., о котором повествует большая часть саг об исландцах. Записываться саги начинают в XII в., не ранее его середины5, после того как латинский алфавит был приспособлен к потребностям древнеисландского языка6, хотя существует мнение, что первые записи 7 могли относиться и к более раннему времени7.

С середины XVIII в. в работах Людвига Холберга, Олава фон Далина и особенно Петера Эразма Мюллера формулируется необходимость дифференцированного отношения к разным сагам в зависимости от степени их достоверности или нередко — правдоподобия содержащейся в них информации. Так возникает первая классификация саг, в соответствии с которой саги делятся на две группы — исторические и неисторические. Этот подход к сагам прослеживается на протяжении конца XVIII, всего XIX и сохраняется даже в XX в., наряду с другими, выработанными позже классификациями.

В современном саговедении выделяется семь видов саг:

1. íslendingasögur — саги об исландцах, или родовые саги;
2. konungasögur — королевские саги;
3. fornaldarsögur — саги о древних временах;
4. biskupasögur — епископские саги;
5. Sturlunga saga — Сага о Стурлунгах;
6. riddarasögur — рыцарские саги;
7. сказочные саги.

Еще две группы произведений — жизнеописания святых и переводные романы — также обычно причисляются к сагам8. В основе данной классификации лежит содержательный принцип, и, несмотря на ряд недостатков9, она является общепринятой.

Традиционно считается, что родовые, королевские, епископские саги и Сага о Стурлунгах являются «историческими» сагами, все остальные виды саг, включая интересующие нас саги о древних временах, — «неисторическими».

Иной принцип классификации саг был предложен С. Нордалем10, который обратил внимание на тот факт, что во всех сагах существует разный временной разрыв между освещаемым событием и временем записи саги, и положил хронологический принцип в основу своего деления саг. По Нордалю, все саги разделяются на три группы:

1. samtidssagaer — саги о современности (о событиях после 1100 г.), т. е. наиболее близкие времени записи. Используя терминологию традиционной классификации, можно заметить, что в эту группу входят епископские саги, часть королевских саг, Сага о Стурлунгах, рыцарские саги;
2. forntidssagaer — саги о прошлом (850–1100 гг.), включающие все родовые саги, часть королевских и саг о древних временах;
3. oldtidssagaer — саги о древности (до 850 г.), охватывающие часть саг о древних временах, Сагу об Инглингах и пряди, входящие в королевские саги, значительную часть переводных саг. 8

По разным группам рассредоточатся саги о святых, и неохваченными останутся сказочные саги.

Попытки найти универсальный принцип классификации саг предпринимались неоднократно. Деление на основе характеристики главного действующего лица было предложено Херманном Палссоном11 и развито им совместно с П. Эдвардсом12. Соотношение между традиционным, достоверным и вымышленным материалом, различное у саг разных видов по традиционной классификации, лежит в основе классификации С. Митчела13.

Fornaldarsögur Norðrlanda (Саги о древних временах Северных стран) — название, которое было дано датским филологом Карлом Кристианом Равном в 1829–1830 гг. при издании им большой группы исландских саг и прядей (þættir). В древнескандинавской письменности это словосочетание не встречается, однако после появления публикации Равна оно стало широко использоваться в саговедении и закрепилось как термин для обозначения одного из видов древнескандинавских саг. В трехтомник Fornaldarsögur Norðrlanda вошло свыше тридцати произведений, созданных не ранее середины XIII в.14 и содержащих легендарную историю Скандинавских стран. В предисловии к первому тому Равн отмечает, что им «собраны саги, рассказывающие о тех событиях, которое произошли в северных странах, прежде чем в IX в. была заселена Исландия, или, другими словами, ранее того времени, когда появляются достоверные рассказы»15. Таким образом, как следует из самого названия этого вида саг, введенного Равном, в основе выделения группы саг о древних временах лежат следующие признаки: а) хронологическая граница (повествование о forn ǫld, т.е. о древних, героических временах) и б) территориальное единство (северный регион).

Равн весьма четко представлял себе, что подготовленные им к публикации тексты саг неоднородны по своим источникам. Он различает: 1) саги, основанные на древних северных сказаниях, 2) саги, построенные на рассказах исландцев о своих заморских приключениях, и 3) «приукрашенные сказания», которые он считает наименее достоверными среди всех произведений16, и в соответствии с этим делением саги распределены по томам. 9

Важность опубликованного Равном материала была оценена его современниками. Так, А. Ульрик, исследуя источники труда Саксона Грамматика История данов, подчеркивал, что саги о древних временах — это исландская форма переработки германского героического эпоса, и рассматривал данный вид саг как начальную стадию развития жанра саги в целом17. Их герои — по преимуществу легендарные персонажи, перенесенные в героический для Скандинавских стран век — эпоху викингов и более раннее время.

На первый взгляд может показаться, что при издании саг о древних временах Равном были собраны разнородные и разнохарактерные произведения, объединенные только тематически (рассказ о событиях, происходивших в Северных странах) и хронологически (время, предшествующее заселению Исландии). Однако проведенный Р. Райтер-Гоулд анализ принципов построения саг этой группы показал, что, имея целый ряд характеристик, объединяющих их, в первую очередь, с родовыми сагами, саги о древних временах отличаются собственной «четкой структурой повествования», что позволяет говорить об обоснованности выделения данного вида исландских саг18. Вывод Райтер-Гоулд был подтвержден лексико-стилистическим анализом, проведенным Питером Халльбергом19. Остается удивляться литературоведческому чутью Карла Кристиана Равна.

Термины, использующиеся для обозначения других видов исландских саг, такие как «родовые саги»/«саги об исландцах», «королевские саги»/«саги о норвежских конунгах», «епископские саги», — это, в основном, устойчивые и однородные термины. Для обозначения же исследуемого вида саг существует целый ряд терминов. Саги о древних временах называются мифолого-историческими сагами, легендарными сагами, фантастическими сагами, лживыми сагами и пр. Выбор термина каждым из исследователей определяется прагматическими нуждами его работы.

Последовательная классификация саг о древних временах и терминология для обозначения их разных типов были впервые предложены К. Широм в его блестящем исследовании исландских саг. Он разделил саги о древних временах на три группы: 1) героические саги, основывающиеся в значительной мере на германском героическом эпосе, 2) викингские саги и 3) приключенческие саги20. В основу этой классификации, очевидно, было положено представление о различиях между отдельными сагами о древних временах, сформулированное еще Равном. Терминология, предложенная Широм, в настоящее время принята в саговедческой литературе. 10

Подгруппа героических саг немногочисленна; к ней относятся Сага о Вёлсунгах21, Сага о Хервёр и конунге Хейдреке, Сага о Хрольве Жердинке, Прядь о Госте Норн, а также Фрагмент о древних конунгах, являющийся вставкой в Сагу о Скъёльдунгах22. Условно сюда может быть отнесена Сага о Тидреке Бернском, хотя не все исследователи согласны с этим23. Героические саги обычно построены на основе сюжетов общегерманского эпического фонда. В них рассказывается о наиболее ярких эпизодах судеб представителей древних германских и скандинавских родов и используется материал, восходящий к эпохе Великого переселения народов24. Таковы, например, Сага о Хервёр и конунге Хейдреке25, повествующая о борьбе готов и гуннов, или Сага о Вёлсунгах, посвященная истории рода Нибелунгов. Героические саги зачастую являются единственным источником, сохранившим фрагменты общегерманского эпоса, поскольку большинство поэтических сказаний утрачено. Так, например, эддическое Сказание о битве готов и гуннов (известное также как Песнь о Хлёде)26 сохранилось только в составе Саги о Хервёр и конунге Хейдреке и вычленено современными исследователями. Именно героические саги о древних временах долгое время рассматривались исследователями как начальная стадия жанра исландской саги в целом27.

Викингские саги повествуют о странствиях своих героев в чужих странах в поисках богатства и приключений28. Время действия в них обычно отнесено к эпохе викингов. Географический фон, на котором развертываются события, — территории, в действительности осуществлявшие тесные контакты с жителями Скандинавии: Британия, Франция, Италия, Византия, Русь и др. Многие персонажи имеют реальные прототипы, а эпизоды, описанные в этих сагах, зачастую могут быть соотнесены с историческими событиями, происходившими в действительности. К данной группе относятся Сага об Одде Стреле29, Сага о Фритьофе 11 Прекрасном30, Сага о Хромунде Грипссоне и пр.31

Группа приключенческих саг наиболее значительна по количеству входящих в нее произведений. В относящихся к ней сагах (Саге о Хрольве Жердинке, Саге о Хрольве Гаутрекссоне, Саге об Эгиле Одноруком и Асмунде, убийце берсерков, Саге о Боси, Саге о Хальвдане Эйстейнссоне32, Саге о Хальвдане, приемном сыне Брани, Саге о Стурлауге Трудолюбивом и др.33) речь идет о далеких путешествиях, во время которых герои попадают как в реальные, так и в вымышленные страны, где встречаются с необычными существами и испытывают волшебные превращения. Фантастический элемент доминирует в сюжете.

Однако граница между всеми тремя группами саг, а в особенности между второй и третьей, — весьма зыбкая. Часто одно и то же произведение, рассмотренное под разным углом зрения, может классифицироваться по-разному. Так, промежуточное положение между героическими и викингскими сагами занимают, по мнению Шира, Сага о Хервёр и конунге Хейдреке и Сага об Асмунде, убийце победителей, между викингскими и приключенческими — Сага о Кетиле Лососе, Сага о Гриме Мохнатая Щека и Сага об Ан, сгибающем лук. Некоторые произведения (Сага о Рагнаре Кожаные Штаны, Сага о Хальви и дружинниках Хальви, Сага о конунге Гаутреке) обладают чертами разных групп, что не позволяет однозначно отнести их к определенному подвиду саг о древних временах34. Подобная непоследовательность в классификаций саг о древних временах свидетельствует, главным образом, о сложности самого жанра и, вследствие этого, недостаточной разработанности классификации, в результате чего абсолютно разные по своим художественным и сюжетным признакам произведения традиционно оказываются объединенными одним термином fornaldarsögur Norðrlanda.

Интересная попытка, пожалуй единственная в истории изучения саг о древних временах, сделать их классификацию менее громоздкой была предпринята А. Леруа Эндрюс35. Наряду с термином fornaldarsögur, автор использует другой — lygi sögur («лживые саги»), впервые упомянутый в Саге о Торгильсе и Хавлиди, первой части Саги о Стурлунгах.

Как говорится в этом произведении, в 1119 г. на свадебном 12 пире в Рейкьяхоларе рассказывался ряд саг, среди которых была Сага о Хромунде Грипссоне36 и которая считается типичной сагой о древних временах. Именно эту сагу, по свидетельству Саги о Стурлунгах, слушал умирающий от ран норвежский конунг Сверрир (1177–1202), «и он говорил, что такие лживые саги всего забавнее. Однако есть люди, которые могут возвести свой род к Хромунду Грипссону»37. Словосочетание lygi sögur, содержащее в себе отрицательную оценку лишь Саги о Хромунде Грипссоне, было без достаточных оснований использовано для определения всей группы саг о древних временах в целом. Нередко серьезные исследователи строили на нем свои выводы о художественных особенностях саг этого вида38.

По классификации Леруа Эндрюс, все саги о древних временах делятся на две группы: произведения, являющиеся исландской формой переработки германского героического эпоса, и саги, сюжеты которых являются сознательно вымышленными. Термин fornaldarsögur автор применяет только к первой подгрупде саг, к которой он относит Сагу о Хрольве Жердинке, Сагу о Рагнаре Кожаные Штаны, Сагу об Одде Стреле, Сагу о Хальви и дружинниках Хальви, а также, с некоторыми оговорками, Сагу о Кетиле Лососе, Сагу о Гриме Мохнатая Щека, Сагу об Ан, сгибающем лук, Сагу о Вёлсунгах, Сагу о Хервёр и конунге Хейдреке и Сагу об Асмунде. Автор считает, что данная группа собственно саг о древних временах должна включать также Сагу об Инглингах, входящую в Круг Земной Снорри Стурлусона, Сагу о Скъёльдунгах и ряд материалов из первых девяти книг труда Саксона Грамматика История данов. Все остальные произведения, относящиеся по классификации Шира к подвидам викингских и приключенческих саг, Леруа Эндрюс предлагает обозначить термином lygi sögur («лживые саги»)39.

Классификация Леруа Эндрюс, в которой все саги о древних временах делятся на две группы, мне представляется наиболее рациональной. Употребляемые им термины, однако, мне кажутся неприемлемыми. Первый термин, fornaldarsögur (саги о древних временах), в современных литературоведческих и источниковедческих исследованиях закрепился как термин, обозначающий группу саг в целом, и этого нельзя не учитывать. Второй термин, 13 «лживые саги», о котором говорилось выше, неверен по сути. Терминология, разработанная Широм, на мой взгляд, приемлема, но с некоторыми оговорками. Для обозначения произведений, относящихся к первой группе, наиболее подходящим является термин героические саги, который соединяет в себе 1) представления о том времени, когда происходят описанные в сагах данной группы события, и 2) свидетельствует об использовании в сюжете материалов общегерманского эпоса. Для второй группы я бы предложила также один из терминов Шира — викингские саги, поскольку в сюжетике этих произведений в центре внимания викингский поход или описание поездки героя в дальние земли. Для обозначения вида саг в целом я пользуюсь термином саги о древних временах.

В истории развития любой саги следует различать два периода: ее устное, долитературное бытование и литературное, письменное существование40. По мнению Л. Лённрота, со второй половины XIII в. и особенно в начале XIV в. произошла замена рассказывания саги, при котором возможна была свободная импровизация, на чтение вслух письменного текста41. По-видимому, устный и письменный тексты одного и того же произведения, если бы их можно было сопоставить, были бы различны.

Запись устного текста саги не является простым перенесением рассказа на листы пергамена. «Запись старой традиции» — относительно простой процесс, применимый главным образом к поэтическим произведениям, которые благодаря своему ритму и устойчивой форме долгое время могли сохраняться в устной передаче без изменений42. Создание письменной прозаической саги — более сложный процесс, представлявший собой, по определению Шира, «литераризацию» устного текста43. Устная проза, в отличие от поэзии, не имела фиксированной формы и была открыта для разного рода влияний и изменений. Устная традиция, как бы трудноуловима она ни была, является важной составляющей частью саги, тем стержнем, вокруг которого создавалась письменная сага. Сага, дошедшая до нас в рукописном виде, заключает Шир, вне всякого сомнения представляет собой литературное произведение, а не произведение фольклорной традиции. 14

Отказ от взгляда на саги как на «абсолютную прозу», т. е. на произведения, объективно фиксирующие окружающий мир и отношения между индивидами, личностью и обществом, социальными группами, открыл возможности для исследований новых проблем, тематика которых ранее была невозможна из-за объективистски формализованного отношения к сагам. Признание большинством исследователей факта принадлежности саг к художественной литературе, насколько этот термин может быть однозначно применен к средневековым сочинениям, породило необходимость осветить такие вопросы, как авторство в сагах, отражение этических и моральных норм в сагах и т. п.

Все без исключения саги о древних временах — анонимные произведения. Это сближает их в первую очередь с сагами об исландцах, авторы которых неизвестны, и отличает от королевских саг, имена авторов которых в большинстве случаев зафиксированы44. Авторство в средние века представляло собой специфический феномен, исследованию которого посвящена обширная литература. Даже в тех случаях, когда имя автора известно, процесс создания письменного произведения являлся «корпоративным» творчеством, в котором принимало участие сразу несколько человек. Главным, несомненно, являлся тот, кого в современных терминах мы называем собственно «автором», т. е. человек, формировавший сюжет произведения и отбиравший для него материал. Однако немаловажную роль играли и его «помощники», писцы, составлявшие и записывавшие текст. Их совместное участие в создании средневекового письменного памятника в настоящее время можно считать доказанным45. Эта работа состояла из нескольких этапов и включала обработку традиционного материала, отбор фрагментов из «ученой» литературы, устных свидетельств, других «авторитетных» и неавторитетных источников, редактирование готового текста. Компилятивность средневековых текстов46 не являлась недостатком в глазах современников, а, напротив, делала новое произведение более фундированным.

Сказанное вовсе не означает, что в саге нельзя проследить работы автора над своим текстом. Она проявляется в первую очередь в тщательном согласовании информации источников, учитывающем хронологию событий, место действия, отбор действующих лиц и пр. Так, автор поздней редакции Саги о Хальвдане Эйстейнссоне, дополняя основной текст эпизодом из Саги о Золотом Торире, по-видимому, отчетливо представлял себе, что в обоих произведениях действие отнесено к одному и тому же времени — периоду правления Харальда Хальвданарсона (Прекрасноволосого), т. е. к концу IX — началу X в. Об этом же свидетельствует включение в сюжет деталей, которые помогают читателю следить 17 за действием и в сложных ситуациях лучше разбираться, кто из основных героев имеется в виду. Так, например, в характеристике Ингигерд, главной героини Саги о Хальвдане Эйстейнссоне, упомянуто, что она была «такого высокого роста, как мужчина» (см. гл. 2)**, а о высоком росте ярла Скули, приемного отца девушки, узнаем из эпизода, в котором раб Скули Коль, высокий человек (гл. 2), в одежде Скули ведет в бой войско вместо заболевшего хозяина (гл. 5), и эти замечания автора не случайны. Сюжетная линия саги выстроена из ряда эпизодов, в каждом из которых действуют один или два человека высокого роста. Они носят разные имена и появляются в разном обличье — в виде старика и старухи, двух купцов, неизвестного викинга. В конце произведения мы узнаём, что во всех эпизодах участвовали лишь два лица — сама Ингигерд и ее приемный отец ярл Скули (см. гл. 5, 7, 13). Упоминания автора о высоком росте героев помогают внимательному, не знающему развязки читателю угадать, кто из героев участвует в том или ином эпизоде.

Долгое время в науке бытовало мнение, что саги только хронологически принадлежат к средним векам, но, в отличие от других западноевропейских источников, не испытали на себе влияния христианства, с одной стороны, и античных и других средневековых произведений и жанров — с другой47. В историографии 1960–1970-х гг. произошел пересмотр данной точки зрения48 и с этого времени стало принято рассматривать саги в широком культурно-историческом контексте, позволяющем показать взаимопроникновение саги и других видов литературных произведений, бытовавших в средние века, — средневековой историографии, христианской агиографии, европейского рыцарского романа, классических и средневековых латинских сочинений, переводов сочинений отцов церкви и др.49 Конечно, разные виды саг оказались по-разному восприимчивыми к влияниям извне. Менее других в своем творчестве привлекали заимствованную информацию авторы саг об исландцах. И это легко объяснимо особенностями их содержания. Повествуя о событиях на родине, даже если хронологически оно отстояло далеко от момента рассказа, автор не мог украшать свой рассказ выдуманными или почерпнутыми из литературы сюжетами. Ведь история Исландии, начавшаяся в конце IX в. с переселения небольшой части норвежцев на отдаленный остров50, была хорошо известна любому жителю страны, население которой в то 18 время было весьма незначительно. Каждый исландец знал свою генеалогию, возводившуюся им ко времени переселения и зафиксированную в Книге об исландцах (Íslendingabók)51 и Книге о взятии земли (Landnámabók)52. История каждого исландского рода, каждого хутора бытовала в устной традиции в более или менее устойчивой форме и не допускала значительных дополнений при пересказе. И тем не менее даже в этом, казалось бы, непроницаемом для внешней информации, виде исландской саги исследователями отмечены заимствования из других западноевропейских, в основном континентальных литератур53.

Королевские саги оказались более податливыми к новой информации. История норвежских конунгов, писавшаяся исландцами, рассматривалась ими как собственная предыстория и часть их собственной жизни. Опираясь на известные им факты, они создавали жизнеописания правителей своей прародины, рассказывая «заодно и об истории других государств и народов, с которыми скандинавы приходили в соприкосновение»54. Ограниченные фактографическим материалом, они, так же как и авторы саг об исландцах, не могли значительно отступать от правды, однако они имели возможность приукрасить ее. Установка на идеализацию конунга и его деятельности55 позволяла им относительно свободно обращаться с историческим материалом.

Авторы саг о епископах в своем творчестве следовали церковным догматам и опирались в значительной мере на труды отцов церкви, каноническую церковную литературу. Этому виду саг, как родовым и королевским сагам, присуща известная объективность повествования и стремление следовать фактическому материалу, почерпнутому из тщательно отбираемых источников. Все упомянутые три вида саг, дополняя друг друга, создавали историю разных слоев общества — свободного населения Исландии, правящего класса Норвегии и историю церкви в Исландии и Норвегии, и, таким образом, наряду с художественной выполняли функцию историческую.

Получившие широкое распространение в XIII и XIV вв. саги о древних временах и рыцарские саги, представлявшие собой переложения континентальных европейских куртуазных романов, играли в древнеисландском обществе принципиально иную роль. Их появление в литературе Исландии было закономерным явлением. Явное доминирование исторической проблематики в литературе создавало перекос в сторону «серьезных» жанров. Недостаток «легкой саги» не мог не ощущаться. Возникновение саг о древних временах восстановило баланс в литературном процессе 19 древней Исландии. Строя свои сюжеты как жизнеописания отдельных персонажей, зачастую реально существовавших, но нередко и вымышленных, их авторы ставили своей первостепенной целью развлечение людей, слушающих человека, который рассказывал сагу или читал ее вслух.

Осмелюсь высказать предположение, что развлечь слушателя (или читателя) не было их единственной задачей. Наряду с этим, любознательные исландские авторы, которые, по образному выражению М. Шлаух, «обшарили весь мир в поисках тем»56, стремились сообщить ему и некоторые сведения об окружающем внешнем мире. Другими словами, сагам о древних временах, подобно родовым и королевским, свойственна не только художественная, но и историко-познавательная функция, и таким образом, функциональный синкретизм присущ данному виду саг в той же мере, что и большинству средневековых источников57.

Именно этим может быть объяснено стремление авторов некоторых саг о древних временах орнаментировать свое повествование элементами, характерными скорее для исторических хроник, чем для саг. Средневековые хронисты возводили свои записи к некоему «началу», будь то создание мира, Всемирный потоп или Рождество Христа. Подобно тому, как Повесть временных лет начинается с легенды о разделении земли между сыновьями Ноя после потопа58, в Саге о Тидреке Бернском отчетливо прослеживается попытка дать более дальнюю, в глубь веков, перспективу, связать действие саги с основными событиями всемирной истории, как она представлялась средневековым авторам. В прологе, предпосланном саге, повествование начинается со Всемирного потопа, а современники автора сравниваются с людьми того далекого времени59. Аналогичный прием применен и в королевских сагах, в частности, в Саге об Инглингах, открывающей Круг Земной Снорри Стурлусона, где повествование ведется с мифического времени, когда земля была населена богами — асами и ванами60.

Иногда в сагах делается попытка осмыслить частные явления через временные категории всемирной истории, как, например, в Саге об Ингваре Путешественнике, в которой говорится: «В то время, когда Ингвар умер, прошел от Рождества Христова 1041 год, и было ему 25 лет, когда он умер. Это было спустя девять лет после смерти конунга Олава Святого Харальдссона»61. В данном примере, как заметила Е. А. Мельникова, проявилось характерное 20 для скандинавов использование в одном источнике сразу двух видов счисления: свойственное собственной традиции измерение времени от хорошо известного в Скандинавии события и типичный для церковной литературы отсчет лет от Рождества Христова62. Подобным образом ведет отсчет лет один из первых скандинавских историков Ари Торгильссон в Книге об Исландцах. Например, о принятии христианства в Исландии он пишет: «Это было через 130 лет после убийства Эймунда и через 1000 лет после Рождества Христова»63.

Несмотря на легендарно-фантастический характер саг о древних временах, в основе сюжета большинства произведений можно выделить историческое ядро, вокруг которого строится повествование, например в Саге об Ингваре Путешественнике — это поход хёвдинга Ингвара на восток, в Саге об Одде Стреле — путешествие Одда в Бьярмаланд. Некоторые многослойные произведения основываются сразу на нескольких исторических сюжетах, как, например, походы гуннов во главе с Аттилой и деяния короля остготов Теодориха Великого в Саге о Тидреке Бернском.

Отметим также и такие элементы, как использование большого количества имен, достоверность которых может быть подтверждена историческими источниками разного рода, упоминание большого числа топонимов, многие из которых могут быть локализованы довольно точно.

Перечисленные выше историзирующие элементы создают в сагах о древних временах условный исторический фон, для нас являющий собой выражение представлений автора текста об исторической обстановке, географической локализации и хронологической привязке сюжета произведения.

Таким образом, иная, чем у более ранних произведений, функция саг о древних временах и рыцарских саг потребовала привлечения иных, чем раньше, источников. Можно, по-видимому, говорить о прямой зависимости отбора источников повествования от функционального назначения произведения.

Принципиально изменилась и сюжетика саг. Значительное место авторами поздних произведений уделялось развитию романтической темы — попыткам героя добиться любви прекрасной дамы, ради чего он сражается с драконами, бьется с сарацинами, отправляется в дальние путешествия в Византию, на восток, в Индию. Эта тематика уживается в поздних произведениях со скандинавской фольклорной традицией, с рассказами о троллях, великанах и колдуньях64, с традиционными рассказами о викингских походах. Иноземные сюжеты включались авторами саг в свои произведения в сильно переработанном виде. Лишь в редких случаях мы встречаемся с иноземным легендарным материалом, оставленным 21 по каким-то причинам в древнеисландском тексте в своем исходном виде. В большинстве случаев материал адаптируется для скандинавской аудитории, переплетается с понятными ей скандинавскими реалиями и мифологическими сказаниями65.

б) Изучение и публикация саг о древних временах.
Саги о древних временах в отечественной науке

Саги попадают в центр общественного интереса в Скандинавских странах в XVI — начале XVII в. в связи со сложными политическими взаимоотношениями между Швецией, Данией и Норвегией и ростом в них национального самосознания. Саги воспринимаются как источник, способный достоверно осветить древнейшую историю народов Скандинавских стран, оправдать территориальные претензии каждого из государств и подтвердить права на политическую независимость. Вполне естественно, что конкретно-исторические обстоятельства, которые определяли идеологическую установку в каждой стране, — от великодержавного шовинизма в Швеции до освободительного национализма в Норвегии, находившейся под двойным подчинением Швеции и Дании, влияли и на отбор документов для подтверждения своей доктрины. Исландские саги оказались именно тем источником, который предоставлял материал для противоположных целей. Датчане, до начала XIX в. доминировавшие в Норвегии, обращаются к труду Саксона Грамматика и ряду саг из Круга Земного Снорри Стурлусона66 для обоснования своего права на часть норвежских земель. Норвежцы используют саги о норвежских конунгах для подтверждения своих претензий. В Швеции обращаются к сагам о древних временах. Здесь в 1664 г. впервые на языке оригинала — древнеисландском — были опубликованы Сага о Гаутреке и Сага о Хрольве Гаутрекссоне67. Политическая подоплека этого издания четко сформулирована в предисловии к изданию: «Я выношу на свет саги о двух древних конунгах ётов, или „истории“, как их теперь называют; они о конунге Гаутреке и конунге Хрольве, тех [конунгах], которые правили более тысячи лет назад, один — в западном Ёталанде, другой — здесь в Свеаланде; о тех, кто в темноте язычества и не имея больших владений были великими и известными конунгами, что видно из саг о них»68.

На протяжении второй половины XVII в. одна за другой были опубликованы еще двенадцать саг о древних временах и тяготеющих к ним прядей из королевских саг. Олав Верелий оценил достоверность одной из первых в данной серии публикации — 22 Саги о Боси — очень высоко и тем самым определил на некоторое время их положение в исторической науке. Широким читателем эти произведения воспринимались как интереснейшее чтение. Они получили довольно широкое распространение благодаря бумажным спискам, которых в XVII и XVIII вв. появляется большое число. Широкой популярностью пользовалось предпринятое в 1737 г. учеником О. Рудбека Э. Бьёрнером издание саг о древних временах69. Середина XVIII в. стала периодом пересмотра безоговорочно доверчивого отношения к сагам данного вида как историческому источнику.

Именно в это время, в XVIII в., саги входят в русскую историческую науку70. Г. З. Байер и А. Л. Шлёцер представили отечественному читателю две полярные оценки значения саг для изучения русской истории — от восхищения и полного одобрения содержащихся в них сведений у Байера до отрицания их ценности как исторического источника (исключение было сделано лишь для Снорри Стурлусона) у Шлёцера. Официальная наука в лице Н. М. Карамзина также не признала ценности сведений саг.

Подлинный интерес к сагам возникает уже в 30–40-е годы XIX в. в связи с публикацией на русском языке в 1834 г. сразу двух переводов Саги об Эймунде — О. И. Сенковского и Д. Лавдовского, а через несколько лет — в 1840 г. — Саги об Олаве Трюггвасоне в переводе С. Т. Сабинина, произведений, «в которых действие происходит почти исключительно на русской почве и где выступают между прочими лицами и древнерусские князья»71. Своему переводу Сенковский предпослал статью «Исландские саги в их отношении к Российской истории», в которой высказал мнение, резко противоположное господствовавшему в науке, и сделал вывод о важности саг как источника по истории древнейшего периода Руси72. Сенковский обращает внимание на некоторые особенности отражения действительности в сагах. Он отмечает, что они «верно изображают общественного человека, нося на себе неподдельный отпечаток первобытной истории, т. е. относительно событий к действующим лицам, а не ко времени и совокупной судьбе народа. Саги описывают только подвиги и похождения отдельных героев, не заботясь ни о летосчислении, ни о том, что происходило в другом месте в то же самое время»73.

В этой работе впервые в русской науке предлагалось рассматривать саги по группам: романтические, героические и исторические саги. «В первых мы находим смесь суеверных представлений язычества с общественными происшествиями. Вторые 23 посвящены картине геройских подвигов, любовных затей, добродетелей, злодейств, несчастий и судьбы известных княжеских родов. Наконец, исторические саги или состоят из любопытных биографий знаменитых людей, или заключают в себе описание отдельных событий, изображенных слогом простым, ясным, повествовательным, без всяческих украшений и опасных для истины усилий воображения»74.

Многие положения этой статьи Сенковского подверглись резкой критике со стороны С. М. Строева, отстаивавшего положения, утвержденные в науке Шлёцером, и вслед за ним отрицавшего важность привлечения саг для изучения древнейшей русской истории и не признававшего влияния норманнов на ход отечественной истории. Однако среди возражений Сенковскому автор высказывает справедливое замечание о том, что многое в сагах относится ко времени их записи, а не к тому, о котором рассказывается, как полагал Сенковский. «Мне кажется, — пишет Строев, — что справедливее было бы сказать, что эти памятники являют картину понятий времени, в коем живет человек, которому они принадлежат, а не картину тех понятий, кои относятся ко времени описываемых происшествий»75.

Дискуссия о ценности саг как исторического источника по русской истории была продолжена М. П. Погодиным, стоявшим на норманистских позициях76. В своей статье он вновь, вслед за Сенковским, обращается к проблеме классификации саг, предлагая в соответствии с их содержанием выделить мифологические, исторические и стихотворные саги77.

Пробудившийся в русском обществе интерес к вновь открытым источникам по отечественной истории дал основания правительству на средства, собранные по подписке, заказать у Датского королевского общества антиквариев компилятивное издание, куда вошли бы фрагменты древнескандинавских произведений, имевших отношение к истории Руси. Этот двухтомный труд «Antiquités russes d'après les monuments historiques des Islandais et des anciens Scandinaves»78 («Русские древности в исторических памятниках исландцев и древних скандинавов»), осуществленный известным датским ученым К. К. Равном, имевшим к тому времени уже большой опыт публикации древнеисландских источников, увидел свет в 1850–1852 гг. В него вошли фрагменты произведений на древнеисландском языке и их перевод на латинский язык. Включение в данное издание латинского перевода было очень ценно. Поскольку древнеисландский язык в российских высших учебных заведениях не изучался, а преподавание древних классических 24 языков велось на высоком уровне, то публикация латинского перевода давала возможность российским ученым и любителям словесности познакомиться с информацией о Руси, содержащейся в древнеисландских письменных памятниках. Несмотря на резкую, справедливую критику русских ученых, отметивших в числе основных недостатков отсутствие критического подхода к текстам памятников и вырванность фрагментов из широкого контекста79, это издание позволило значительному кругу читателей составить представление о произведениях древнесеверной литературы и об информации по русской истории, имеющейся в ней. В числе прочих источников в нем были опубликованы фрагменты многочисленных саг о древних временах.

Появление «Русских древностей», несомненно, стимулировало работу по переводу древнеисландских саг на русский язык. В 1874 г. Я. К. Грот опубликовал первый полный перевод на русский язык саги о древних временах — Саги о Фритьофе80. Затем в 1885 г. Ф. Д. Батюшков публикует Сагу о Финнбоги Сильном81, в 1890 г. С. Н. Сыромятников — Сагу об Эйрике Красном82 (оба текста были перепечатаны А. Н. Чудиновым83 в серии «Русская классная библиотека» в 1903 г.). Во второй том хрестоматии по западноевропейской средневековой литературе (1898 г.) О. М. Петерсон и Е. В. Балобанова включили сокращенные переводы и пересказы двух родовых саг (Саги о Греттире, сыне Асмунда, и Саги о Гуннлауге Змеином Языке84) и двух саг о древних временах (Саги об Одде Стреле85 и Саги о Вёлсунгах86)87. Фрагменты из Саги о Хервёр приведены были в книге И. Шаровольского88, а А. Н. Веселовский в своем исследовании дал перевод «русских» глав Саги о Тидреке Бернском89.

С этого времени сведения саг о Руси, в том числе и саг о древних временах, обычно без предварительной критики начинают привлекаться исследователями в работах по отечественной 25 истории90. Так, Н. Е. Бранденбург, отмечая легендарный характер сведений саг данного вида, заключает все же, что отвергать полностью их сообщения «нецелесообразно, ибо, несмотря на все свои прекрасы, а иногда и искажения, основа или корень саг все-таки может лежать в действительности, почему и в легендах, ими передаваемых, может заключаться доля истины»91.

Важное место в отечественной скандинавистике, несомненно, занимает Федор Александрович Браун (1862–1942). Хотя им было опубликовано лишь несколько статей, содержащих анализ саг, рунических надписей и их информации о Руси92, его научно-административная деятельность, направленная, среди прочего, на организацию исследований древнескандинавских памятников как источника по истории Руси, не может не быть отмечена. Филолог-германист по образованию, закончивший Санкт-Петербургский университет и стажировавшийся во Фрайбурге и Париже, Браун с 1888 г. работает в С.-Петербургском университете сначала приват-доцентом, затем экстраординарным и ординарным профессором, а с 1906 по 1918 г. является деканом историко-филологического факультета и проректором университета. При нем в курс западноевропейской словесности была включена древнескандинавская литература, а студенты получили возможность изучать древнеисландский язык93.

Еще в 1900 г. Браун внес предложение в Отделение русского языка и словесности (далее: ОРЯС) Академии наук о переводе известий саг, касающихся Руси, на русский язык. В соответствии с принятой в западной науке рубежа веков классификацией Браун делил весь корпус саг на исторические, для которых важна констатация фактов, и неисторические, характеризующиеся «единством историко-литературного материала»94, и считал, что методика публикации этих двух групп текстов должна быть различной. Если группа исторических саг могла, по мнению Брауна, быть представлена фрагментами текстов, то неисторические саги, к которым относятся саги о древних временах, он предлагал публиковать целиком, так как «отдельный эпизод такой саги становился ясным исследователю лишь в контексте всего произведения»95.

В ученых кругах план издания скандинавских источников был одобрен. Большую поддержку исследователю оказывал, в частности, академик А. А. Шахматов. Браун, которому был поручен 26 просмотр текстов для подготовки издания, представил в ОРЯС «Записку» — отчет о проведенной им в архивах и библиотеках Швеции и других стран работе «по пересмотру скандинавского литературного материала, имеющего отношение к славянскому и финскому, мирам вообще и к России в частности». Автор подробно охарактеризовал сведения саг о древних временах по истории Руси и сделал вывод о том, что значительное число произведений этой группы содержит много интересных упоминаний и они должны быть «изданы in extenso, с переводом и подробной разработкой во всех деталях»96.

Ряд обстоятельств, среди которых большая административная нагрузка, ухудшение здоровья, а затем и грянувшие первая мировая война и Октябрьская революция 1917 г., помешали Брауну осуществить задуманное им грандиозное издание. Тем не менее в 1919 г. Браун вновь предложил ОРЯС подготовить многотомное (в 4–5 томах) издание переводов исландских саг, что вновь было одобрено и профинансировано. Результаты анализа «русского» материала саг были опубликованы им позже, уже в эмиграции97.

Ученик Брауна Карл Фридрихович Тиандер (1873–1938), о котором, к сожалению, нам известно немного, посвятил специальную работу анализу одной из саг о древних временах — Саге об Одде Стреле. Наряду с разбором сведений саги о Древней Руси, автор уделяет внимание характеристике особенностей отражения действительности в сагах. Он отмечает, что сага изображает всегда одну и ту же эпоху, «эпоху расцвета героев, героическую пору викингов». Для того чтобы действительность «подходила под героический идеал», в саге отметается все обыденное. Изображение событий здесь приукрашенное, идеальное98. Исследователь обращает внимание читателей на разнохарактерность произведений, входящих в группу саг о древних временах. Часть саг, пишет он, «относится к области народно-эпического вымысла, в то время как исторический момент в ней отступил на задний план». Другая категория саг включает в себя «рассказы, захватывающие более широкий круг воспоминаний и касающиеся событий, происходивших в тех странах, с которыми исландцы поддерживали более или менее оживленные сношения»99. Автор подчеркивает необходимость дифференцированного подхода к материалу внутри самой группы саг о древних временах. В позднейших исследованиях Тиандер неоднократно обращался к сагам как к историческому источнику100, уделял внимание этим памятникам, читая лекции по западноевропейской античной и средневековой литературе в качестве 27 приват-доцента101 в С.-Петербургском университете102.

Елена Александровна Рыдзевская (1890–1941), также ученица Брауна, специально анализом саг о древних временах не занималась — ее больше интересовали свидетельства королевских саг. Однако, начав работу над проектом, задуманным еще Брауном, — подготовкой переводов известий саг, касающихся истории Руси, она включила в его состав и фрагменты саг этого вида, в частности, Саги о Хальвдане, сыне Эйстейна, Саги о Стурлауге Трудолюбивом, Саги о Боси, Саги о Хрольве Пешеходе, Саги о Хервёр и конунге Хейдреке, Саги об Ингваре Путешественнике и Саги о Тидреке Бернском103.

Современный этап изучения саг связывается в первую очередь с именем крупнейшего советского филолога Михаила Ивановича Стеблин-Каменского (1903–1981). Главное внимание им было уделено родовым сагам, но в многочисленных работах104, посвященных древнескандинавской письменности, он остановился и на характеристике саг о древних временах, в основном в связи с анализом художественных особенностей саги как жанра105. Стеблин-Каменский невысоко оценивал саги о древних временах, считая, что они «значительно уступают родовым сагам и как художественные произведения, и как исторический или историко-культурный 28 источник. В них несравненно меньше и самобытности, и правды», — писал он106. Среди всех саг этого вида он особо выделяет героические саги, в которых, по мнению автора, стихийно наличествует та или иная историческая правда, поскольку они основываются на древней, часто не сохранившейся эпической поэзии107.

Благодаря усилиям М. И. Стеблин-Каменского, О. А. Смирницкой, Ю. К. Кузьменко, А. Я. Гуревича и других специалистов в послевоенные годы было опубликовано значительное число древнескандинавских саг, родовых108 и королевских109. Переводы саг о древних временах, по-видимому, в связи с общим негативным отношением Стеблин-Каменского к произведениям данного вида, в по время не публиковались.

В связи с начавшейся в Институте истории СССР АН СССР (ныне: Институте российской истории РАН) подготовкой свода «Древнейшие источники по истории народов СССР» (с 1994 г.: «Древнейшие источники по истории Восточной Европы») древнескандинавские источники оказались вновь в центре внимания как наиболее обширная по количеству произведений группа памятников. Первый том, опубликованный Е. А. Мельниковой в этой серии, насчитывающей к настоящему времени четырнадцать томов, был посвящен скандинавским руническим надписям110. Впервые в отечественную науку был введен корпус источников, содержащих достоверные свидетельства о русско-скандинавских контактах XI в. Следующий «скандинавский» том, подготовленный также Е. А. Мельниковой, был посвящен изучению информации о Восточной Европе в исландских географических сочинениях111 — источнике, мало привлекавшемся отечественными учеными. В кругу древнескандинавских памятников особое место занимают королевские саги, сохранившие свидетельства, зачастую уникальные, по ранней истории нашей страны. Т. Н. Джаксон, плодотворно изучающая этот источник, опубликовала в последние годы два выпуска свода112, содержащие материалы королевских саг (третий выпуск находится в работе), а также монографическое исследование113, в котором суммируется и анализируется информация королевских саг по отечественной истории. Наряду с перечисленными крупными монографическими исследованиями, в ходе работы над выпусками свода Мельниковой и Джаксон было опубликовано 29 значительное число статей114. Отмечу особо работы, основанные на материале саг о древних временах. Анализ сведений Саги об Ингваре Путешественнике провела Е. А. Мельникова в статье об экспедиции Ингвара на восток. Свое исследование автор предваряет подробным анализом рукописей произведения, рассмотрением его состава, определением источников115. Сага о Хальвдане Эйстейнссоне привлекла внимание Т. Н. Джаксон, которая посвятила ей (совместно с коллегами-археологами) ряд работ116.

в) Отражение истории Русского Севера в сагах о древних временах

В соответствии с мифологическими представлениями древних скандинавов мир состоял из трех частей: Асгарда — места пребывания богов, Мидгарда — места жительства людей и Утгарда — царства мертвых117, именуемого также Хель по имени богини, правившей этим царством. В мировоззрении жителя Скандинавии особое место занял север, так как именно здесь, в конце обитаемого мира, древние скандинавы определили местонахождение душ своих умерших предков — страну мертвых, состоящую из девяти миров, где находят покой люди, умершие от болезни или от старости118. Скандинавы считали, что «дорога в Хель идет вниз и к северу»119. С древнейших времен в сознании норманнов закрепилась мысль о том, что север является средоточием зла. Там живут призраки и тени, фантастические существа, там царство великанов-ётунов и троллей, враждующих с богами, там обитают драконы и огромные змеи.

В немалой степени созданию этого образа способствовали и природно-климатические особенности арктических районов. «Вечный мрак, казалось, мог служить только для пребывания теней и привидении; леденящий мороз стал признаком застоя и смерти»120. Болота и топи этого края благоприятствовали появлению с летним теплом огромного количества москитов и рептилий.

По мере освоения сначала прилегающих к Скандинавии территорий, а с развитием судоходства в предвикингскую эпоху121 30 и обширных пространств побережья Балтийского моря, граница, разделяющая известный скандинавам мир и таинственное пространство, населенное сверхъестественными и фантастическими существами, постепенно отодвигалась все далее на север и северо-восток. Располагавшееся между родными землями и краем мира людей пространство не могло быть необитаемым. Сюда средневековые исландские авторы поместили легендарные народы, описания которых встречались им на листах античных и европейских рукописей и переосмысливались в соответствии с местной традицией. Здесь локализовали они страну великанов (Risaland), страну женщин (Кvenland) — античных амазонок, страну хундингов (Hundingjaland), населенную песьеголовыми людьми (кенокефалами), страну рогатых финнов (хорнфиннов)122.

Если возможно условно картографировать представления, связанные с мифологическим членением пространства, то для нас данное изменение означает, что царство тьмы и мрака, в представлениях скандинавов, постепенно перемещалось на Русский Север, а с освоением его пространств — далее к северу и востоку.

Под Русским Севером, в соответствии со сложившейся в отечественной литературе традицией123, я понимаю северные районы расселения восточных славян в европейской части России, приблизительно к северу от 57° с.ш.124.

Географические границы, намеченные в данном определении, очерчивают ту территорию, рассказам о которой посвящена значительная, если не большая, часть «русских» эпизодов произведений древнескандинавской письменности XII–XIV вв.: в них тесно переплетаются сведения о Юго-Восточном Приладожье и Карелии и о лежащей севернее, вплоть до Белого моря и Кольского полуострова, территории, получившей в древнеисландских источниках 31 наименование Бьярмаланд. Степень знакомства скандинавов с отдельными микрорегионами этого пространства, естественно, была различной. Более четкими и исторически достоверными были представления о Приладожье и его округе, являвшимися районом наиболее ранних контактов норманнов с местным населением.

Районы Юго-Восточного Приладожья, низовьев Волхова, бассейны Ильменского и Чудского озер, явились центром формирования территории Северной Руси. Их коренное население, балтские и финно-угорские племена, как свидетельствуют данные археологии и лингвистики, во второй половине I тысячелетия пополнились значительными массами славянских переселенцев. Здесь в условиях межэтнического и культурного взаимодействия складываются племена новгородских словен и псковских кривичей125.

С середины VIII в. в Южном и Юго-Восточном Приладожье археологически прослеживается также присутствие пришедшего сюда скандинавского населения126. Вероятно, первым районом расселения скандинавов было Нижнее Поволховье. В Старой Ладоге127 были обнаружены самые ранние из известных скандинавских находок — овальная бронзовая фибула, относящаяся к VII в.128, и кузнечные инструменты, датирующиеся по комплексу вещей, около которых они были найдены, 760-ми годами129. По-видимому, именно отсюда уже в VIII в. скандинавы продвигаются в Юго-Западное Приладожье, осваивая течение р. Вуоксы130. Одновременно они проникают в Юго-Восточное Приладожье — по рекам Сясь, Оять, Свирь, Олонка — и вступают в контакт с местным населением131. Следы присутствия скандинавов здесь обнаруживаются вплоть до середины XI в.

В IX в. из данного региона начинается движение славянского населения на восток, на Верхнюю Волгу. Вместе с ним перемещались и небольшие группы скандинавов132.

Норманны едва ли являлись пионерами в освоении новых пространств. Оказавшись в незнакомой или малознакомой местности, они имели практическую возможность продвигаться вперед, только используя водные маршруты, так как реки являлись единственно 32 возможными «дорогами» на Руси133. Морские суда, на которых иноземные мореплаватели приходили в Приладожье по Неве, не могли передвигаться по мелким и порожистым рекам региона. Необходима была перевалка товаров и имущества на малые суда, обладавшие меньшей осадкой134. Для этой большой работы требовалось немало людей и судов, которые, несомненно, обеспечивало местное население. Логично предположить, что и для последующего после перегрузки товаров продвижения по рекам Приладожья скандинавы пользовались местными маршрутами и услугами местных лоцманов.

Во второй половине или в конце IX в. на территории Юго-Восточного Приладожья возникает раннее предгосударственное объединение обитавших здесь племен — новгородских словен, псковских кривичей, приладожской чуди, мери, получившее в литературе условное название «северной конфедерации племен»135 или «северного союза племен»136. Главной причиной заключения данного союза обычно считается необходимость борьбы с находниками-викингами, разорявшими местное население137. Однако новейшие исследования138 убедительно свидетельствуют о «главенствующей и организующей роли торговли по Балтийско-Волжскому пути»139 в процессе формирования предгосударственного союза племен в Северной Руси.

Второй микрорегион — Бьярмаланд древнескандинавских источников — был знаком скандинавам значительно меньше в связи с его труднодоступностью и обширностью. Реальная историческая информация о нем контаминировалась с информацией легендарной и вымышленной.

Таким образом, с середины VIII в. сложные процессы формирования этнических групп и древнерусской народности, становления государственности, хозяйственного и культурного развития, протекавшие на Русском Севере, проходили на глазах и при непосредственном 33 участии скандинавов, посещавших этот регион или осевших здесь, ассимилировавшись позднее с местным населением. Естественно, что информация об этих территориях, живо интересовавшая их современников, нашла свое отражение, зачастую в своеобразной форме, в различных произведениях древнескандинавской письменности140 и, в частности, в сагах о древних временах, к рассмотрению которых мы теперь перейдем.

Активное продвижение скандинавов на восток, начавшееся еще в VII–VIII вв. и зафиксированное археологическими материалами в Восточной Прибалтике, вносило изменения в их представления о пространствах, лежащих к северо-востоку от Скандинавии. Однако новые земли оказывались изученными скандинавами лишь частично, преимущественно вдоль течений рек. Они узнавали здесь названия этнических групп, местные наименования природных объектов, главным образом рек и озер, названия поселений, а позже — городов. Исследованные территории оказывались узкими проходами, коридорами внутрь огромных неосвоенных пространств. Это заставляло норманнов, рассказывая о дальних походах, приспосабливать новую информацию к уже сложившимся ранее представлениям о чужих северных землях. Результатом явилась контаминация легендарных построений и реальных географических знаний.

Сюжетные особенности большинства саг о древних временах, рассказывающих о поездках и приключениях героев в дальних землях, определили включение в эти тексты большого количества историко-географических сведений. Территория Восточно-Европейского региона нашей страны занимает особое место. Информация о ней, несомненно, вызывала интерес и находила отклик у слушателей, а позже — у читателей саг. Об этом достаточно убедительно свидетельствует тот факт, что из 33 произведений, вошедших в первое трехтомное собрание текстов саг о древних временах, изданное К. К. Равном, примерно половина содержит упоминания о ней. Общее число зафиксированных в текстах саг о древних временах топонимов Восточной Европы — немногим менее 40.

Широко представлена топонимика Восточной Прибалтики — региона, который осваивается скандинавами на первом этапе проникновения ими в новые восточные земли. В сагах о древних временах часто употребляются наименования Ausrríki — Восточное государство и Austrvegr — Восточный путь, значение которых включает в себя территорию Прибалтики. Вдоль побережья Балтики различаются пять наименований земель восточноприбалтийских племен: Ermland/Ormland — Вармия, северо-восточная Пруссия, Eystland — Земля эстов, Kúrland — Земля куршей, Refaland — Земля «ревов» (рявалов, населения области Рявала в Эстонии), Virland — Вирумаа, территория в северо-восточной Эстонии. 34 Известны три гидронима: Балтийское море — Eystrasalt, Западная Двина — Dýna и название Helsingjabotn, обозначающее, по-видимому, Ботнический залив.

В сагах используется несколько хоронимов, которыми обозначается территория Древнерусского государства: традиционные древнескандинавские названия Garðar, Garðaríki, книжное Rússía и производное от него Rússaland — «Земля руссов»141.

В Центральном регионе Восточной Европы сагам о древних временах известны исключительно названия городов: Kænugarðr — Киев, Móramar — Муром, Pallteskjuborg — Полоцк, Ráðstofa — Ростов, Súrsdalr — Суздаль, Smálizka — Смоленск, Damp(ar)staðir — топоним, который был прочитан как «Днепровский город» и отождествлен с Киевом142.

Границей между Европой и Азией, как и во многих других средневековых «ученых» сочинениях, авторы саг о древних временах называют Tanais — Дон.

Север и Северо-Запад представлены следующим образом: упоминаются Bjarmaland — Земля бьярмов и Kirjálaland — Земля карел; гидронимы Gandvík, обозначающий Белое море, и Vína — Северная Двина; города Aldejgjuborg — Ладога, Hóдmgarðr — Новгород. Топонимы Vína и Hó1mgarðr являются продуктивными для образования других наименований. В текстах встречаются названия Vínuskogr — Двинский лес и Vínumynni — устье Северной Двины. От Hó1mgarðr образованы название Новгородского княжества — Hó1mgarðaríki, а также сложный композит Hó1mgarðaborg, который может быть переведен как «город Хольмгард».

Топонимика Восточной Европы публикуемых в данном томе текстов представлена в табл. 2. Географическая номенклатура Саги о Стурлауге Трудолюбивом традиционна для древнескандинавской письменности. В Саге о Хальвдане Эйстейнссоне встречаются также названия, употребленные в тексте саги один‑два раза и не имеющие параллелей в других древнескандинавских памятниках, — Hlynskógar (Кленовые леса), Kálfarskógr (Китовый лес), Klifskógr (Скалистый лес), Kolskógr (Лес Коля), Klýfandanes (Раскалывающий мыс), Krákunes (Вороний мыс) и Nógarðar (Hoгард, возможно, Новгород). Все они являются hapax legomena, и вследствие этого однозначно отождествить их с конкретными пунктами местности, на мой взгляд, не представляется возможным. Исключения из данного списка топонимов составляют названия Alaborg (Алаборг) и Kirjálabotnar (Карельские заливы), отмеченные в тексте значительное число раз, что дает нам основания, с известной долей условности, рассматривать их как отражение реальных наименований. 35

Топонимика, употребленная в текстах Саги о Хальвдане Эйстейнссоне и Саги о Стурлауге Трудолюбивом, очерчивает регион, в котором происходят события в исследуемых сагах, — Юго-Восточное Приладожье с центром в Ладоге, Юго-Западное Приладожье, на что указывает «карельская» топонимика, и Русский Север, обозначенный топонимом «Бьярмаланд».

Ладога, находящаяся по уточнению саги в Гардарики — на Руси, — центр, где происходят «русские» события Саги о Хальвдане Эйстейнссоне. Там правит конунг Хергейр, имеющий красавицу 36 дочь Ингигерд и супругу Исгерд. Ближайший соратник Хергейра и приемный отец его дочери — ярл Скули, владения которого находятся невдалеке от Ладоги. Хальвдан, Хергейр, Ингигерд, Исгерд и Скули — широко распространенные в средневековье скандинавские имена. Аналогично в Саге о Стурлауге Трудолюбивом правитель Ладоги носит скандинавское имя Ингвар143. Тем самым авторы обоих произведений характеризуют Ладогу как город, управляемый представителями норманнской династии. Имена персонажей, не входящих в окружение главных героев-норманнов, разительно отличаются от упомянутых выше скандинавских. Здесь преобладают вымышленные имена, употребленные только в публикуемых текстах и в других произведениях древнескандинавской письменности не встречающиеся, — Аргхюрна, Хрифлинг, Гуллькула, Флоки и др. Таким образом, именослов произведений, по-видимому, определяет их принадлежность к разным этническим группам, последовательно деля героев на «своих» и «чужих». Поведение «своих» понятно авторам текстов: к ним применимы все принятые в древнескандинавском обществе культурно-этические нормы. Для составления рассказа о действиях «чужих» героев и о мире, в котором они живут, существует огромный пласт, из которого можно почерпнуть информацию, — история и легендарная мифология.

Один из таких регионов, повествованию о котором уделено значительное место как в публикуемых ниже текстах, так и в других произведениях древнескандинавской письменности, — Бьярмаланд144.

Первое сообщение об этой территории содержится в рассказе Оттара о плавании в землю бьярмов, включенном королем Альфредом Великим (872–899 или 901 гг.) в перевод на англосаксонский язык «Истории против язычников» Павла Орозия145. В нем еще нет назвалия земли — Бьярмаланд, но присутствует название народа, проживавшего там, — бьярмы (beormas). Рассказ Оттара по своему жанру должен быть отнесен к итинерариям. Он является первым детальным описанием прохода по северному морскому пути из Норвегии в Беломорье. Введение данного фрагмента в текст произведения, написанного испанским священником в начале V в., может быть объяснено тем особенным интересом, который в эпоху раннего средневековья вызывала информация о вновь открытых территориях и населявших их народах.

Оттар, несомненно, был в числе первых мореплавателей, посетивших землю бьярмов. Об этом свидетельствуют объективные данные палеоклиматологии, доказывающие, что плавание вокруг 37 Кольского полуострова в Белое море стало возможным лишь в конце IX в. в результате заметного потепления климата в Северной Европе и Арктике, вследствие которого граница льдов в Северном Ледовитом океане отодвинулась на север и освободился проход в Белое море146. Отметим, что возможность пользоваться этим путем сохранялась относительно недолго. Между 1197 и 1203 гг. в Арктическом регионе началось ухудшение климата, проявившееся в первую очередь в увеличении количества и толщины льдов в арктических морях. Граница льдов приблизилась к суше, и проход вокруг Кольского полуострова вновь стал затруднен147. Изменением климатических условий можно, видимо, объяснить тот факт, что последний поход в Бьярмаланд, зафиксированный исландскими источниками, датируется 1222 годом148.

Оттар достаточно подробно описывает местность, где он встретил бьярмов. После того как четыре дня он плыл с северо-западным ветром на восток и достиг, по мнению исследователей, мыса Святой Нос на Кольском полуострове149, «он должен был ждать прямого северного ветра, потому что то ли берег сворачивал прямо на юг, то ли море врезалось в берег — он не знал. И поплыл он оттуда прямо на юг вдоль берега столько, сколько он смог проплыть за пять дней. И там большая река вела внутрь земли (выделено мной. — Г. Г.). Тогда вошли они в эту реку, но не осмелились плыть по ней, боясь нападения, ибо земля эта была заселена по одной стороне реки. До этого не встречал он никакой обитаемой земли, с тех пор как покинул родной дом. И на всем его пути была справа от корабля необитаемая земля, если не считать рыбаков, птицеловов и охотников, и все они были финны; а слева от него было открытое море. А бьярмийцы очень густо заселили свою землю; они же не решились на нее ступить»150.

При анализе данного текста одним из наиболее дискуссионных вопросов явился вопрос об идентификации места, где экспедиция встретила бьярмов. Исследователями предложены в основном две локализации: 1) на Кольском полуострове, в месте впадения реки Варзуги в Кандалакшский залив Белого моря151 или западнее устьев рек Стрельны или Варзуги152; 2) на южном берегу бассейна Белого моря при впадении реки Северной Двины в Двинский 38 залив153. Не вызывает сомнения, однако, что на формирование второй точки зрения существенное влияние оказало знакомство исследователей с хронологически более поздней, чем сообщение Оттара, информацией исландских саг, которые чаще всего помещают Бьярмаланд в низовьях р. Вины (Северной Двины). При этом оставлено без внимания точное замечание А. Талльгрена о том, что Оттар никогда не пересекал открытого моря154 и, следовательно, не мог оказаться в Двинском заливе.

Оба упомянутых варианта локализации Бьярмаланда Оттара связаны в первую очередь с поиском наилучшего эквивалента для выражения «an micel eá», употребленного в тексте Оттара при определении места, куда пришло его судно. Данное словосочетание традиционно интерпретируется как «большая река», и именно таким образом оно передано во всех переводах текста, как на русский язык155, так и на другие языки156, что и обусловило смысловую привязку текста к устьям крупных рек в Беломорье — Нарзуги и Северной Двины. Однако англосаксонское слово еá имеет более широкое значение — «водный поток, течение, река»157, и этого нельзя не учитывать.

Целесообразно также принять во внимание и естественно-географические особенности местности. Гидрологическая ситуация в Белом море, куда приплыл Оттар, резко отличалась от относительно спокойного плавания в норвежских шхерах и вдоль северной и восточной частей Кольского полуострова. Данные158 свидетельствуют о том, что при пересечении акватории Белого моря в направлении Двинского залива судам приходилось преодолевать воздействие интенсивных приливно-отливных течений, представлявших собой мощные подводные реки. Их движение не было однонаправленным, оно менялось в течение суток, гоня потоки воды не только вдоль берегов, но и поперек моря. Действие течений усиливалось резкими северо-восточными или северо-западными ветрами, доминирующими летом в районе Белого моря159. В этих условиях движение судов становилось плохо управляемым, и под воздействием суммы факторов суда легко оказывались прижатыми 39 к Терскому или Зимнему берегам Белого моря160. Опытный мореплаватель, Оттар не мог не отметить этих особенностей, столкнись он с ними.

Мне представляется возможным интерпретировать сообщение Оттара о большой реке следующим образом. Проплыв, как отмечено в тексте, с северным ветром строго на юг пять дней, Оттар оказался у входа в Горло Белого моря. Поскольку в тексте нигде не упоминается, что он пересекал пролив, то можно предположить, что именно Горло Белого моря с его мощными приливно-отливными течениями Оттар называет большой рекой. По-видимому, Оттар остановился где-то на Терском берегу, возможно в самой узкой части Горла Белого моря напротив мыса Воронов, где он и обнаружил заселенную бьярмами землю. Таким образом, земля бьярмов Оттара может быть локализована на южной оконечности Кольского полуострова — на Терском берегу Белого моря.

Судя по описанию данной части Терского берега, опубликованному М. Рейнеке161, берег по преимуществу был малопригоден для постоянного обитания. Лишь в нескольких бухтах, в частности в устье р. Поной и возле мыса Сосновец, имелись зимние жилища. Даже в начале XIX в. в этих местах население появлялось главным образом летом, прибывая сюда для меновой торговли и ловли рыбы. По-видимому, и во времена Оттара концентрация здесь населения — бьярмов — носила временный, сезонный характер.

Хотя большинство исландских саг достаточно определенно локализует Бьярмию в низовьях Северной Двины, в этом нет принципиальных разногласий с данными Оттара. Совершенно ясно, что с приобретением более или менее определенных представлений о географии региона и его гидрологической специфике, скандинавские мореплаватели приспособились к подобным условиям. Навигация в Белом море имела свои особенности. Необходимо иметь в виду тот факт, что в доледокольное время Белое море было пригодно для судоходства лишь небольшую часть года, так как низовья Северной Двины и Двинская губа освобождались ото льда в последних числах мая или начале июня и уже с середины октября передвижение судов из-за льда становилось ограниченным, а вскоре и невозможным. Навигация в Белом море находилась в прямой зависимости от времени вскрытия Горла Белого моря и освобождения его от скопившегося льда из всех южных заливов162.

Сложность навигации и передвижения на Беломорско-Двинском 40 отрезке северного морского пути из Скандинавии в Восточную Европу, представлявшем собой промежуточный пункт при движении дальше в Новгородскую и Киевскую Русь163, труднопроходимость местности, а также ее малозаселенность делали этот путь малорациональным для использования в качестве основного пути на Русь.

По-видимому, большая часть походов скандинавов в Бьярмаланд отразилась в сагах164. Достоверно известно, что ок. 970 г. норвежский конунг Харальд Серая Шкура приплыл к устью Северной Двины, сообщение о чем сохранилось в стихах скальда Глумра Гейрасона165. В Сагу об Эгиле помещен рассказ о битве конунга Эйрика Кровавая Секира с бьярмами на Северной Двине166. Поход норвежцев Гуннстейна, Карли и Торира Собаки был также предпринят на Северную Двину167. Сага о Стурлауге Трудолюбивом, Сага о Боси, Сага об Одде Стреле и ряд других произведений уверенно свидетельствуют о том, что Бьярмаланд, по представлениям скандинавов, находился именно в Подвинье.

Иная локализация168 Бьярмаланда вырисовывается при анализе Саги о Хальвдане Эйстейнссоне. В тексте тесно переплетены события, происходившие в нескольких регионах: Ладоге и ее округе, территории вблизи «Карельских заливов»169 и Бьярмаланде, которые, согласно саге, были в относительной близости друг от друга. Таким образом, Бьярмаланд в данном тексте помещен южнее и западнее, чем в перечисленных выше памятниках. Это не единственный источник, в котором местоположение Бьярмаланда определяется в ином районе, а не в Беломорье. Так, в Саге о Хервёр и конунге Хейдреке упоминается берсерк Арнгрим, который ходил в викингский поход «на Восточный путь в Бьярмаланд»170. Если «Восточный путь» — это «путь из варяг в греки»171, то Бьярмаланд не может оказаться далеко на севере — в Беломорье. В Пряди об Эймунде, повествующей о событиях начала XI в., Бьярмаланд описывается как находящийся вблизи 41 Руси172. Мы имеем, наконец, свидетельство источника конца XII в., Истории Норвегии, где сказано: «По направлению же к северу по ту сторону Норвегии простираются от востока весьма многочисленные племена, преданные, о горе! язычеству, а именно: кирьялы и квены, рогатые финны, и те и другие бьярмы»173. Причисление кирьялов — корелы — к бьярмам отчетливо указывает на то, что здесь имеется в виду не Беломорье, а Юго-Западное Приладожье.

Таким образом, саги описывают два региона — Беломорье и Приладожье, называя население каждого из них одним термином — бьярмы. Скандинавы, пришедшие в Приладожье в середине VIII в., оказываются в среде местного финно-угорского населения, лишь незадолго до этого пополнившегося славянским населением. В Подвинье, освоенном норманнами в конце IX в., они также знакомятся с племенами финно-угорской группы174. Регионы разделены были обширными пространствами малонаселенных земель, а пути, соединявшие их, были проложены значительно позже, лишь с началом русской колонизации Севера. В представлениях скандинавов должна была существовать очевидная связь между этими регионами, основывающаяся на общности специфических черт, присущих населению обоих регионов. Таким характерным признаком мог являться отличавшийся от древнескандинавского язык, на котором говорили финно-угорские племена, проживавшие там, и который мог стать основой для объединения разных финно-угорских племен под одним термином — «бьярмы», а следовательно и всей территории, населенной финно-угорскими племенами, — одним термином «Бьярмаланд». В подтверждение высказанного предположения можно привести эпизод из Саги об Одде Стреле, в которой описывается, как герои, приплывшие в Бьярмаланд, слушают разговор местных жителей, среди которых был один норвежец. 42 По языку своего соплеменника они немедленно отличают того от бьярмов, а язык бьярмов характеризуют как «птичий», т. е. невнятный, невразумительный175.

Семантику названия «Бьярмаланд» также следует, на мой взгляд, пытаться объяснить, основываясь на восприятии этого края норманнами. В древнесеверном языке и родственных ему германских языках, как показал Тиандер, корень *berm-, *barm- имел значение «край, борт, береговая полоса»176. Возможно, название «Бьярмаланд» передавало представления о пределах населенной земли — крайняя земля, находящаяся на границе с миром легендарным. Не случайно именно так и описывает этот регион автор одного из географических трактатов — Гриплы: «От Бьярмаланда лежит незаселенная [земля]»177.

Несмотря на кажущуюся многочисленность походов в Бьярмаланд, упомянутых в памятниках древнескандинавской письменности, их реальное количество было, очевидно, сравнительно невелико. Именно поэтому любая поездка в Бьярмаланд воспринималась как выдающееся событие и была упомянута в источниках. Каждый человек, посетивший Бьярмаланд, мог претендовать на широкую известность. В Саге об Одде Стреле рассказывается о поездке героя на Северную Двину к бьярмам, после чего все викинги, встречающиеся ему на пути, задавали Одду один и тот же вопрос: он ли тот Одд, который совершил поездку в Бьярмаланд? Поход в Бьярмаланд создал Одду репутацию отважного викинга.

Естественно, что с течением времени представления о Русском Севере должны были измениться. Знакомство с природно-климатическими особенностями региона нивелировало идею об этих территориях как «царстве тьмы и мрака». Уже у Саксона Грамматика приведено вполне реалистическое описание Бьярмаланда: «Это страна вечного холода, покрытая глубокими снегами, так как солнце не прогревает [землю] даже летом. Изобилующая непроходимыми лесами, она не может давать урожай и населена животными, необычными для других мест. Там много рек, течения которых превращаются в потоки бурлящих водопадов из-за скал, находящихся на их пути»178. Авторы саг о древних временах не могли не учитывать реальной географической информации, поступающей из «окраин мира». Поэтому представление о «царстве мрака» получает иную интерпретацию: в далеких землях мрак царит в душах людей.

Отдаленные от Скандинавии земли противопоставляются в поздних произведениях по конфессиональному признаку: христианский 43 мир — мир света, мир языческий — мир заблуждений и тьмы. Автор Истории Норвегии, перечисляя народы, которых он подразумевает под обозначением «бьярмы», восклицает: «племена, преданные, о горе! язычеству». Викинги, приходящие в Бьярмаланд, уже мало интересуются меновой торговлей. Апогей их пребывания здесь — разрушение языческого храма, средоточия коварства, зла, опасностей. Авторы саг убеждены, что население Бьярмаланда, посвященное, подобно другим народам севера, в тайны колдовства и магии, может причинить большой вред — прогнать попутный ветер, наслать колдунов и болезни, заколдовать оружие, призвать огнедышащих драконов и ядовитых змей, обернуться дикими животными и птицами.

Подвиги героя саг о древних временах, как и других видов саг, подчинены основной цели — поискам богатства и славы, но слава теперь заключается в борьбе за чистоту веры, а богатство материализовано в драгоценностях, хранящихся в языческом храме. Этот мотив содержится в повторяющемся от текста к тексту сюжете о разграблении викингами святилища верховного божества бьярмов и захвате ими большого количества серебра, золота и предметов роскоши.

Сюжет встречается в следующих произведениях:

1. В «Саге об Олаве Святом», входящей в «Круг Земной» Снорри Стурлусона (ок. 1230 г.)179.
2. В «Саге об Одде Стреле» (вторая половина XIII в.)180.
3. В «Саге о Хальви и дружинниках Хальви» (конец XIII в.)181.
4. В «Саге о Стурлауге Трудолюбивом» (ок. 1300 г.)182.
5. В «Саге о Боси» (XIV в.)183.

Сюжет строится по общей для всех текстов схеме: викингам становится известно о том, что в Бьярмаланде находится капище языческого бога бьярмов, где установлен его идол и хранится большое богатство; они проникают туда, грабят и уносят добычу. Лексическое оформление сюжета и его конкретное наполнение в каждом тексте различно.

Информация текста А является, несомненно, основной и исходной для построения других произведений. Приведенные Снорри Стурлусоном детали находят в них отражение в гиперболизированной форме. Так, скромное капище (в текстах А, В и С) превращается в большой храм (D и Е), «иcкусно сделанный из самого дорогого дерева», золота и драгоценных камней, сияние которого освещает всю равнину (D). Скромный частокол с воротами (А) становится недостаточной защитой для храма: у дверей храма вырыт ров, наполненный ядом, и положены камни, препятствующие 44 проходу, над входом — большая перекладина с укрепленным на ней острым мечом, а в дверях надпись, предупреждающая о том, что нельзя нарушать неприкосновенность храма (D). Серебряные и золотые монеты, перемешанные с землей, — добыча викингов (А), — оказываются «огромным количеством золота и драгоценностей» (Е), среди которых такие редкие вещи, как шахматная доска с фигурами, «изготовленные из светлого золота» (D), и прекрасный гобелен, «более дорогой, чем три корабля с товарами самого богатого купца, плававшего в Эгейском море» (Е). Чаша с серебряными монетами, которую легко уносит один из викингов (А), становится тяжелой от червонного золота и такой огромной, что «четверо мужчин не смогли бы ее осушить» (Е). Идол бога помещен в алтаре (Е) или на серебряном постаменте (D). Он богато декорирован: вместо обычных бус из драгоценных камней (А) на нем ожерелье стоимостью триста марок золотом, и золотая корона с двенадцатью драгоценными камнями (Е), а перед ним стоит блестящий волшебный рог (D). Имя божества — Йомали — повторено лишь в тексте Е. В и С его не упоминают, а в тексте D оно заменено на более знакомое скандинавам — Тор.

Отмеченные различия свидетельствуют в первую очередь об изменении источников информации у авторов текстов. Текст А мог быть построен на рассказах очевидцев, действительно посетивших регион в ходе викингских походов в Бьярмаланд, прекратившихся по объективным климатическим и естественно географическим причинам в начале XIII в. Тексты В и С, хронологически более близкие тексту А, лишь кратко пересказывают его, не внося никаких изменений. Авторам текстов D и Е, создававшим свои произведения в то время, когда связи с Бьярмаландом уже прервались, этот край по традиции представляется средоточием богатства. Не имея новой достоверной информации о Бьярмаланде, они строят свои описания на основе уже существующих в других сагах, образцом которых для нас служит текст А, видоизменяя и дополняя их деталями, соответствовавшими бытовавшим в то время в скандинавском обществе представлениям о богатстве и роскоши.

Проведенный выше анализ основной информации саг о древних временах о северной части Восточно-Европейского региона нашей страны позволяет сформулировать несколько особенностей, характеризующих представления скандинавов XII–XIV вв. о Русском Севере, отразившиеся в памятниках древнескандинавской письменности.

1. При оценке исторической информации, сообщаемой сагами о древних временах, необходимо принимать во внимание время и условия создания произведений. Для Исландии XII–XIV вв. данный период характеризуется усилением борьбы церкви с пережитками язычества. Многие сюжеты саг о древних временах должны рассматриваться как проявление этой тенденции в произведениях литературы. 45 Вместе с тем это — период несомненного упрочения положения церкви в обществе и широкого распространения новой латиноязычной книжной культуры. Традиционность исландского общества в культуре того времени проявилась в бережном отношении к своему культурному и историческому наследию. Традиционные знания в творчестве исландских авторов становятся основой, к которой приспосабливается новая информация, почерпнутая из латиноязычных книг. Сочетание собственных, скандинавских традиций и традиций западноевропейских является характерной чертой средневековой древнеисландской литературы. Сказанное относится и к информации саг о древних временах о Севере, в рассказах о которых присутствуют оба пласта сведений.
2. Достоверные географические и исторические сведения о Северной Руси, пришедшие в Скандинавию в результате длительных и устойчивых контактов между населением двух регионов, контаминированы в древнеисландских источниках с информацией легендарной и мифологической. Эти два пласта сведений теснейшим образом переплетены между собой, соединены многочисленными переходами от реальности к вымышленному миру и создают уникальную по своей комплексности картину условного историко-географического пространства.
3. Это условное, эпическое по своей сути, пространство характеризуется признаками однородности и нерасчлененности. Оно практически не поддается картографированию. Границы упомянутых в сагах реальных легендарных стран и племенных территорий, находящихся за пределами Скандинавии, размыты, неопределенны и в большинстве своем по контексту произведений не могут быть четко определены.
4. Традиционность мышления исландских авторов проявляется и в детализации описаний событий, происходящих в этом условном пространстве. Материалом для оформления сюжетов саг (в частности, о Северной Руси) нередко является хорошо известный в устной традиции мотив, который украшается подробностями, почерпнутыми как из древнескандинавского быта, современного автору, так и из письменных памятников.
5. Русский Север представлен как одна из составляющих легендарно-эпического пространства. Устойчивый круг сюжетов об этом регионе, несомненно бытовавших в устной традиции и вошедших в древнескандинавскую литературу, их широкая распространенность и развитие в произведениях XII–XIV вв. являются лишним доказательством тесных и долговременных контактов населения Скандинавии и Руси, проявлением исторической памяти исландцев о важном этапе взаимоотношений между народами. 46

Примечания