В 1981 году исландский режиссер Аугуст Гудмундссон (Ágúst Guðmundsson) снял киноверсию саги о Гисли. В нашем прокате «Изгнанник» (Útlaginn) — такое получила она название — совершенно невразумительно назвали «Северной легендой». Ну да, легенда, ну да, северная, но это все равно, если бы «Трою» назвали «Античной легендой». Впрочем, вариант Аугуста Гудмундссона так же не подсказывает своему будущему зрителю, о ком и о чем пойдет речь, хотя это скорее всего потому, что цель режиссера несколько иная, чем у рассказчиков саг. Собственно, в этом отличии и заключается все плюсы и минусы картины.
* * *
Но сначала о саге. О чем собственно она? Немного, немало, о противостоянии человека и судьбы. Мудрому и миролюбивому Гисли приходится взяться за копье, чтобы отомстить за своего побратима Вестейна. Неизвестно доподлинно, кто убил Вестейна: собственный брат Гисли Торкель, с которым у него давняя ссора, или побратим Торкеля Торгрим. Уже тысячу лет спорят, кто же все-таки убийца? Исходя из формальной симметрии саги, многие полагают, что это сделал Торкель («В квартете Гисли — Вестейн — Торкель — Торгрим мы наблюдаем равновесие и симметрию: Торкель лично мстит Гисли, убив его друга, а Гисли мстит Торкелю, убив его друга. Вестейн и Торгрим — оба наносят оскорбления, достаточные для мести»). Другие склоняются к Торгриму. Но мне кажется, сага предоставляет нам куда более сильный аргумент в пользу Торкеля. Я имею ввиду судьбу Гисли.
Гисли — не просто главный персонаж саги. Он — герой. Смерть его сопровождается таким пассажем: «И все говорят, что еще не бывало такого героя, хоть и не во всем был он удачлив». Разгадка имено в этих словах: герой, но неудачлив. Рок Гисли в том, что, догадываясь, кому нужно мстить за Вестейна («Я не скажу по этим снам, кто убийца, хоть они и клонятся к этому»), он, тем не менее, убивает невиновного (Торгрима). «Гисли выбрал Торгрима в жертву в качестве „козла отпущения“, чтобы отвлечь внимание от подлинного убийцы — Торкеля» (Гуревич, «Эдда» и сага). Конечно, Торгрим всячески сам лез на рожон, но лишь затем, чтобы выгородить своего побратима и показать, что и ему вполне по силам было это сделать. Гисли же убить собственного брата не мог никак. Расправившись с Торгримом, он навлекает на себя «месть валькирий».
Мифический ландшафт саги расчерчен, словно глобус меридианами и параллелями, вещими снами и висами Гисли. Они сопровождают нашего героя все тринадцать (!!) лет изгнания. Уже этот срок показывает, сколько в Гисли правоты и силы, позволяющей ему так долго сопротивляться фатуму. Сны постоянно напоминают ему, что неумолимо ждет его в будущем («Еще мне снилось, что пришла ко мне женщина и надела мне на голову кровавый колпак»), но Гисли слагает из тех снов висы и тем откладывает свершение предначертанного:
— Чудилось мне, сюда
Рано враги нагрянули.
Бился я храбро и рьяно,
Но были неравными силы.
Скальда красная кровь
Руки твои обагрила.
Я приготовил из трупов
На радость воронам трапезу.
Трагическая судьба Гисли, его сила духа, поэтический талант и безупречное следование своему долгу вызывают неизменное уважение. В этом смысле никакой симметрии между ним и Торкелем нет и не может быть. Скорее, сравнивать, а точнее противопоставлять нужно Гисли и Торгрима, что нам и подсказывает сага в сценах погребения Вестейна и Торгрима. Торгрим — самозванец, претендующий на роль убийцы Вестейна и лидера в связке Торкель-Торгрим. Именно желание покарать это самозванство и понуждает «хранителя родовой чести» Гисли взять в руки родовое копье. В этом смысле Гисли мстит не только за Вестейна, но и парадоксальным образом за своего брата. Возможно, Торкель скрыл свое участие в убийстве потому, что не хотел ставить Гисли в безвыходное положение. Однако, Гисли, в свою очередь, вовсе не скрывает, что убил Торгрима! («Он принял смерть от меня!»). Тем самым он словно указывает нерешительному Торкелю, как именно нужно действовать, чтобы, убив, прослыть не подлым убийцей, а вершителем судеб. Это еще одна черта Гисли, которую, может быть, трудно понять нам, сегодняшним, но которая характеризует героя саги как выдающуюся личность.
Итак, подытожим. Поскольку для язычника убить вовсе не означало совершить некое чудовищное, противоправное богам и человеческой природе, хотя и регулируемое законом деяние, то главным было впоследствии выдержать «гнет» этого поступка: устоять «перед взглядом людей и богов». Торкель к этому оказался не способен; Торгрим, хоть и не убивавший, но пытавшийся выгородить своего побратима, словно бы «взял ответственность на себя»; наконец, Гисли получил возможность сразу и отомстить за Вестейна и избавить своего брата от противоправной, как ему казалось, «опеки» со стороны Торгрима. Однако, направив копье мести на в общем-то невиновного Торгрима, он «вызвал огонь на себя», был изгнан и пал в неравной схватке с собственной судьбой.
* * *
Вернемся теперь к кинофильму. Приятно отметить, что наши переводчики ограничили свой произвол лишь названием, а в дальнейшем следовали классическому переводу саги О. А. Смирницкой. Но все равно культурный багаж неравен. И если режиссер начинает свой рассказ с эпизода неудачного братания под вырезанным дерном, то знакомому с сагой с детства исландцу такое начало нисколько не затрудняет понимание. Он прекрасно знает предысторию. Нашему же зрителю настоятельно рекомендуется перед просмотром освежить в памяти первоисточник. При этом надо сказать, что расхождения между сагой и фильмом минимальны. Касаются они чаще всего различных сокращений. Действительно, невозможно в формат полуторачасового фильма уложить столь богатую на события, разговоры и полунамеки историю. Самые существенными потерями я назову отсутствие в фильме поэтической и магической линий саги.
Ну, с первой ясно: вис в «Изгнаннике» нет. Всего в саге Гисли говорит более трех десятков вис. Кроме него их не сочиняет никто. Уже это сразу противопоставляет героя всему прочему миру. В фильме это противопоставление обозначено не столь явно и эффектно. Что касается магии, то в фильме она как бы присутствует. Колдует Торгрим Нос, Гисли «приходят во сне две женщины». Но все это мимоходом и как-то вторично. Сюжета они не образуют. Тогда как в самой саге немаловажную роль играют как минимум два магических артефакта: волшебное копье Серый Клинок и чары Торгрима Носа. Так, одним из свойств Серого Клинка было нести «победу всякому, кто берет его в битву». Казалось бы, для сюжета саги мало что значащее свойство. Но если вспомнить, что этим копьем были убиты и Вестейн, и Торгрим, а те, кто им убивал, также погибли, то это свойство приобретает зловещий характер. А именно: Вестейну и Торгриму смерти было не избежать, а для братьев «победой» обернулась лишь их гибель. Почему нельзя было использовать для убийств какой-нибудь обычный клинок? Скорее всего потому, что он внес бы в сюжет некий случай, возможность иного исхода, что противоречило бы многочисленным знакам, указывавшим, «что чему быть, того не миновать».
Колдовство Торгрима Носа также льет воду на мельницу рока. В фильме его результат чуть ли не комичен (бурлящая вода в проруби), в саге же подчеркивается иное: «знатным людям не суждено прийти на помощь Гисли», ибо сила торгримова заклятья сопровождала Гисли весь немалый срок его изгнания. Мы видим, как опять введение магической линии нивелирует возможные искажения предначертанного. Гисли не спас никто не потому, что он был плохой, или все так уважали решение тинга, а потому, что злые чары не позволяли этого сделать. Разумеется, такой, очень весомый для средневекового человека аргумент мало что значит в современном сознании. Именно в этом нужно видеть причину того, что режиссер значительно уменьшил влияние магической линии в пользу реалистичной.
Собственно, Аугуст Гудмундссон попытался сотворить с древней легендой то, что в свое время гениально проделывал Шекспир. Создать вневременную историю о человеческих взаимоотношениях, одинаково понятную и современнику, и его потомку, вызывающую одинаковое сочувствие и отождествление с героями — вот его сверхзадача. Конечно, роль магии в этом случае должна быть преуменьшена, ибо сегодня она не играет в нашей жизни определяющей роли. И, надо сказать, задача Аугусту Гудмундссону вполне удалась. Герой «Изгнанника» вызывает неизменную симпатию. Это суровый и немногословный сын Севера, которого не сломили ни неправедный суд, ни годы изгнания, ни роковые знамения. Он и силен, и умен, и хитер. Возможно, мы лучше знаем другого подобного героя — Одиссея, но, право же, Гисли не менее своего античного визави достоин вечной памяти человечества…