Е. А. Рыдзевская. Некоторые данные из истории земледелия в Норвегии и в Исландии в IX–XIII вв. - Статьи

История земледелия на скандинавском Севере в IX–XIII вв. весьма внимательно изучена скандинавскими учеными. В своих работах они широко пользуются археологическим материалом — единственным, который может осветить те периоды, о которых письменных сведений нет. Следует указать на чрезвычайно интесную попытку датских археологов обнаружить древнейшие пахотные участки и установить их внешний вид, размеры и очертания.1 Не меньше внимания обращено и на богатый этнографический материал, на интересные для истории агрикультуры архаические типы земледельческих орудий, технические приемы и т. д., и, наконец, — на письменные источники, каковыми для древнейшего периода являются саги, своды законов — областные скандинавские правды, грамоты XII–XIII вв., а также исландские анналы.2

История агрикультуры на скандинавском Севере — отрасли хозяйства, которая наряду со скотоводством, рыбной ловлей, разными морскими промыслами и охотой была развита в неодинаковой степени в отдельных районах, — представляет большой интерес для изучения производительных сил и социальных отношений в этих странах в их историческом прошлом.3

Экономическое значение продуктов земледелия, каковым в Норвегии и в Исландии являлся преимущественно ячмень, ограничивалось здесь местным рынком, а на внешний не распространялось; вывоз хлеба происходил лишь из одной скандинавской страны в другую и из одного района в другой. В силу мало благоприятных природных условий и невысокой техники производительность земледельческого труда была недостаточна не только для вывоза хлеба, но и для удовлетворения наличной потребности в нем. В сагах есть например, указания на ввоз его из Англии в Норвегию в IX и X вв.3 Доставка хлеба из чужих стран становится более регулярной лишь в эпоху ганзейской торговли, не раньше конца XII в.

Настоящая работа основывается на третьей из указанных выше основных категории материала по истории древне-скандинавской агрикультуры, т. е. на письменных памятниках, и ставит себе целью осветить лишь одну сторону этой истории, а именно — ту летопись урожаев и недородов, которую можно восстановить для Норвегии и Исландии в IX–XIII вв. по сагам и по исландским анналам.4

Эти тексты дают нам полную возможность выделить и расположить в хронологическом порядке соответственные известия, в общем довольно многочисленные и представляющие собою не лишенную интереса страницу в истории хозяйства на скандинавском Севере. Как справедливо замечает S. Hasund, норвежский ученый, работающий в этой области, неурожайных годов на деле несомненно было больше, чем насчитывается в сагах.5

Приступая к использованию первоисточников, надо прежде всего дать вкратце их общую характеристику, а затем установить, насколько достоверны и показательны те сообщаемые ими известия, которые входят в наш хронологический обзор. Последний основан исключительно на сагах исторических и бытовых.4

Некоторые сведения как о земледелии вообще, так и об урожаях и недородах встречаются и в литературных памятниках иного характера — в эпосе (под которым я подразумеваю как песни Эдды, так и прозаические саги эпического содержания), в сагах полуисторических и чисто легендарных. Эти сведения тоже представляют большой интерес, но наиболее конкретным и надежным является, конечно, то, что дают тексты, имеющие прямое историческое значение и более или менее определенную хронологию. В настоящий обзор включены, впрочем, и некоторые отдельные тексты, не отвечающие этим условиям; они нашли себе место в обзоре на том основании, что можно приблизительно установить, к какому времени они относятся.

Надо сказать, что и саги, обозначаемые обычно как исторические, далеко не являются непогрешимыми. Критический анализ их показывает, насколько они неоднородны по своему составу, как часто они подвергались позднейшим интерполяциям и переработке и какое громадное значение для исследователя имеет соотношение между различными сагами и между вариантами одной и той же саги; к этому присоединяется и весьма важный вопрос о вариантах устных и письменных. Мы видим здесь очень сложную сеть заимствований, контаминаций, противоречий и т. д.

Исторические и бытовые саги, описывающие события IX–XI вв. (так наз. эпоха викингов) и далее — XII и ХIII вв., принадлежат Исландии. Саги эти распадаются на отдельные группы в зависимости от районов страны, в которых происходит действие.

Несомненно, что у древних скандинавов устные саги как исторические, так и легендарные слагались и передавались из поколения в поколение не в одной Исландии, но запись их и систематическая литературная обработка — дело исландских авторов.

Эта литература в своем письменном виде начинается, по имеющимся у нас известиям, с записи саг в конце XII в. и достигает полного расцвета в XIII в. В основе ее лежат предания старой родо-племенной знати с ее вождями во главе и крупных бондов, уже выделившихся в силу своего экономического положения из общей массы свободных общинников и занимавших в сущности также положение влиятельных вождей 5 в своем округе.6 По мере дальнейшей дифференциации общества наряду с ними выделяется и новый слой людей, «не родовитых, но богатых», как определяют их саги, т. е. новой имущественной знати, вступающей также в тот процесс феодализации общества, который мы наблюдаем в эпоху викингов. Говоря об этом процессе в скандинавских странах и далее — об их общественном строе как о феодальном (XII–XIII вв.), не следует забывать, что он отличался большой устойчивостью родовых отношений и не меньшей прочностью остатков старой свободной сельской общины, объединявших бондов в противовес наступлению со стороны феодалов.

Исторические и бытовые саги, правда, не всегда одинаково отчетливо и детально, отражают в себе этот очень кратко очерченный здесь сложный процесс классообразования и становления феодального общества, сопровождавшийся соответственной борьбой между нарождающимися классами. Поскольку мы подходим к саге как к источнику по социально-экономической истории древней Скандинавии (по крайней мере — тех скандинавских стран, о которых эта литература говорит более или менее обстоятельно), надо отметить следующее: согласно самому характеру ее как родовой саги, она интересуется преимущественно высшими и средними слоями населения, генеалогией и биографией их представителей, а также их родичами и соседями, которые в силу имущественного неравенства пользовались меньшим влиянием и значением, но по родственным и территориальным связям были непосредственно близки к этим же кругам. Отсюда не следует, что саги вовсе оставляют в тени 6 широкие массы свободного населения и те разнообразные категории зависимых людей, которые уже сложились в это время, но первостепенную важность для них имеют биографические и генеалогические данные, касающиеся верхних слоев общества, сведения экономического характера (в том числе и о земледелии) они дают лишь попутно. Ни в одной саге вопросы экономики не имеют значения той основной проблемы, вокруг которой группируются излагаемые последовательно события и эпизоды. Так, например, кратко цитированная в обзоре по Исландии под 1000 г. Eyrbyggja saga (см. в указателе под Eyrb.) является одной из саг, наиболее богатых сведениями по луговому хозяйству; она дает живые и интересные описания сенокоса, уборки сена и т. д., что для нас чрезвычайно ценно, но сам автор этой саги, вероятно, очень удивился бы тому интересу, с которым мы подходим именно к этой стороне его повествования; для него это лишь внешняя обстановка, среди которой развертываются события, и по сравнению с ними — дело второстепенное. Тем не менее, в сагах мы находим достаточно данных для восстановления общей картины хозяйственной жизни Исландии и Норвегии в древности и для познания того материального базиса, на котором строилось общество, описываемое в этих памятниках.7 С точки зрения специального исследования по истории агрикультуры существенным недостатком в этих текстах является скудность данных относительно техники земледельческого труда, его общей системы, инвентаря и т. д.

Все сказанное здесь относится к большой группе саг, известной под общим обозначением Íslendinga Sǫgur, саги об исландцах, и охватывающей IX–XI вв. Для XII и XIII вв. у нас есть целый ряд саг, объединенных под общим заглавием Sturlunga Saga (см. в указателе под Sturl.), и особая группа саг об исландских епископах того же времени, Biskupa Sǫgur (см. там же под Bisk.). В отношении земледелия, а также и других отраслей хозяйства, саги об исландцах и сага о Стурлунгах преимущественно 7 выдвигают на первый план более или менее крупную усадьбу как хозяйственную единицу. Несколько неожиданным является то, что сведения более широкого характера довольно часто встречаются в сагах об исландских епископах, т. е. в литературных памятниках, выполняющих, так сказать, социальный заказ высшего духовенства, уже занявшего к XIII в. наряду со знатью, и нередко в соперничестве с нею, видное место в области крупного землевладения. Так; в рассказах о чудесах, совершенных канонизированными церковью епископами, часто упоминается «один бедный бонд», «одна бедная женщина» и т. п. Дело тут, конечно, не в особом интересе авторов к беднейшему населению, а прежде всего в специфике этих саг как литературных произведений: описание благодеяний в отношении бедняков входило в программу саги житийного характера, в связи с чем туда попали, наряду с довольно трафаретными церковно-книжными рассказами о чудесах, и такие, которые представляют более реальный и широкий интерес. Далее, тот факт, что в рассказах об епископах упоминаются общественные низы, может быть объяснен и конкретными условиями того времени: так, например, епископ Гудмунд (1161–1237 гг.), один из наиболее ярких и энергичных представителей исландской церкви в XII–XIII вв., в своей борьбе со знатью за права церкви опираясь на свое ближайшее окружение, пытался использовать беднейшие слои исландского народа.

В таком же условном смысле преимущество большей демократичности по сравнению с сагами об исландцах имеют и исландские анналы по той простой причине, что биография и генеалогия не являются исходной точкой их построения; их известия, такие сжатые и сухие по сравнению с текстами саг, в большей мере обрисовывают общее экономическое положение в стране и меньше ограничиваются отдельными районами и единичными хозяйствами. Для составителей анналов голод, падеж скота, стихийное бедствие являются событием, которое интересно само по себе и отмечается ими как таковое. В сагах же все это упоминается лишь по ходу повествования и в связи с теми событиями и с деятельностью тех лиц, на которых сосредоточен интерес и внимание автора.

Что сообщаемые сагами сведения о судьбах земледелия, как уже было сказано выше, недостаточно полны, наглядно показывают пробелы в настоящем хронологическом обзоре, например, 8 для Норвегии в XII в. целых полвека — от 1130 г. до 1182–1183 гг. Это, конечно, нельзя считать указанием на длительный период полного благополучия; самое большое, что можно допустить на основании такого пробела, это — отсутствие неурожая, достигающего катастрофической степени. Как в Норвегии, так и в Исландии сельскому хозяйству приходилось несомненно переносить много трудностей и невзгод не только в те годы, которые прямо отмечены в источниках как голодные. И само собою разумеется, что эти бедствия падали всей своей тяжестью прежде всего на беднейших, а не на крупных и зажиточных хозяев.

В сагах, касающихся Исландии, сведения о Норвегии встречаются лишь эпизодически. Прямым источником по истории Норвегии являются составленные исландскими же авторами по образцу исландских родовых саг Konunga Sǫgur, саги о норвежских конунгах, повествующие о них начиная с легендарных времен и кончая XIII в. Интерес составителей их сосредоточен преимущественно на политических событиях и отношениях; здесь меньше быта и экономики, чем в сагах об исландцах, и самый, так сказать, социальный диапазон этих саг более ограничен. Далее следует отметить, как это делает и S. Наsund,8 свойственную им специфическую тенденциозность трактовки известий об урожаях и недородах. Она связана с древним традиционным представлением о вожде или конунге, «счастливом на урожай (ársæll)», т. е. в сущности — о главе общественной организации как о носителе производственной магии.9 В таких случаях нам приходится разбираться, имеем ли мы дело с отражением экономической действительности, по старой традиции связывавшимся в народном предании с личностью того или иного конунга, или же всего-навсего с чисто литературным приемом, понадобившимся автору саги (или скальду, чьи строфы вставлены в ее текст) для восхваления конунга, пользующегося его симпатиями.

В Исландии земледелие сосредоточивалось преимущественно на западном и южном побережьях. Если судить по одним сагам, то может получиться впечатление, что оно ограничивалось главным образом крупными и зажиточными хозяйствами, которым легче было справляться со всеми связанными 9 с земледелием трудностями, аналогично тому, как это мы знаем из одного норвежского памятника XIII в. относительно Гренландии,10 где природные условия были еще суровее, чем в Исландии. Другие источники, а именно исландские акты XII–XIV вв., не подтверждают этого. Показательными являются также и местные названия, производные от akr: пашня — Akranes, Akrar и т. п., довольно часто встречающиеся в исландских сагах и грамотах и распространенные преимущественно (но не исключительно) на западе и на юге Исландии. Как в эпоху, с которой мы имеем дело в настоящей работе, так еще и в XIV в. земледелие имело во всяком случае больше значения в Исландии, чем в последующее время. Постепенный упадок его является только отчасти результатом климатических условий, но главным образом — хозяйственных. В имеющихся у нас источниках есть некоторые указания на ухудшение первых, начиная с XII–XIII в.;11 что касается вторых, то Исландия никогда не была страной земледельческой по преимуществу. Изучая по сагам рост крупного землевладения, мы видим, что землевладельцы стремятся к приобретению новых земельных участков больше с целью расширения пастбищ, чем запашки. В области лугового хозяйства, обслуживавшего скотоводство, мы наблюдаем даже применение интенсивной культуры: наряду со сравнительно большими выгонами и покосами как частными, так и общинными во многих хозяйствах имелись при самом хуторе небольшие, тщательно удобряемые, луга, дававшие особо питательную и доброкачественную траву. Земледелие как отрасль хозяйства, трудоемкая и в феодальном обществе при слабо развитой технике и мало благоприятных природных условиях недостаточно производительная, постепенно отходит на второй план перед скотоводством и морскими промыслами. Для землевладельческой знати вывозить соответственные продукты и пользоваться получаемым взамен привозным хлебом оказалось выгоднее, чем возделывать его у себя. Эти обстоятельства, вместе с тем, создавали и закрепляли экономическую зависимость Исландии от Норвегии, послужившую основной причиной падения независимости Исландии, которая и была присоединена к Норвегии в XIII в. (1264 г.).10

Исландия являлась источником тех самых продуктов рыболовства и китобойного промысла, на которых основывался обмен Норвегии с Ганзой в XII–XIII вв. Развитие самостоятельной торговли Исландии с ганзейскими купцами было бы не в интересах норвежских торговых городов, в особенности Бергена, занявшего в это время видное положение в качестве центра для сбыта рыбы на северноевропейский рынок. Вмешательству норвежской власти как светской, так и церковной в исландские внутренние дела способствовали длительные междоусобия среди исландской знати, сосредоточившей к этому воемени в своих руках крупные земельные владения и политическую власть в стране, и не менее интенсивная борьба между исландскими светскими и церковными феодалами. Знакомясь с известиями о голодных годах в Исландии в XII–XIII вв. и учитывая создавшееся там тяжелое положение народных масс, засилье крупных землевладельцев и растущую зависимость от них малоимущих слоев населения, обезземеление и обеднение этих последних, мы легко можем понять, что в подобных условиях бедствия, отмечаемые в сагах и в анналах, должны были тем более резко отражаться на исландском хозяйстве. Неблагоприятные явления климатического порядка только способствовали этому процессу.

В Норвегии климатические условия весьма разнообразны в зависимости от района. В горных местностях, более богатых хорошими пастбищами, чем землей, удобной для обработки, ведущей отраслью хозяйства было скотоводство. Разнообразием климата объясняется и то обстоятельство, что мы почти не встречаем в сагах известий о повсеместном недороде во всей стране; в случае голода, пострадавшие от него районы имели возможность получать хотя бы некоторую помощь путем ввоза хлеба из более благополучных районов. Земледельческими по преимуществу можно считать восточные, южные и юго-западные области, а на севере — Трандхейм, с XII в. определяющийся притом как район сравнительно передовой в смысле агрикультурной техники.

В имеющихся у нас текстах как по Исландии, так и по Норвегии обращает на себя внимание своеобразное употребление самых терминов ár, árferð — урожай, и úar, úöld, hallæri — неурожай, недород, применяемых не только к земледелию, но и к рыболовству, охоте на тюленей, китобойному промыслу 11 и т. д. «Урожай (или неурожай) на море и на суше» — выражение весьма распространенное в сагах, но непривычное сточки зрения нашего словоупотребления. О третьей возможной форме «неурожая», не менее тяжелой для народного хозяйства, чем недород хлеба, а именно — об эпизоотии и падеже скота, известия, относящиеся к Норвегии, не говорят — может быть потому, что они вообще сравнительно менее обстоятельны. Что касается Исландии, то, начиная с XII в., все чаще встречаются известия именно о таких бедствиях.

Поскольку наш обзор является хронологическим, приходится хотя бы вкратце, минуя подробные вычисления и сопоставления дат, указать на весьма трудное положение с хронологией в истории Норвегии IX и X вв. В первоисточниках нет единой традиции и схемы в этом отношении. Даты, восстанавливаемые скандинавскими исследователями, уже давно работающими в этой области, также расходятся между собой. Некоторые точки опоры можно найти в западноевропейских, особенно — английских, хрониках. Результаты критического пересмотра хронологии IX–X вв. изложены в работах новейших норвежских историков.12 Хронологию исландских источников, не зависимую от норвежской, они считают более исправной и надежной.13 Для каждой цитируемой здесь саги я принимаю хронологию, восстанавливаемую для нее ее издателем; рядом с этими датами даны в скобках те, которые считаются в наше время более достоверными. Начиная с 1000 г., точнее — еще с последней четверти X в., норвежская хронология становится более точной и определенной.

То обстоятельство, что саги упоминают об урожае или недороде лишь попутно, мимоходом, не сосредоточивая своего внимания на этих явлениях как на таковых, а известия анналов сами по себе очень кратки, обусловливает крайнюю фрагментарность собранных здесь данных и необходимость комментария весьма пространного сравнительно с цитируемыми текстами. Эти последние по большей части довольно скудны и без разъяснения 12 потеряли бы всякий исторический интерес, особенно для читателя, не знакомого с теми первоисточниками, из которых они взяты.

Ограничиваюсь пока лишь этими краткими замечаниями; все остальное, что можно сказать по поводу собранных мною здесь известий, изложено в виде комментария к каждому из них в отдельности.

Поскольку в нашей исторической науке скандинавским Севером до сих пор интересовались преимущественно с точки зрения его связей с древней Русью, надо сказать, что в этом отношении те сведения, которые нас в данном случае интересуют, не дают ничего. Выше уже было указано на значение хлеба в скандинавских странах как предмета внутреннего обмена, а по мере развития ганзейской торговли — как весьма важного предмета регулярного и систематического ввоза. Ни Исландия, ни Норвегия никакого импорта хлеба из Руси не знали. Далее, поскольку здесь идет речь о земледелии, может быть, уместно указать лишний раз на то, что варяги-«находники», как их называет древнерусская летопись, преимущественно шведы, на территории самой Руси менее всего были заинтересованы добыванием новых земель для поселения и обработки. Те «richtige schwedische Bauernsiedlungen», о которых с такой уверенностью говорит М. Vasmer,14 были бы весьма интересным историческим фактом, если бы они когда-нибудь действительно существовали, а это ни в какой мере не подтверждается чем бы то ни было. Те сведения о варягах на Руси, которые мы находим в письменных источниках как скандинавских, так и древнерусских, во многих отношениях неполны и неясны. Археологические данные, более надежные и показательные, до сих пор еще не объединены в общую сводку, достаточно полную и наглядную, на основании которой нетрудно было бы сделать исторические выводы. Тем не менее, все те материалы, которыми мы в каком бы то ни было виде располагаем, дают полную возможность утверждать, что скандинавы шли на Русь как ищущие новых путей и рынков представители разбойничьей торговли, свойственной эпохе викингов, как купцы, как военные наемники, а не как колонисты в настоящем смысле этого слова.13

Их интересовал на Руси город как опорный пункт и центр для указанных только что целей, а не сельские поселения с их хозяйством; древнерусский смерд, имел для них значение как данник и как объект работорговли, а не как непосредственный производитель, чьим трудом они стремились бы овладеть так же, как и землей, которую он обрабатывал.

Изучение социально-экономического строя скандинавов эпохи викингов имеет, тем не менее, значение для русской истории. Наша прежняя историческая наука ограничивалась весьма расплывчатым и неопределенным представлением о смелых и воинственных викингах, мореходах и завоевателях, вооруженных с головы до ног и бороздивших моря от Ледовитого океана до Каспия на своих кораблях, украшенных резными звериными головами на носу. Этот эффектный образ «морского конунга», sækonungr, совершенно заслонял ту социальную среду, из которой вышел сам морской конунг, и те экономические условия, которые сложились у него на родине. За ним стоят те, кто пахали землю, косили сено, ловили рыбу и пасли скот, т. е. несли тот повседневный труд, на котором строилась вся вообще культура эпохи викингов и без которого были бы невозможны и сам обрисованный выше викинг, и его корабль и все прочее; те, кто составляли его местное окружение на родине, куда он нередко возвращался после своих долгих и бурных поездок и приключений, его родичи, домашние, рабы и т. д. — окружение весьма сложное по своему социальному составу, и, наконец, те, кто шли с ним в поход, его дружина его корабельщики, skipverjar, которые, так же как и он сам, не были какими-то абстрактными воинами и мореходами вообще, а вышли из определенной среды и принимали участие в походах викингов во всяком случае не из одной любви к приключениям. Наша современная историческая наука, разумеется, не может удовлетвориться в отношении эпохи викингов прежней туманной романтикой. Так как она ставит себе задачу изучения конкретного социально-экономического строя каждой эпохи со всеми его сложными особенностями и противоречиями, то для нее не лишена интереса в частности и та летопись по ранней истории скандинавской агрикультуры, которую можно восстановить на основании дошедших до нас первоисточников. Говоря об этих последних, надо сказать, что у нас до сих пор преобладают весьма неопределенные и сбивчивые представления 14 о том, что такое вообще древнесеверная сага. Ее считают то эпосом, то фольклором — всем, чем угодно, кроме того, что она действительно собою представляет. Есть, конечно, саги чисто эпические, как, например, знаменитая сага о Вольсунгах, а саги сказочные как нельзя более близки к фольклору. Несомненно также и то, что исторические и бытовые саги тесно связаны как с эпосом, так и с фольклором, и в этом заключается со своей стороны большая ценность этих памятников: подходя к ним с точки зрения палеонтологического анализа, мы можем вскрыть в них элементы значительно более древние, чем эпоха викингов, которую они преимущественно отражают. Тем не менее, саги как литературное произведение — не эпос и не фольклор в собственном смысле слова, а прежде всего повествования исторические, дающие возможность восстановить общественный и хозяйственный строй той эпохи, которой они касаются.

Норвегия

«Хальфдан конунг… был самым счастливым на урожай из всех конунгов… Когда стало известно, что он умер и тело его перевезено в Хрингарики и его собираются там похоронить, то поехали знатные мужи из Раумарики и из Вестфольда и Хейдморка, и все они просили дать им увезти с собой тело то, чтобы похоронить в своей области, и думалось им, что можно надеяться на урожай, если получат. И помирились на том, что тело то поделили по четырем местам, и голова была положена в кургане в Стейне, в Хрингарики, и каждый повез домой свою часть и похоронил в кургане, и все эти курганы называются курганами Хальфдана». Hkr. I, 97; ср. Fask. 383–384.

Сага говорит здесь о Хальфдане Черном, которого она знает как местного вестфольдского конунга. Вестфольд — область древней Норвегии на западном берегу нынешнего фиорда Осло; Хрингарики примыкает к этому фиорду с севера, а Раумарики — с северо-востока; Хейдморк — соседняя с Раумарики область с северо-востока. В Fask. упоминается еще Хадаланд, к северу от Хрингарики и Раумарики. О значении, которое имели конунги из вестфольдского рода, говорят не только легендарные и полуисторические предания, изложенные в сагах, 15 но и многочисленные богатые погребения (Борре, Гокс, Осеберг). Влияние этой местной династии распространилось и на соседние с Вестфольдом области. Эта территория имела выход к морю через фиорд Осло, что способствовало морским разбойничьим походам и торговым поездкам. Связи ее с Западом засвидетельствованы как археологическими находками, так и известиями западноевропейских хроник. Вестфольд одна из древнейших культурных областей Норвегии. Вся указанная здесь территория по своему экономическому характеру в значительной мере земледельческая. Надо сказать, что дошедшие до нас в сагах сведения по истории Норвегии IX в. весьма ненадежны и противоречивы. Современный норвежский ученый J. Schreiner на основании критического разбора и сопоставления этих данных пришел к выводу, что Хальфдан Черный, о котором здесь идет речь, был конунгом не Вестфольда со всеми примыкающими к нему областями, а лишь одной из них, сравнительно небольшой;15 вообще, это — фигура довольно неопределенная с исторической и с хронологической точки зрения, использованная в XIII в. составителями сводов саг о норвежских конунгах для своей историографической и генеалогической схемы. Приведенный здесь рассказ о погребении Хальфдана тем не менее можно считать подлинным местным преданием типа известного мифа об Озирисе, интересным как свидетельство о древних религиозных представлениях, связанных с агрикультурой, и о значении этой последней в тех областях Норвегии, о которых говорит сага. В той редакции Fask., в составе которой мы находим это предание, а также у Снорри в его Hkr., оно приурочено к Хальфдану, чьими потомками являются, по этим сводам, дальнейшие норвежские конунги.

«Тогда был урожай хороший и легко было достать то, что надо». Eg. IX, 23.

Эта краткая заметка об экономическом положении во второй половине IX в. относится к северу Норвегии, к Халогаланду (ныне Helgeland). Хозяйственная жизнь этого края известна нам ррежде всего не из саг, а из описания его у Альфреда Великого со слов находившегося у него на службе Оттара 16 (др.-сев. Óttarr, англо-сакс. Ohthere), родом халогаландца.16 Оттар, богатый местный вождь, жил далеко на севере, по его словам — дальше всех норманнов в его время, как полагают исследователи — между 68 и 70° северной широты, за полярным кругом. Рассказ Оттара, датируемый временем около 890 г., является ценнейшим источником по ранней истории Норвегии, главным образом — северной. Не менее интересно и описание путешествия Оттара в Белое море, а также те его сведения, которые освещают хозяйственную жизнь соседей скандинавов на дальнем Севере, саамов, которых они называли финнами, а позднее — лопарями.

Сведения, сообщаемые Оттаром, свидетельствуют о том, что земледелие в Норвегии уже заходило в его время весьма далеко на север, хотя несомненно в довольно ограниченном масштабе. Главным источником обогащения таких хозяев, как Оттар, была дань, взимаемая ими с саамов и состоявшая из продуктов охоты и морских промыслов. Сосредоточение этой дани в руках халогаландских вождей открывало им возможность широкого торгового обмена и, в частности, приобретения хлебных припасов в случае их недостатка.

Отмеченное здесь краткое известие из Eg. относится к Торольфу, сыну Квельдульфа, обосновавшемуся в Халогаланде, но значительно южнее, чем Оттар. Сведения, сообщаемые этим последним, в общем подтверждают то, что мы знаем о халогаландской знати из последующих глав Eg. В данном случае речь идет о пышно справляемой свадьбе Торольфа, для которой понадобилось много припасов. Так как дело происходит осенью, то можно полагать, что с этой свадьбой соединился и традиционный в древнескандинавском быту осенний пир. Эти пиры упоминаются в сагах очень часто как в Норвегии, так и в Исландии. Их полагалось устраивать три раза в год — осенью, зимой и в начале лета. Они были тесно связаны с агрикультурой и сопровождались торжественными жертвоприношениями «для мира и урожая». На той стадии развития, на которой мы застаем скандинавское общество эпохи викингов, в составе прежних 17 родо-племенных объединений уже определился и выделился слой крупных собственников, окруженных многочисленными дружинниками и родичами. Указанные здесь традиционные торжества с их культовым значением, ведущие начало от древнего общинного производственного уклада и быта, являются в руках как вождей, потомков родо-племенной знати, так и крупных бондов одним из средств для поддержания и укрепления своего значения в обществе.

«Харальд конунг сидел тогда спокойно внутри страны, и был мир добрый и урожай». Hkr. I, 136.

Харальд hárfagri (т. е. прекрасноволосый) по сагам — сын Хальфдана Черного (см. I), как и он — местный вестфольдский конунг. Но, как уже было сказано выше, принадлежность Хальфдана к вестфольдской династии весьма сомнительна. Недостоверно и происхождение Харальда: возможно, что он происходил из Рогаланда (юго-западный прибрежный район Норвегии) и был сыном не того Хальфдана, которого ему дает в отцы сага, а какого-то другого.17 На протяжении всего IX в. в истории Норвегии мы еще находимся в области весьма ненадежных полулегендарных преданий, к тому же перестроенных по-своему использовавшими их составителями саг о норвежских конунгах. Харальд hárfagri известен в истории Норвегии как первый объединитель этой страны, достигший своей цели после упорной борьбы с областными конунгами и вождями. Современные норвежские ученые считают, что это объединение, представление о котором издавна прочно укоренилось во всех учебниках, было весьма относительным: до преодоления независимости отдельных областей было еще далеко как во времена Харальда, так и позднее. Та цельная и стройная картина общественного и административного устройства, якобы введенного Харальдом, какую рисуют нам саги, несомненно является искусственной, сочиненной на основании данных более позднего времени. Очевидно, точных сведений об эпохе Харальда сохранилось мало, что и дало составителям саг простор для их собственных построений, отчасти, к тому же, противоречивых. О необычайном урожае и благополучии при Харальде саги вспоминают 18 и в повествовании об одном из его потомков во второй половине XI в. (см. XII). В данном отрывке говорится об урожае связи с «миром добрым». Единственный конкретный вывод, какой можно было бы пытаться сделать из этого известия это то, что урожай был, так сказать, не абсолютный, т. е. не зависящий от метеорологических условий, о которых мы в данном случае ничего не знаем, а относительный: если Харальд после всех своих походов «сидел спокойно», то экономическая жизнь страны не страдала, по крайней мере, от разграбления и расхищения, связанного с внутренними войнами; недаром в сагах так часто говорится о жертвоприношениях «для урожая и мира» (см. выше, комментарий к II). Но дошедшие до нас сведения о времени Харальда настолько ненадежны, что и этот вывод нельзя считать обоснованным; как мы увидим далее на целом ряде примеров, «мир добрый и урожай» является в сагах своего рода формулой, стереотипной фразой, для характеристики того конунга или вождя, которого автору хочется выставить в выгодном свете.

«Хакон… был счастлив и на друзей, и на урожай» Fask. 31.

«Когда Хакон был конунгом в Норвегии, был мир добрый у бондов и купцов, так что никто не вредил другому, или чужому добру; тогда был урожай великий и на море и на суше." Hkr. I, 181.

«…Хакон конунг правил в Норвегии; был тогда и урожай хороший в стране и добрый мир; его и любили как нельзя более». Hkr. I, 199.

Хакон, по прозванию góði, т. е. добрый, один из многочисленных сыновей Харальда hárfagri, принадлежит к числу конунгов, пользующихся симпатиями авторов цитируемых здесь сводов; поэтому они охотно приписывают ему традиционные для «добрых конунгов» свойства, чтобы усилить производимое им как героем саги положительное впечатление. К тому же, эти свойства авторы, очевидно, хотят изобразить наследственными в роду Харальда hárfagri. Независимо от этого обычного литературного приема и идеализированного изображения всеобщего мира согласия при Хаконе, мы можем допустить некоторое правдоподобие цитируемых здесь известий, принимая во внимание 19 сравнительно мирный общий характер его времени. Выражение «счастливый на друзей», vinsæll, т. е. любимый, популярный (ср. аналогичное «ársæll», счастливый на урожай), в применении к Хакону, вероятно, соответствует тому, как обрисовывали его народные предания. Воспитанный в Англии, он с детства был христианином, но его столкновения с язычеством в Трандхейме (район нынешнего Трондьема) по поводу торжественных жертвоприношений «для урожая и мира» обошлись, как видно из саг, сравнительно благополучно и не могли создать ему репутации искоренителя древних обычаев.

«Турид sundafyllir и Völu-Стейн, сын ее, поехали из Халогаланда в Исландию… Ее потому назвали sundafyllir, что она во время голода в Халогаланде колдовала для того, чтобы каждый пролив стал полон рыбы». Landn. 147.

Прозвище Турид «sundafyllir» значит «тот (или та), кто наполняет проливы»; прозвище ее сына Völu-Steinn образовано через присоединение к его личному имени слова völva, прорицательница, вещунья, в род. ед. völu. У нас нет данных для точной датировки переселения Турид и ее сына в Исландию; можно полагать, что это было около середины X в., а голод у них на родине, с которым связано местное предание о Турид-чародейке, — немного раньше. Мы не знаем, заключалось ли бедствие, постигшее Халогаланд, в недороде хлеба, компенсацией которого должен был явиться обильный улов, или же в «неурожае на море» как таковом. По одному списку Landn. в этом месте говорится не о рыбе вообще, а более точно о сельди, которая, наряду с треской, являлась главной добычей рыбной ловли на северо-западном побережье Норвегии. Начиная с XII в., халогаландская треска становится в норвежской внешней торговле одним из важнейших предметов вывоза в обмен на зерно, муку и т. д. Современные исследователи установили, что обилие рыбы зависит от необходимых для нее питательных веществ, так наз. планктона, ежегодно приносимого течением к берегам Норвегии; количество его в свою очередь определяется целым рядом метеорологических условий.18 Предание 20 о Турид интересно как свидетельство об относящейся к рыболовству производственной производственной магии, носительницей которой является в данном случае женщина. С чародейством Турид можно сопоставить наблюдаемые в Норвегии позднее пережитки древних языческих культов, связанных с этим же промыслом.19 Поселившись в северо-западной Исландии и став, по-видимому, крупной хозяйкой, Турид устроила у себя рыбную ловлю, которую эксплуатировала уже не при помощи магии, а путем взимания за пользование ловлей натурального побора с окрестного населения.20

1. «Были в их время в Норвегии голод и оскудение и всякого рода бедствия», 9 Ágr., 19–20.

2. «У тех братьев, сыновей Гунхильд, было много дружины, и ходили одни внутри страны той, а другие по побережью. И наступил голод великий в их время, потому что уменьшился улов сельди и вся добыча на море; хлеб стал плох, и народ в стране приписывал это гневу богов своих и тому, что конунги разрушали их жертвенные места. Эйвинд skáldaspillir сказал так: «снег идет на земле в середине лета; мы, как финны,21 держим коз на привязи в стойлах». Из этого можно видеть, какое тогда было тяжелое время». Fask. 53.

3. «В их время урожай стал плох в стране, потому что конунгов было много, и каждый из них имел дружину при себе; им много надо было на содержание, и были они как нельзя более жадны». Hkr. I, 229.

4. «Когда сыновья Гунхильд правили в Норвегии, наступил голод великий, и становилось тем хуже, чем они дольше правили страной. А бонды видели причину тому в конунгах и в том, что они были жадны, и трудно было бондам под их властью. Дошло, наконец, до того, что в стране почти не стало хлеба и рыбы. В Халогаланде был так велик голод и оскудение, что хлеб там почти не уродился, и лежал снег по всей земле в середине лета, и весь скот был на привязи в стойлах…» Hkr. I, 252–253.2221

5. «В их время был в Норвегии недород великий и на море и на суше; был тогда голод и оскудение во всей стране, и было так, что знатные не терпели23 насилия. Клюпп, сын Торда, сына Хорда-Кари, убил Сигурда конунга… Эрлинга конунга убили также бонды». Ósh’. 53, 11; ср. Fms. IV, 22.

6. «Говорят люди, что то время было самым тяжелым, когда сыновья Гунхильд правили страной, потому что зимы стали плохи, урожай хлеба изменился,24 сельдь пропала. И пускались люди в такие торговые поездки и встречали голод и оскудение, а после и гибель, а еще ограбление и изгнание тех людей, которые не поддавались насилию. Много труда было у Харальда в его стране и мало пользы ее жителям. Его мужи все же очень любили его, потому что он был к ним добр, хотя и жесток к бондам». Flat. I, 70–71.

«…В его время был неурожай великий и на море, и на суше. Тогда был голод великий и неправда по всей стране». Flat. I, 583.

7. «Тогда был плохой урожай в стране, но все же Гунхильд дала ему муки, сколько он хотел получить. И собрался он в Исландию…» Nj. VI, б.

8. «Харальд конунг, сын Горма, послал… в Норвегию к конунгу Харальду… и велел сказать, что конунг данов узнал о нужде и голоде в Норвегии и о том, что конунгу дорого обходится содержание дружины, потому что бонды не могут платить податей из-за бедности. И звал он Харальда… к себе в Данию и предлагал ему весь Иотланд25 на зиму и на объезд26 с 200 людей». Fask. 63–64.

9. «…Тогда был такой великий голод в Норвегии, что конунги едва могли прокормить свою дружину». Hkr. I, 274.

Приведенные здесь отрывки из саг говорят о времени сыновей норвежского конунга Эйрика Кровавая секира, сына Харальда hárfagri. После гибели в борьбе с ними их дяди Хакона Доброго (см. о нем IV) они захватили власть над Норвегией, которую делила с ними их мать, вдова Эйрика, властолюбивая и энергичная Гунхильд. Саги очень часто называют 22 всех этих братьев «сыновьями Гунхильд» согласно весьма распространенному у древних скандинавов обычаю метронимического обозначения сыновей, в частности — после смерти отца. Во главе их стоял старший, Харальд gráfeldr, т. е. Серый плащ, по имени которого и названа в Hkr. сага, повествующая об этом времени. Бедственное положение Норвегии при сыновьях Эйрика, изображенное, как мы видим, во всех дошедших до нас сводах саг, представляется как нельзя более правдоподобным. Непрестанная борьба между ними и их двоюродными братьями, также и другими областными вождями, среди которых наиболее ярко выступают могущественные трандхеймские ярлы из Хладир (ныне Lade близ Трондьема), все вообще хищническое хозяйничанье этих нескольких конунгов, конечно, было чрезвычайно разорительно для народных масс. Замечание Flat. I, 70 «зимы стали плохи» указывает на целый ряд годов, неблагополучных и в метеорологическом отношении. Таковыми можно считать, принимая во внимание неясность и несогласованность хронологических данных для этого времени, 60-е и 70-е гг. X в. (см. предисловие, стр. 12). До сих пор в скандинавской научной литературе обычно говорилось более точно о голоде 974/75 г., как об особенно тяжелом; под 975 г. он значится и в исландских анналах. Может быть, эту дату и следует оставить в силе своим чередом, но, принимая во внимание новые хронологические соображения норвежских ученых, — приурочивать бедствия, описанные в приведенных здесь текстах, не только к ней, а ко всему промежутку времени (лет около десяти), приходящемуся на сыновей Эйрика в Норвегии. Эти тексты интересны не только как свидетельство об экономическом состоянии страны: они впервые раскрывают перед нами социальную борьбу, происходившую в условиях хозяйственных невзгод, в связи с которыми общее положение неизбежно должно было обостриться. Когда Flat. I. 70 упоминает о торговых поездках, то под этим подразумеваются попытки добывать хлеб из соседних районов — не из других стран, так как в тексте тут же говорится о положении внутри самой Норвегии. О гибели двух сыновей Эйрика, Сигурда в Хордаланде (район нынешнего Хардангер-фиорда в западной Норвегии) и Эрлинга — в Трандхейме, знают и своды более ранние, чем Flat; из них Ágr. 20 и Fask. 57 говорят только о Сигурде, а Hkr. I, 249–250 и 252 — об обоих братьях.23

Сообщения этих саг о недовольстве бондов, которых притесняли и обирали сыновья Эйрика, а затем — об организованных вооруженных выступлениях, кончившихся тем, что Сигурд и Эрлинг были убиты, вводят нас в ту внутреннюю борьбу, которая позднее, начиная с XII–XIII вв., в эпоху установившегося феодализма, развертывается шире и приобретает более четкий классовый характер. Здесь она еще связана с борьбой, которую можно назвать междуобластной: как для Хордаланда, так и для Трандхейма сыновья Эйрика и их дружина — люди чужие, захватчики, хищники. В Хордаланде мы видим во главе движения против Сигурда представителей местной родовой знати; что касается Трандхейма, то здесь бонды собрали целое ополчение против Эрлинга, вступившее в бой с его дружиной. Косвенное участие в этом деле наиболее выдающегося представителя династии ярлов из Хладир, Хакона ярла (родился около 935 г., умер в 995 г.), который сам в это время был в Дании,27 представляется весьма вероятным. И здесь, надо думать, было то же самое, что в Хордаланде: предводительствовали местные родовитые вожди и, выражаясь древнерусским термином, «мужи лучшие», крупные и влиятельные бонды, т. е. представители двух высших слоев общества, которых в эту эпоху, на данной стадии социального развития, не всегда легко отличить друг от друга. Было бы величайшей ошибкой видеть в том, что за общественной верхушкой идет основная масса бондов-общинников, какое-то объединение классов для достижения общей цели и т. п. Это лишь проявление еще неполной классовой диференциации общества: народные массы идут за местными вождями не потому, что они им милее чужих как таковые, а потому, что они еще не достигли в отношении свободного населения того положения эксплуатирующего слоя, при котором интересы этих двух элементов общества могут быть только антагонистическими. Весьма характерно замечание саги о том, что сыновья Эйрика старались держаться в стороне от тех местностей Норвегии, где было много «больших» знатных и влиятельных, людей, stórmenn.28

По свидетельству большинства саг, сыновья Эйрика убили своего двоюродного брата Трюггви, сидевшего в восточной 24 Норвегии, отца известного нам по своим связям с Русью Олафа. Из числа сводов саг только Ágr. 30 сообщает, наряду с этой общепринятой версией, другое, весьма интересное, предание, а именно, что Трюггви был убит бондами, которым тяжело приходилось под его властью.29 Здесь, следовательно, было какое-то местное движение, развернувшееся, может быть, вне прямой зависимости от борьбы, которую вели со своими врагами сыновья Эйрика, но в тех же условиях экономических бедствий и обостренных отношений между конунгом и свободным населением. Походы викингов в эту эпоху были в порядке вещей, но попытки перенести их внутрь страны (а к этому в сущности и сводилось по своему характеру владычество сыновей Эйрика в Норвегии) встречали, как мы видим, энергичный отпор. Отмеченное в Hkr. I, 238 временное примирение сыновей Эйрика с Хаконом ярлом было результатом того, что «бондам надоели грабеж и немирье внутри страны». Здесь невольно вспоминаются «bondefreder», крестьянские договоры о мире в феодальную эпоху, известные в Швеции начиная с XIV в., а в Норвегии — несколько позже; эти неофициальные мирные соглашения заключались по инициативе крестьянства в противовес войнам и раздорам среди королей и феодалов.30

Социальные условия в это время, конечно, были уже совершенно иные, чем в эпоху саг, что и следует учитывать, проводя эту параллель.

Судя по преданию, к сожалению, лишь очень кратко изложенному в Ágr., Трюггви не меньше сыновей Эйрика заслужил вражду к себе со стороны населения той области, где он сидел. Насколько мне известно, это «иное сказание» о его гибели, 25 вошедшее в состав Ágr., не обратило на себя внимание западно-европейских исследователей саг. Что касается других первоисточников, то замалчивание его объясняется, по всей вероятности, благосклонностью их к Олафу, сыну Трюггви, занимающему видное место в сагах о норвежских конунгах, и желанием создать цельную и последовательную картину преследования как отца, так и сына злыми родичами, сыновьями Эй рика, особенно — их матерью Гунхильд. Седьмой из комментируемых мною здесь текстов говорит о Хруте, сыне Херьольфа, знатном исландце, приехавшем в Норвегию по делу о наследстве после своего брата, умершего в этой стране. Хрут получает муку от конунга Харальда Серый плащ, вернее — от его матери Гунхильд, распоряжавшейся их общим хозяйством. Запасов здесь, очевидно, было достаточно, несмотря на неурожайный год и на весеннее время, когда недостаток хлеба обычно ощущался сильнее всего (ср. далее под 975 г. эпизод из этой же саги с другим исландцем, Гуннаром из Хлидаренди, приехавшим в Трандхейм к Хакону ярлу). Район, в котором происходит встреча Хрута с Гунхильд и Харальдом — юго-восточная Норвегия, та самая область Ránriki (ныне Bohuslän в Швеции), где, по некоторым сведениям, сидел уже упомянутый выше Трюггви; если это так, то Харальд мог обосноваться в этих местах лишь после смерти Трюггви. Даты тут опять-таки расходятся: по Nj. Хрут встречается с Харальдом в 963 г., а Трюггви по Hkr, был убит в 969 г.

Сведения об экономическом положении в это время на дальнем Севере, в Халогаланде (об этой области см. комментарий к II), Hkr., цитируемая в четвертом из приведенных здесь текстов, сообщает на основании строфы скальда Эйвинда, уже использованной составителем Fask. Повествование Hkr. в этом месте является в сущности пересказом этой строфы, которая вслед за тем приведена в подлиннике, как это очень часто делается в сагах, когда они непосредственно основываются на свидетельстве скальдов. Эйвинд — современник описываемых событий. Он происходил из знатного халогаландского рода и владел усадьбой на острове Тьотта, но был, по-видимому, сравнительно небогат; до нас дошло еще несколько его строф, из которых видно, что он был из тех халогаландских хозяев, чье имущественное положение сильно пострадало в голодные годы: ему приходилось продавать имевшиеся у него ценности, 26 чтобы покупать скот и рыбу.31 Очевидно, «неурожай на море» сильно давал себя знать в Халогаланде; Hkr. говорит на основании тех же строф Эйвинда о том, как однажды сельдь подошла к берегу, и Эйвинд поспешил снарядить своих челядинцев и других зависимых людей на ловлю; часть улова он был намерен продать своим друзьям, вероятно — в обмен на хлеб. Строфы Эйвинда, на которых основываются Fask. и Hkr., интересны по заключающимся в них сведениям экономического актера, сравнительно редким в песнях скальдов. В научно-исследовательской литературе до сих пор на эту сторону было обращено слишком мало внимания; между тем, как мы видим на примере Эйвинда, в поэзии скальдов отражался не только дружинный быт и идеология, подвиги конунгов и вождей, звон оружия и т. д., но порой также и хозяйственная жизнь их времени. Несмотря на родство с Харальдом Серый плащ и его братьями, Эйвинд был с ними в недружелюбных отношениях. В связи со всеми этими обстоятельствами, его строфы, вставленные в Fask. и Hkr., являются весьма подходящей иллюстрацией к описанию положения Норвегии в это время. Захватнические стремления сыновей Эйрика, впрочем, не распространялись на дальний Халогаланд. Здесь, по-видимому, достаточно бед причинили метеорологические условия, от которых пострадало скотоводство и рыболовство. Можно думать, что смуты и разорение в остальной Норвегии должны были во всяком случае отразиться на халогаландском хозяйстве в смысле затруднения или даже полного прекращения ввоза хлеба с юга на север.

По поводу приведенных здесь текстов остается сказать несколько слов об отношении сыновей Эйрика к язычеству, отмеченному в Fask. 53; об этом же говорит и Hkr. I, 228–229. Они были крещены в Англии, куда бежал в свое время их отец после неудачной борьбы со своим братом, Хаконом Добрым. Современные норвежские историки полагают, на основании некоторых косвенных данных, что при сыновьях Эйрика были сделаны первые систематические попытки христианизации Норвегии.32 При этом они действовали с большей настойчивостью, чем их предшественник Хакон Добрый. Саги во всяком случае 27 не выдвигают их в этой роли и не пытаются таким путем смягчить (со своей точки зрения) то резко отрицательное впечатление, какое производит их самоуправство, хищничество и т. д. Fask. в этом тексте остается вполне на почве народных преданий, которые приписывали бедствия, постигшие страну, разрушению жертвенных мест, связанных, как мы знаем, с аграрными культами «для мира и урожая». В Hkr. эта причинная связь уже ослаблена и заменена изложением более рационалистического характера.

Упоминаемый в восьмом из цитируемых здесь текстов Харальд сын Горма — конунг Дании (ум. в 986 г.). Последние два известия относятся к концу правления Харальда Серый плащ в Норвегии. Он был убит в Дании своим тезкой, зазвавшим его к себе и состоявшим в союзе с Хаконом ярлом, наиболее сильным противником сыновей Эйрика в Норвегии. Hkr. I, 274 говорит следующее: «в Дании урожай был неплохой, и думали тогда люди добыть себе там пропитание, если Харальд получит там лен и объезд»,33 что и было ему обещано датским конунгом. Дания как страна вообще более хлебная, чем Норвегия, не могла не быть привлекательной для Харальда и его дружины, особенно — при условиях длительного недорода и разорения в их родной стране. Охотно можно также поверить сообщению Fask. 64 о том, что «бонды и весь народ» очень желали отъезда Харальда в Данию. Дата смерти этого конунга относится к числу неясных в норвежской хронологии; вероятно, это — начало 70-х годов X в.

1. «Хакон ярл был могуществен, и стал он приносить жертвы настойчивее, чем это делалось раньше. Тогда улучшился вскоре урожай, и снова появились хлеб и сельдь; процвела земля, как говорит Эйнар… Тогда был мир добрый и урожай, как еще говорит Эйнар…» Fask. 69–70.

2. «В первый год, когда Хакон правил страной, появилась повсюду сельдь у берегов, а в предыдущую осень хлеб уродился 28 всюду, где был посеян. А весною люди добыли себе семян на посев, так что большинство бондов засеяло свои земли, и вскоре стало видно, что можно надеяться на урожай». Hkr. I, 281.

«Пока Хакон ярл правил Норвегией, был хороший урожай в стране и добрый мир внутри страны у бондов». Hkr. I, 343.

Ок. 975 г. «Ярл тот сказал, что скуден урожай в стране «и мало уйдет отсюда кораблей, но все же ты получишь муку и лес, чтобы погрузить себе на корабль, как ты и хочешь». Nj. XXXII, I.

После того как Хакон ярл победил сыновей Эйрика при помощи датчан, датскому конунгу досталась южная Норвегия, где остались, правда, и местные конунги, но уже на правах его вассалов. Датским вассалом был и сам Хакон — по крайней мере, в западном прибрежном районе Норвегии, между тем как в своем родном Трандхейме он сохранил самостоятельное положение. Вскоре он освободился от всякой зависимости от своего датского сюзерена, причем обратился и против попыток христианизации Норвегии со стороны этого последнего. Внезапное появление при Хаконе всяких благ и на суше и на море в связи с восстановлением языческого культа, как это рисует Fask., вероятно, соответствует народным преданиям, сложившимся на севере Норвегии, где Хакон пользовался наибольшим влиянием. В песнях цитируемого в Fask. исландского скальда Эйнара skálaglamm — лица, близкого к Хакону и прославляющего его возврат к язычеству как причину наступившего в стране расцвета, а позднее — в сагах, основывающихся на строфах Эйнара, эти предания получили соответственное литературное оформление. Нет надобности доказывать, что все это не может служить характеристикой действительного экономического положения Норвегии при Хаконе. Возможно тем не менее, что связи Хакона с Данией могли несколько улучшить состояние земледельческого хозяйства, поскольку они открывали возможность ввоза датского хлеба в Норвегию. Но наладить ввоз могли прежде всего наиболее состоятельные люди, обладавшие средствами для снаряжения кораблей и для закупки в больших размерах. Бонды, засеявшие свои земли, на что в голодные годы не хватало семян, были, очевидно, обязаны этим не внезапному урожаю, столь идиллически изображенному у Эйнара и в сагах, 29 а ссуде зерном, которую им могли предоставить владельцы крупных хозяйств, располагавшие большими запасами и возможностью пополнять их по мере надобности. Таковым был и Хакон ярл у себя в Трандхейме. Это обстоятельство содействовало, конечно, укреплению экономической зависимости средних и мелких хозяйств от крупных. Цитируемый здесь небольшой отрывок из Nj., относящийся по хронологии этой саги ко времени около 975 г., вносит поправку к той картине благоденствия при Хаконе, которую рисуют нам Эйнар и Fask. Неблагоприятное положение в это время после целого ряда голодных годов вполне правдоподобно. Речь идет здесь об исландце Гуннаре сыне Хамунда, который гостит у Хакона ярла в Трандхейме и весною собирается в обратный путь.34 Несмотря на плохой урожай, Хакон находит возможным отпустить приезжему исландцу некоторое количество муки — едва ли, впрочем, особенно большое, так как у Гуннара был всего один корабль, на который надо было еще погрузить строевой лес. О ввозе муки и зерна в Исландию из Норвегии мы знаем и из других источников. Строевой лес, о котором здесь говорится, зажиточные исландцы также привозили из Норвегии за неимением подходящего материала у себя на родине, где для построек был в ходу главным образом тот лес, который пригоняло к берегу течение в Атлантическом океане.

Интересной чертой является в приведенном здесь отрывке из Fask. отношение ее составителя к языческому преданию, вошедшему в состав этого свода. Как в приведенном мною выше тексте, касающемся времени сыновей Эйрика и голода, приписываемого народом гневу богов (Fask. 53), так и здесь, говоря об экономическом расцвете как о следствии восстановления языческого культа, составитель Fask. излагает все эти предания, не внося никаких поправок, не вдаваясь ни в какие рассуждения в христианском духе о языческих заблуждениях и т. п. Такому объективному отношению исландских авторов к языческой старине, отделенной от их времени двумя веками, мы обязаны тем, что в сагах до нас дошло много сведений о этой старине и притом достаточно точных и неискаженных. Это не значит, что исландские авторы были во всем остальном объективны и беспристрастны — да и эти же языческие верования, 30 сведения о которых так ценны для нас в их произведениях, они зачастую используют тенденциозно, как мы уже видели на примере преданий о конунгах, «счастливых на урожай». Совершенно иной подход к известиям о X веке в Норвегии мы встречаем в одной из наиболее поздних редакций исландских анналов, относящейся к XVI–XVII вв. (Isl. Ann., 463, под 975 г.):

«тогда был великий голод и языческие требы». В этой краткой и сухой заметке можно прочесть между строками, что автор считает то и другое явлением отрицательным; никаких следов того освещения, которое дают этим «языческим требам» саги, здесь уже не осталось.

«Добрый мир внутри страны» при Хаконе ярле, о котором говорят Fask. и Hkr., оказался в конце концов нарушенным. Падение и гибель Хакона являются результатом восстания против него в Трандхейме в 995 г. Относительно причин этого восстания саги удовлетворительного с нашей точки зрения объяснения не дают. Во всяком случае тут было какое-то социальное движение против чрезмерной власти Хакона, вызвавшей как недовольство местной знати, из среды которой вышла династия ярлов из Хладир, так и протест широких масс свободного населения, бондов, которые, по характерному отзыву Hkr. I, 343 «сильно роптали, как это обычно у трондов,35 когда им что-нибудь приходится не по душе». Падение Хакона было одним из условий, облегчивших приход к власти в Норвегии Олафа, сына Трюггви (см. о нем комментарий к VI).

«Когда они, Гизур и Хьяльти, были в Нидаросе у Олафа конунга, был урожай великий в Норвегии и мир добрый внутри страны… В ту зиму погода была хорошая и рано стало расти…» Flat. I, 447.

Упоминаемые здесь Гизур и Хьяльти — исландцы, приехавшие к норвежскому конунгу Олафу, сыну Трюггви (995–1000 гг). Нидарос — древнее название нынешнего Трондьема; в эпоху саг Трандхеймом назывался не город, а вся область. В этом же месте Flat. передает далее эпизод с веткой дягиля (Angelica archangelica), который в ту весну был «удивительно большой для того времени года». В Норвегии и в Исландии это растение 31 употребляли в пищу и разводили в огородах. Известие Flat. о хорошей весне в 999 г. само по себе, может быть, и соответствует истине, но вообще и в этом позднем своде и в более ранней саге об Олафе исландского монаха Одда (вторая половина XII в.), которую я здесь не цитирую, тенденциозность в отношении этого конунга очевидна. И Одд, и компиляторы Flat., проникнутые специфическим церковным направлением, стремятся создать апофеоз Олафа как христианизатора Норвегии. Унаследованное от языческих времен представление о конунге, «счастливом на урожай», приспособлено у них к христианской идеологии. «Был тогда (т. е. при Олафе) хороший урожай, как и можно было ожидать», говорит Flat. в другом месте (I, 583).

«Мир добрый был тогда и урожай большой». Fask. 138.

Эта краткая заметка относится ко времени сына Хакона ярла, Эйрика, в борьбе с которым погиб в 1000 г. Олаф, сын Трюггви. Эйрик был в союзе с шведским и датским конунгами, из которых первый захватил часть восточной, а второй южной Норвегии. Эйрику ярлу и его брату Свейну досталось западное побережье от Халогаланда на севере до Агдир на юге. Если эту заметку принимать как некоторое отражение действительности, а не только как панегирический прием со стороны автора Fask., вообще сочувственно относящегося к Эйрику, то известие о сравнительно благополучном состоянии земледелия в конце X и в начале XI в. относится, вернее всего к Трандхейму, с которым Эйрик был наиболее тесно связан по своему происхождению и местному значению, и может быть в той или иной мере — к остальному западному побережью Норвегии.

1. «Олаф конунг пришел в Тунсберг перед пасхой и был там долго в ту весну; в город тот пришло тогда много торговых кораблей, саксы и даны, и с востока из Вика и с севера; было там великое множество людей. Тогда был урожай большой и пиры большие». Hkr. II, 150.

2. «В ту осень был в Трандхейме недород хлеба, а раньше был долго хороший урожай. Голод был по всему северу страны, 32 и тем больше, чем дальше к северу; а на востоке страны хлеб был хорош, и в Уплонд тоже. А в Трандхейме пользовались тем, что у людей было там много старого хлеба." Hkr. II, 218.

3. «Был тогда урожай хороший по всему Вику и неплохой повсюду к северу до Стада, а к северу оттуда — голод великий. Олаф конунг в ту весну послал на запад в Агдир и на север в Рогаланд и Хордаланд объявить, что он не позволит продавать оттуда ни хлеб, ни солод, ни муку, а также, что он придет туда со своей дружиной и будет гостить по обычаю». Hkr. II, 238.

Ок. 102(?) г. {Прим. OCR: дефект печати, знак отсутствует}

4. «Вскоре после того как Асбьорн принял наследство после отца, стал урожай ухудшаться и посев у людей не удался. Асбьорн продолжал по-прежнему справлять пиры, и пользовался он тогда тем, что был старый хлеб и старые припасы, какие нужны. Но прошел год и наступил другой, (1021–1023 гг.) а хлеб нисколько не был лучше, чем в прошлый. Тогда хотела Сигрид отменить пиры — все или некоторые. Асбьорн не хотел этого; поехал он в ту осень к друзьям своим и покупал хлеб там, где мог достать, и получил от некоторых. И опять было так в ту зиму, что справлялись все пиры. А весною той мало было засеяно, потому что никто не мог купить семян на посев. Сигрид говорила, что надо сократить число домашних людей; Асбьорн не хотел этого и оставил все попрежнему в то лето; хлеб не обещал урожая. К тому же рассказывали с юга страны, что Олаф конунг запретил вывозить с юга на север хлеб, солод и муку». Hkr. II, 243–244.

Все эти тексты говорят о времени Олафа, норвежского конунга из рода Харальда hárfagri (1015–1030 гг.), известного в сагах под прозванием «толстый», а более официально «святой». Если сопоставить эти известия с теми, которые относятся к 999 и к 1000–1012 гг., то у нас получается довольно последовательная картина положения земледелия в Норвегии в конце X и в начале XI в., преимущественно в Трандхейме. В отношении этой области сведения 999–1012 гг., весьма неопределенные и с сильной литературной окраской, по-видимому, подтверждаются значительно более конкретными по своему характеру и довольно обстоятельными данными Hkr.: здесь мы находим указание на длительный хороший урожай до 1021 г. и на накопленные в связи с этим запасы зерна, а также 33 обзор по областям, среди которых Hkr. в точности отмечает голодные и благополучные; к последним относится южная часть западного побережья, юг и юго-восток Норвегии; упоминаемый в числе таких мест Вик, Vík, — район нынешнего фиорда Осло. В переводе известия 1021 г. выражением «гостить» я передаю др.-сев. «fara at veizlum». Термин «veizla» имеет в языке саг несколько значений, из которых здесь надо отметить «пир», «угощение», «прием». Дело идет об установленных обычаем поездках конунга с дружиной по той или иной области с остановкой в каждом округе, населению которого при этом и приходилось кормить их. «Fara at veizlum» довольно сходно с древнерусским хождением в полюдье. Hkr. далее (стр. 239) сообщает о пребывании конунга в 1023 г. летом в Вике — местности в то время урожайной; урожайными были и остальные местности, которые Олаф собирался объезжать. Тяготение его к наиболее благополучным в экономическом отношении районам — явление вполне понятное. В XI в. в сагах неоднократно наблюдается, что бонды на основании старых обычаев протестуют против увеличения численности дружины конунга, составляющей его постоянное окружение (независимо от военных походов), и настаивают на ограничении ее издавна установленными пределами. Наряду с нежелательным для них усилением политического веса власти конунга, наличие у него при поездках по стране многочисленной дружины, для прокормления которой требовались большие натуральные поборы, создавало для их хозяйства весьма нелегкую нагрузку. В первом из цитируемых здесь текстов отмечено длительное пребывание Олафа в Тунсберге весною, в начале навигационного сезона. Hkr. рисует Тунсберг как оживленный торговый центр, куда приходят корабли из Германии и Дании, а также собираются местные, норвежские, купцы. Как известно из других мест саги об Олафе, сам он иногда принимал участие в торговых предприятиях вскладчину со стоявшими во главе их богатыми судовладельцами. Пребывание в приморском торговом центре могло, таким образом, послужить для него источником обогащения не в меньшей мере, чем походы викингов, в которых он смолоду принимал деятельное участие. На добыче и дани, достававшейся предводителям этих походов, и строилась та материальная база, которая давала возможность выдвинуться таким фигурам, как Олаф, и вести борьбу с областными конунгами и вождями. Пиры, которые 34 поставлены здесь в связь с хорошим урожаем, носят очевидно уже иной характер, чем те, о которых говорилось выше (см. комментарий к II и IV), и придется еще говорить по поводу цитируемых здесь далее отрывков саги об Олафе. В районе фиорда Осло христианство пустило корни раньше и прочнее, чем в остальной Норвегии, и эти торжества, вероятно, были уже приурочены к празднику пасхи, прежде всего — в ближайшем окружении Олафа, ревностного приверженца христианства, а может быть также и в торговой среде, где они связываются внутренним строем и обычаями купеческих объединений, гильдий, выступающих несколько позднее, по мере экономического развития городов и роста городского торгового населения. Самый обычай пиров-братчин несомненно очень древний и восходит к упомянутым выше традиционным языческим торжествам в сельскохозяйственном быту, обозначаемым часто термином gildi.

Запретительные меры, принятые Олафом во время голода в северной Норвегии, были направлены против многочисленных и сильных в этом крае местных вождей, упорных противников его власти. Сосредоточение хлебных запасов в их руках, особенно в неурожайные годы, укрепляло их значение и влияние, объединяло вокруг них те группы и слои населения, которые были так или иначе связаны с ними и зависимы от них, начиная с их собственных родичей и дружинников, а также челядинцев, рабов и т. д., и кончая общей массой свободного населения, среди которого, конечно, более всего страдали от неурожая наименее зажиточные бонды. С политикой Олафа, направленной к достижению единовластия в Норвегии, соединялась и его роль христианизатора: наиболее резкие столкновения его с языческими традициями происходят именно на севере, в Трандхейме, главным образом — по поводу обычных жертвоприношений для урожая. Борьба Олафа с местной знатью отнюдь не указывает на демократический характер его власти: его опорой, наряду с дружиной, являются те же вожди и крупные бонды, но уже на положении его вассалов. Если среди его противников и были такие вожди, которые в ходе процесса феодализации общества в их крае уже заняли антагонистическое положение в отношении основной массы населения, то и в таких случаях не приходится говорить о благоприятном для этой последней характере той власти, которая слагалась в лице 35 Олафа: она готовила новые формы подчинения и эксплоатации свойственные ранней феодальной монархии, основы которой уже намечаются в XI в.

Четвертый из цитируемых здесь отрывков взят из введенной в состав Hkr. целой отдельной саги об Асбьорне, сыне богатого и влиятельного землевладельца в Халогаланде Сигурда и жены его Сигрид. Сага эта чрезвычайно интересна во многих отношениях. То, что она дает для экономической истории Норвегии в XI в., выгодно отличается, как и данные 1019–1023 гг., по своему четкому и конкретному характеру, по своей, если можно так выразиться, деловитости, от многих неопределенных и тенденциозных известий, с которыми нам приходится иметь дело в настоящем обзоре. Герой этой саги, Асбьорн — весьма типичный представитель своей общественной среды. Мы видим, как он прилагает все усилия, чтобы не отстать, несмотря на трудное для его хозяйства время, от того традиционного порядка, который велся при его отце, и не сокращать, вопреки советам матери, своего многочисленного домашнего окружения. По дальнейшему рассказу саги Асбьорн отправляется на грузовом корабле на юг, в Рогаланд, но его попытка закупить там хлеб в усадьбе конунга Олафа, во главе которой стоит его управляющий и где было достаточно хлебных запасов, кончается неудачно. Он едет дальше на юг, к своему родичу Эрлингу, сыну Скьялга, который предлагает ему купить хлеб у его рабов, «потому что они не подчинены закону и земскому праву вместе с другими людьми», после чего Асбьорн и закупает у них хлеб и солод.36

Об этом Эрлинге та же Hkr. сообщает чрезвычайно интересные данные, рисующие его, с одной стороны, как предприимчивого военного вождя, добывавшего себе богатство в грабительских походах, а с другой — как могущественного магната в южной Норвегии, где его поставил в свое время конунг Олаф, сын Трюггви; сам Эрлинг происходил из знатного хордаландского рода. В своем большом и богатом хозяйстве он является систематическим эксплоататором рабского труда: днем рабы должны были работать на него, а желающие работать для себя в сумерки или ночью получали от него пахотные участки для собственного пользования, что создавало для них возможность дать 36 за себя выкуп в течение двух-трех лет — возможность, которая оставалась им, таким образом, ценою весьма тяжелого труда. На эти деньги Эрлинг покупал других рабов, но, по сведениям саги в его хозяйстве численно преобладали вольноотпущенники, которым он предоставлял ловлю сельди и другие промыслы; некоторые расчищали леса и селились на чищобе.37 Рассказ саги о хозяйстве Эрлинга дает нам интересный пример, во-первых — применения подсеки в условиях феодализирующегося хозяйства, а во вторых — той системы мелких пахотных участков, reitbruk, которую историки земледелия в Норвегии считают очень древней и возводят к начальному периоду культуры хлебных злаков, ко времени мотыжного земледелия. Архаический прием обработки мотыгой, а впоследствии — лопатой, долго сохранялся в Норвегии наряду с уже вошедшими в употребление ралом и плугом. В эпоху саг, как мы видим по рассказу о хозяйстве Эрлинга, а также и несколько позднее, как свидетельствуют норвежские правды XII–XIII вв., система reitbruk практиковалась в более или менее крупных хозяйствах путем раздачи мелких участков зависимым людям для их собственного пользования.38 Рассказ об Асбьорне и сведения о хозяйстве Эрлинга известны уже в составе более ранней, чем Hkr., редакции саги об Олафе, так называемой легендарной редакции.39

«Юноша будет долго помнить время Альфифы, когда мы у себя ели пищу быков, как козлы — скобленую кору; не то было, когда Олаф-воин правил страной — каждый мог похвастаться высушенным в скирдах хлебом». Ágr. 52; Ósh’. 49, 75.

Привожу здесь в прозаическом переводе строфу исландского скальда Сигвата, сына Торда, человека близкого к конунгу Олафу, погибшему в 1030 г. в борьбе с норвежскими, преимущественно трандхеймскими, вождями. Последние воспользовались при этом поддержкой датского конунга Кнута Великого (1018–1035 гг.), который посадил в Норвегии в качестве правителей своего сына Свейна с его матерью Альфифой. «Датскую 37 ориентацию» многих представителей норвежской знати S. Hasund объясняет в значительной мере тем, что Дания являлась источником ввоза хлеба в Норвегию; к тому же владычество Кнута распространялось в это время и на Англию, имевшую для Норвегии такое же значение.40 Но эта ориентация была использована Кнутом согласно его собственным завоевательным намерениям: его власть не осталась номинальной, а описываемая в сагах систематическая эксплоатация страны ложилась всей своей тяжестью, разумеется, не на высшие слои, а на рядовых бондов, отягощенных многочисленными поборами и повинностями. Говоря о времени Альфифы в Норвегии как о тяжелом и голодном, скальд Сигват, вероятно, не преувеличивает. Что же касается благополучия при Олафе, противопоставляемого этим бедствиям, то воспоминания о хлебных запасах, имевшихся при нем у каждого норвежского земледельца, описываются, конечно, панегирической фразой. Строфа Сигвата интересна содержащимся в ней впервые в литературе саг указанием на употребление суррогатов: она говорит о «пище быков» и более конкретно — о толченой древесной коре, skaf, которая обычно употреблялась в сельском хозяйстве в качестве подсобного корма для скота, а в голодные годы служила примесью к муке. Строфа Сигвата является, таким образом, примером тех экономических «realia», какие можно встретить иногда у скальдов (ср. комментарий к VI, о скальде Эйвинде). На ней же основывается и легендарная редакция саги об Олафе, повествуя о притеснениях и о голоде в Норвегии при Свейне и Альфифе (ук. изд., стр. 75).

«Урожай большой в Норвегии и много всякого добра; ни при одном конунге не жилось народу так хорошо, как в его дни, с тех пор как был Харальд hárfagri». Fms. VI, 441.

Как и во многих предыдущих подобных случаях, этот похвальный отзыв о времени конунга Олафа, сына Харальда harðráði, очевидно, следует понимать в смысле относительного, а не абсолютного урожая. Олаф недаром получил прозвище kyrri, т. е. спокойный, а также bóndi, что значит не только 38 «свободный землевладелец и земледелец», как это было объяснено выше (см. введение, стр. 6, прим. 1), но и «хозяин»: внутренних войн при нем не было, и в этом уже заключалось весьма существенное условие для народного хозяйства. Но это все-таки лишь обстоятельство внешнего характера. Саги сравнительно мало освещают наиболее важные стороны развития агрикультуры в Норвегии; историку приходится обращаться к другим источникам, каковыми являются, прежде всего, древнейшие областные правды. В XI в. в Норвегии происходит освоение новых пашенных земель, а самая система земледелия становится более рациональной; и то, и другое, конечно, — не в одинаковой мере в разных районах. С прекращением походов викингов землевладение приобретает больший вес для высших слоев общества. Обогатившиеся в течение походов крупные вожди обращают свою экономическую силу на утверждение себя как класса землевладельцев в большей мере, чем это было возможно раньше. Обработка новой земли, а следовательно, расширение общей площади запашки, происходит в XI в. частично уже на земле, принадлежащей конунгу, знати, а несколько позднее также и церкви. Для нового поселенца тем самым создается положение зависимого человека, сидящего на чужой земле и обязанного ее собственнику определенной повинностью, прежде всего — натуральной и денежной, в меньшей мере — трудовой. По мере разложения рабства, завершившегося в Норвегии в XII в., такое же положение занимают и рабы, посаженные на землю. Если долговое рабство и исчезает из обихода, то задолженность лично свободного в юридическом смысле бонда-бедняка, получающего ссуду инвентарем, зерном и т. д. от крупного хозяина, создает и закрепляет новые формы зависимости; это происходит как в тех случаях, когда непосредственный производитель вынужден прибегать к ссуде, имея свой пахотный участок, так и в тех, когда он обосновывается на чужой земле. По мнению норвежского историка E. Bull’я, можно полагать, что в XI в. большинство норвежских бондов еще сидело на собственной земле;41 тем не менее, процесс консолидации знати как землевладельческого класса был в это время уже в ходу со всеми вытекающими из него последствиями.39

«Стало хорошо в его время — был и урожай, и много всякого другого добра». Ágr. 89.

«Было в его время хорошо народу в стране; был тогда и урожай, и мир». Hkr. III, 314.

Оба эти известия относятся ко времени конунга Сигурда jórsalafari; все это — общие фразы, для проверки которых у нас нет данных, но если даже в Норвегии в первой половине XII в, и не случалось серьезного голода, то сомнительно, чтобы широким народным массам жилось особенно хорошо в период, когда продолжается уже вполне четко обрисовывающийся перед нами в XI в. процесс обезземеления непосредственного производителя и захвата земли крупными владельцами. В течение XII–XIII вв. общинная земля, almenning (термин более известный у нас в его немецкой форме almende), переходит в распоряжение короля.42

1. «Здесь ныне голод и оскудение, как и можно ожидать там, где большая рать собралась в одном месте и кормилась две зимы». Flat. II, 599.

2. «Тогда был такой великий голод в Трандхейме, что они ушли оттуда осенью на юг». Fms. IX, 48.

3. «…Там ныне голод и оскудение, а здесь — урожай хороший». Fms. IX, 51.

4. «В Трандхейме был тогда такой великий голод, что конунг не мог собрать податей с бондов». Fms. IX, 203.

Приведенные здесь краткие известия взяты из саг, описывающих наиболее бурный и сложный период истории Норвегии в тех хронологических пределах, которыми ограничивается настоящий обзор. Это — период непрестанной борьбы за власть 40 между претендентами, выдвигаемыми различными феодальными группировками, и сильного обострения классовых противоречий между крупными землевладельцами и крестьянством; классовая борьба принимает в эту эпоху уже более четкий и резкий характер. В составе высшего слоя королевских вассалов, распоряжающихся выбором и смещением королей и опирающихся на крупное землевладение, мы находим сравнительно мало потомков старой родовой знати, выступающей перед нами в эпоху викингов. При короле Сверрире (1184–1202 гг.) в составе сменившей ее новой знати видное место занимают лица, которых он ставил во главе своего административного аппарата на местах и для которых королевская служба давала возможность выдвинуться и обогатиться. Эти королевские ставленники, попадая в качестве таковых в тот или иной район Норвегии, уже не имели связей с местным обществом и его традициями. Сверрир, энергичный и предприимчивый авантюрист, выдававший себя за сына одного из норвежских королей середины XII в., добился власти при поддержке партии так называемых биркибейнеров. Необходимость бороться с крупными феодалами как светскими, так и духовными заставила Сверрира и биркибейнеров в самом начале их выступления, в 70-х гг. XII в., искать поддержки общественных низов, причем классовые группировки носили неодинаковый характер в разных областях Норвегии. Насколько непрочен был «демократизм» политики Сверрира показывает, начиная с 1183 г., ряд больших крестьянских восстаний против него, а также и против его преемников. Классовый характер этих восстаний выражен уже вполне отчетливо. Наряду с ними мы видим весьма серьезное движение против Сверрира сильной церковной партии баглеров, во главе которой стояли крупные церковные магнаты, и выступления небольших отрядов, возглавляемых претендентами на власть, вышедшими из светской феодальной среды. Несмотря на то, что крестьяне входили в состав ополчения и Сверрира, и баглеров, и указанных только что других участников борьбы, этот класс всюду проявляет и утверждает себя как таковой. Говоря об этом, следует, конечно, учитывать начавшееся уже задолго до этого расслоение в среде самого крестьянства и противоположность интересов между его зажиточными и беднейшими слоями. Для положения крупных бондов в Трандхейме, где они имели большое значение в это время, характерен 41 эпизод в начале выступления Сверрира в Норвегии, в 1179 г.: опасения перед его противниками, сидевшими в этом крае бонды не пошли с ним сами, а снарядили своих работников в числе 300 человек, притом — весьма плохо вооруженных.43 Наиболее энергично крестьянство проявляет себя в восточной и юго-восточной Норвегии; восстание 1200 г., вызванное наложением на бондов двойного побора хлебом, к тому же — в зимнее время, носило планомерный и организованный характер; оно охватило целый ряд районов, и Сверрир с трудом справился с ним. Вместе с тем активно выступают в том же районе Норвегии и беднейшие слои населения, как мы это видим около 1218 г. на примере движения слиттунгов, slittungar (от slitti — рвань, лохмотья), которых сага и характеризует как бедняков (Flat. III, стр. 25 сл.). Характерно, что это движение направлено как против биркибейнеров, так и против баглеров.

Приведенное здесь под 1182–1183 гг. известие о голоде в Трандхейме (по саге — слова самого Сверрира) вносит мало нового в летопись земледелия о Норвегии как таковую. О метеорологических условиях в это время сага ничего не сообщает, но и помимо них «голод и оскудение» как нельзя более вероятны в районе, где непрерывно шла междоусобная война — даже в таком сравнительно хлебородном, как Трандхейм. Здесь первоначально был главный центр партии Сверрира. Во время вновь разгоревшейся после его смерти борьбы между баглерами и биркибейнерами, осложненной соперничеством между претендентами на власть, сага вновь отмечает под 1207 г. голод в Трандхейме, занятом баглерами; последние были вынуждены покинуть этот край, где они только что водворили своего ставленника Филиппа. При заключении соглашения между ними и биркибейнерами в 1208 г. один из вождей баглеров, епископ Николай, по приведенному здесь под этим годом тексту саги, советовал трем выдвинутым в это время претендентам поделиться между собой; при этом Филиппу, приходившемуся племянником Николаю, должен был достаться не разоренный и голодный Трандхейм, а более благополучное побережье фиорда Осло и ближайшие к нему земледельческие районы. Трандхейм достался поддерживаемому биркибейнерами племяннику Сверрира, Инги, по отцу происходившему из местной 42 трандхеймской знати (1208–1217 гг.). Из дальнейшего повествования саги, приходящегося на 1213 г., мы видим, что тяжелые поборы, которыми Инги облагал трандхеймских бондов, вызвали с их стороны вооруженное восстание против него. «Великий голод» 1213 г. является, по-видимому, результатом разорения, которому подвергался этот край в течение многих лет, а эксплоатация его при новом короле обострила положение и вызвала отпор.

«Когда Хакон был поставлен конунгом, был урожай великий в стране той. То лето было такое хорошее, что во многих местах в стране той деревья дважды давали плоды, а дикие птицы дважды клали яйца». Flat. III, 22.

Этот текст саги о короле Хаконе, внуке Сверрира (1217–1263 гг.), представляет собою точный прозаический пересказ цитируемых в ней тут же строф двух исландских скальдов; оба они, Олаф hvítaskáld и Стурла, сыновья Торда, принадлежали к знатному исландскому роду Стурлунгов и приходились племянниками знаменитому исландскому историку Снорри. Из них к Хакону особенно был близок Стурла, автор цитируемой здесь саги об этом короле, написанной около 1265 г. и дошедшей до нас в нескольких редакциях и списках, старшие из которых очень близки ко времени ее написания. Само собой разумеется, что этим строфам Олафа и Стурлы реального значения придавать нельзя. В течение первых десятилетий правления Хакона в Норвегии наступает успокоение: борьба феодальных партий прекращается, народные волнения затихают, отношения королевской власти и церкви хотя бы временно урегулированы. В лице этого выдающегося и энергичного представителя династии Сверрира в Норвегии впервые утверждается феодальная монархия, опирающаяся на подчиненное ей служилое и землевладельческое дворянство и располагающая организованным административным и фискальным аппаратом. Из крестьян в саге о Хаконе в это время выступают лишь крупные бонды; так, в 1247 г., когда папский легат кардинал Гильельмо Сабинский (Vilhjálmr cardinalis, как называет его сага) был в Бергене на торжественном короновании Хакона, туда собрались и «лучшие бонды из каждого округа» и добились от кардинала разрешения на сельскохозяйственные работы и ловлю сельди 43 в праздничные дни, когда по церковным уставам всякая работа обычно воспрещалась. Желая поддержать добрые отношения с Норвегией, кардинал согласился на это. Аналогичные уступки со стороны церкви в области сельского хозяйства и рыболовства встречаются в целом ряде памятников норвежского и исландского церковного права в XIII в. Исключительно дождливое лето 1247 г. отмечено как в саге о Хаконе, так и в грамоте папского легата, который имел возможность лично убедиться в непостоянстве климата на далеком Севере, встретившего гостя-южанина дождем и ненастьем.44

Никаких сведений об урожае и недороде в Норвегии за это время сага не сообщает. Спрос на хлеб в течение этого периода неизбежно должен был возрастать в связи с развитием городов, где наличную потребность в нем не могло удовлетворить земледелие, которым занималось в небольшом размере городское ремесленное и торговое население. Одновременно увеличиваются те группы населения, которые вообще являются лишь потребителями, а не производителями: духовенство, королевский двор и чиновничество, личное окружение крупных феодалов. Привозный хлеб становится тем самым более важной статьей обмена во внешней торговле. Первоначально преобладает пшеница, т. е. сравнительно дорогой сорт хлеба, потребляемый, главным образом, богатыми, а к концу XIII в. появляются и более общедоступные сорта, прежде всего — рожь. В связи с развитием торговли нельзя не указать на характерное для этого времени тяготение к ней беднейших слоев сельского населения, засвидетельствованное грамотами и законами, начиная с середины XIII в. Для них торговля являлась выходом из тяжелого экономического положения, создаваемого эксплоатацией со стороны крупных землевладельцев и зажиточных хозяев. Принимая меры, ограничивающие для сельских бедняков доступ к торговле (повышение денежного ценза), правительство, с одной стороны, устраняло лишних конкурентов городской торговли, а с другой — закрепляло за хозяевами рабочую силу, в которой ощущался недостаток. Вместе с тем, мы встречаем в первом общенорвежском своде законов 1274 г. статью (отд. VII, §14), согласно которой в голодные годы запрещалось употреблять зерно на солод для продажи и (что особенно 44 важно) допускалась конфискация излишка хлебных запасов и принудительная продажа их по умеренной цене.45 Благодаря этому малоимущие крестьяне имели возможность покупать по пониженной цене хлеб, в котором они нуждались не только «для посева и пропитания семьи», как сказано в этом законе, но и для уплаты церковной десятины и натурального поземельного побора. S. Hasund не без основания сомневается в большой действительности этой меры, указывая на то, что королевское чиновничество едва ли было склонно портить свои отношения с землевладельческой знатью и зажиточными хозяевами.46 Объяснение этого демократического мероприятия, подтвержденного и позднее, в 1293 г., и представляющегося на первый взгляд несколько неожиданным в тех условиях общественного строя, какие мы видим в Норвегии в ХIII в., заключается, по-видимому, в следующем: для государственной власти, являвшейся орудием землевладельческого класса, который выступает перед нами в это время вполне организованным и укрепившимся как таковой, не совсем даром прошел опыт сравнительно недавнего смутного времени в конце XII и в начале ХIII в.; приходилось считаться с опасностью обнищания непосредственного производителя, а в связи с этим и с опасностью восстаний среди народных масс. Что в правящих кругах верно оценили значение весьма внушительных выступлений крестьянства, доказывает один замечательный норвежский памятник, известный в литературе под названием Konungsskuggsjá или Speculum regale и написанный, как полагают, около середины XIII в. Здесь говорится о проявившейся во время междоусобных войн независимости и неповиновении со стороны «крестьян и всего народа» и, что особенно интересно и показательно, — об их стремлении к самоуправлению; объединяясь, они привыкают полагаться на свою силу и численность.47 Этот интереснейший памятник древненорвежской литературы заслуживает того, чтобы остановиться на нем несколько подробнее, хотя он и не содержит в себе определенных хронологических указаний. Точная дата его и вопрос об авторе остаются до сих пор невыясненными. Он представляет собою поучение отца к сыну в форме вопросов и ответов, содержание которых освещает 45 социально-экономическую, политическую и культурную жизнь данной эпохи. В наставлениях и объяснениях, которые отец дает сыну, сказывается большой и разнообразный личный опыт, многочисленные сведения, полученные от других, и солидная книжная образованность. Н. Koht полагает, что автор является представителем новой служилой знати и ее идеологии.48 Он, по-видимому, связан с северной, соседней с Халогаландом частью района Трандхейм, близок к королевскому двору, знаком с торговыми предприятиями. К сожалению, та наиболее интересная для нас часть его сочинения, которая должна была касаться норвежского крестьянства, не сохранилась или вообще не была написана. Остались лишь излагаемые им по другому поводу соображения о крестьянском хозяйстве, об урожае и недороде, о ввозе хлеба извне и т. д. Как и в предыдущих цитированных здесь текстах, термины «урожай» и «недород» не ограничиваются у этого автора одним земледелием, а распространяются также и на другие отрасли хозяйства.

«Бывает, говорит автор (стр. 73–74), что бонду, привыкшему к хорошему хлебу и к чистой пище,49 приходится иной раз примешивать мякину и отруби к хлебу для себя или для своих домашних… Причина этой беды — неурожай… Иногда бывает неурожай хлеба, но земля все-таки дает траву и солому, а иногда — ни того, ни другого. Бывает также, что земля дает достаточно и хорошо, а люди все-таки не могут этим воспользоваться из-за непогоды, и портит она то, что вырастает, в такое время, когда надо беречь; а иногда портит сорная трава,50 хотя уродилось достаточно, и погода хороша. Бывает иной раз и так что все, что выросло на земле, процветает как нельзя лучше, и нет неурожая, но большой недород в хозяйстве человека, и среди скота, или в море, или на водах,51 или во всяком промысле. Бывает иной раз также, когда приходит неудача, что все эти беды наступают сразу, и тогда у людей отруби так же дороги, 46 как чистое зерно в урожайное время, или дороже… Почти можно назвать это опустошением страны, если все52 приходят сразу и длятся три года… Много можно сделать, чтобы помочь стране, постигнутой неурожаем, если хорошо в соседних с нею странах и распоряжаются мудрые люди… Если настает недород во дворе бонда, где раньше было хорошо и где он давно жил, или его родичи до него, то он не станет наносить великий вред себе и беду своему двору тем, что откажется от него, не заботясь о том, что с ним станется, а будет беречь траву и мякину даже больше, чем раньше берег хорошее, чистое зерно, и будет кормить, как может, свой дом, пока по воле божьей не станет лучше».

Этот текст является в древне-северной литературе единственным, где мы находим нечто в роде специального трактата о земледелии. Несмотря на то, что он входит в состав нравоучительного рассуждения, не имеющего никакого отношения к интересующим нас экономическим вопросам, он несомненно имеет для историка реальную ценность. Указание на «три года» как будто подразумевает какие-то конкретные условия; автор, может быть, имеет здесь в виду определенные неурожайные годы, случившиеся в его время, т. е. приблизительно в первой половине ХIII в. Если указание на эти три года не является просто определением максимальной длительности недорода, какую могут выдержать, по мнению автора, все упомянутые им отрасли хозяйства в Норвегии, то можно думать, что он сам неоднократно наблюдал отмечаемый им случай отказа крестьянина от своего хозяйства в голодное время. Если это так, то его отрицательное отношение к этому явлению основано, вероятно, на личном опыте и личных соображениях: он мог испытать на своем собственном хозяйстве, насколько невыгодно для него запустение на пашенной земле, покинутой сидевшим на ней крестьянином.

Особенно ценно то, что данные автора относятся не к наиболее зажиточным хозяйствам с большой запашкой, многочисленными работниками, организованными запасами и т. д., а к хозяйственной единице не выше среднего уровня, к непосредственному производителю, который работает один со своей семьей.47

«…Болезнь и мор среди людей, голод и падеж скота». Bisk. I, 743.

Это краткое известие, касающееся Норвегии, носит случайный характер. Мы находим его в саге об Арни, епископе в южной Исландии с 1269 по 1298 г. По своему изложению оно напоминает те записи, которые мы постоянно встречаем в исландских анналах. Оно весьма неопределенно, поскольку в нем нет конкретных указаний на ту или иную местность Норвегии. Сага об Арни относится ко времени длительной и ожесточенной борьбы исландской церкви за земельные владения и за независимость ее законодательства от светского. Пока дело шло о распрях Арни с исландской землевладельческой знатью, этот энергичный и настойчивый поборник прав и претензий церкви пользовался поддержкой норвежского короля и сам был его сторонником. Но стремление Арни к юридической независимости церкви привело к расхождению его с норвежской властью в связи с введением норвежских законов в Исландии в 80-х и 90-х гг. XIII в. Эти обстоятельства и отразились на саге об Арни, написанной его приверженцем, таким же убежденным сторонником прав церкви, как и он сам; это лицо к тому же, как полагают исследователи, было его родным племянником. На происходившую в самой Норвегии борьбу церкви со светскими феодалами с королем во главе автор сам смотрит с соответствующей его идеологии точки зрения и видит в бедствиях, постигших Норвегию, результат божьего гнева и наказание за неуважение к церкви. В таком же духе он говорит и о голоде в Исландии, наступившем немного позднее (см. обзор по Исландии под 1284–1285 гг.).

Исландия

«В то время настал голод такой великий в Исландии, какого еще не бывало; пропал тогда почти весь улов на море и все, что оно пригоняло к берегу. Длилось это много лет». Grett. XII, I. Северная Исландия.

Это известие относится к северу Исландии, где земледелие было сравнительно мало распространено; голод, о котором говорит сага, очевидно — результат «неурожая на море». Дальнейший 48 рассказ саги повествует о ките, прибитом к берегу после сильной бури весною, и о возникшей из-за него ссоре между двумя группами местных жителей, претендовавшими на эту добычу, редкую и ценную в голодное время.

«В то лето мало выросло травы, и была она нехороша, потому что редко бывало сухо, и люди очень мало собрали сена.. Вот прошло лето и наступила зима, и стала вскоре очень суровой к северу от Хлид, а припасов было мало; тяжело пришлось людям. Так продолжалось и после иола, а когда настал четвертый зимний месяц, трудно стало людям… Зима та становилась чем дальше, тем хуже, и многим пришлось совсем плохо». Høn.- Þór., 4–5. Западная Исландия.

В связи с бедствием, постигшим, как мы видим, луговое хозяйство, сага рисует интересную картину социальных отношений. Богач Блундкетиль, владелец большого стада и земли, на которой сидит много зависимых людей, обязанных ему натуральной повинностью, требует от них, несмотря на плохое лето, исправной поставки сена в той мере, в какой оно необходимо для его скота. Зависимые от него бедняки просят освободить их от этого, а также помочь им купить сена для их собственного скота у другого богача, Торира (героя саги), путем поручительства за них перед этим последним. Торир, человек незнатного происхождения, нажившийся на торговле и ростовщичестве — типичный homo novus в исландском обществе своей эпохи. Дело происходит уже в самом конце зимы, продавать сено Торир отказывается, после чего Блундкетиль отнимает сено насильно и увозит к себе. Далее сага сосредоточивает свое внимание на возникшей из-за этого ссоре. Досталось ли похищенное сено тем людям, которые в нем более всего нуждались, остается неизвестным; из предыдущего рассказа видно, что, если Блундкетиль и оказывал им некоторую помощь, то во всяком случае недостаточную даже для наиболее зажиточных из них. Упоминаемый здесь иол — зимний языческий праздник, впоследствии замененный христианским рождеством. Четвертый зимний месяц, так называемый þorri, по современному счету приходится на время с середины января 49 до середины февраля. Хлид — селение, к которому принадлежал хутор Блундкетиля.

«Очень голодная зима была в Исландии в языческое время, когда пал Харальд Серый плащ, а Хакон ярл взял власть в Норвегии — самая тяжелая, какая была в Исландии; ели тогда люди ворон и лисиц, и много дурного и несъедобного ели… Тогда умерло много людей от голода». Landn. 323.

Определенные известия об этом голоде в Исландии сохранились лишь в таком сравнительно позднем источнике, как исландские анналы, и в цитируемой здесь очень поздней компилятивной редакции Landn. В сагах прямых указаний на него нет. Относительно приурочения его к году смерти норвежского конунга Харальда Серый плащ, или, вернее, смерти этого последнего — к 975 г., см. обзор по Норвегии, стр. 23; эта дата принадлежит к числу неясных и неопределенных. О «голоде втором», подразумевающемся в известии о первом, см. далее, под 1056 г.

«…В ту весну перевел Гейтир свое хозяйство в Кроссавик, и было у него много людей. Голод был большой». Vápnf. 52. Восточная Исландия.

Датировка неточна. Если принимать время около 974 г., на что есть некоторые указания, то это близко к «великому голоду» 975–976 гг.; с другой стороны, есть больше основания датировать эту заметку временем около 986 г. Имеет ли она лишь местное значение, или более широкое, остается неясным. Сага упоминает здесь о голоде лишь мимоходом. Гейтир — сын зажиточного бонда из Кроссавика; его переход с родного хутора на другое место, а после — возвращение обратно, о котором и говорит сага, не связаны с экономическим положением в данном районе: по ходу рассказа, ему пришлось временно перебраться подальше из опасения перед сильным противником, с которым у него были семейные счеты.50

«…Когда был недород великий и голод». Þorv. þ. VII, 2. Северная Исландия.

Эти слова мы находим в небольшом легендарном рассказе, вставленном в Þorv. þ.; в тексте этого последнего есть данные, указывающие на 80-е гг. X в. В дальнейшем тексте этой же главы в качестве источника пропитания во время голода упоминается ловля лососей в определенно указанном месте в северной Исландии, где она производилась и в XIX в.

«…Наступил в Исландии такой великий неурожай, что множество людей умерло от голода». Flat. I, 435. Северная Исландия.

Это известие заключается в небольшой повести, где далее говорится о суровой погоде зимой, а в заключение — о наступившем улучшении и о быстром росте травы, обеспечившем скоту обильный подножный корм. Сама по себе эта повесть, написанная в благочестивом и назидательном духе, является вполне неисторической. Что касается времени, к которому она приурочена, то F. Jónsson полагает, что здесь подразумевается 976 г.;53 между тем, в тексте ее совершенно ясно указано, что действие происходит немного спустя после одного события, датируемого, согласно другим памятникам, 985 годом, и за несколько лет до 1000 г. Неисторический характер ее от этого не меняется; тем не менее, указание на голод в северной Исландии заслуживает, может быть, доверия, особенно, если сопоставить с ним предыдущее известие (из Þorv. þ.), близкое к нему по времени и относящееся к местности, соседней с той, где происходит действие данной повести. Возможно, что оба эти текста, несмотря на их легендарный характер, в какой-то мере отражают действительные метеорологические и хозяйственные условия на севере Исландии в конце X в.

«В то время настал голод великий, так что людям не хватало и сена, и еды, и было так по всем округам». Nj. XLVII, 10. Южная Исландия.51

Как указывает издатель Nj., F. Jónsson, дело идет во всяком случае не о голоде 975–976 г., а о времени более позднем, довольно точно устанавливаемом хронологией этой саги. «Все округа» могут обозначать не всю Исландию, а лишь ее южный район, где и происходит действие.54 Nj. говорит здесь о большом хуторе Хлидаренди на юге Исландии, владельцем которого является Гуннар, сын Хамунда, один из главных героев этой саги. Насколько можно судить по другим сведениям той же саги, у Гуннара было довольно много пахотной земли, и агрикультура имела в его хозяйстве немалое значение. Исландские авторы XVIII в. говорят о заметных следах тех пашен, о которых упоминает Nj., на том самом месте, где в X в. были владения Гуннара.55 В обзоре по Норвегии (VII, ок. 975 г.) мы уже видели, что он вывозил на своем корабле муку из этой страны к себе в Исландию. В той же Nj. III, 5 сл., мы встречаем интересные черты, показательные как для того патриархального характера, какой еще сохранял хозяйственный быт Исландии того времени, так и для взаимоотношений между крупными хозяевами: Гуннар сам идет сеять хлеб у себя на пашне, взяв с собой корзину зерна и топор на случай нападения со стороны своего врага Откеля. Причиной вражды между ними была кража съестных припасов у Откеля, совершенная в описываемое здесь голодное время рабом, которого подослала жена Гуннара без ведома мужа. По рассказу той главы саги, отрывок из которой здесь приведен, у Гуннара нехватало своего сена и съестных припасов, из которых он в начале голодного времени много уделял другим; он был вынужден покупать и то и другое у соседей. Как предметы потребления, в которых ощущался недостаток, в саге указаны продукты не земледелия, а молочного хозяйства — масло и сыр. Нехватка сена, о которой говорит этот текст, естественно, должна была неблагоприятно 52 отразиться на производительности молочного скотоводства.

«В конце зимы настал голод великий и падеж скота. Торгейр бонд в Храфнкельстадир потерял много скота». Dropl. 151. Восточная Исландия.

Намечаю здесь приблизительную датировку на том основании, что, судя по тексту саги, дело происходит за несколько лет одного события, датируемого точно 998 годом. О Торгейре из Храфнкельстадир сага говорит очень мало; что он был из числа зажиточных хозяев, можно заключить из покупки им 50 овец у другого богатого скотовода. Следовательно, его положение было не безвыходным, и он, несмотря на тяжелое для скотоводства время, имел возможность принять меры для восстановления прежнего поголовья скота в своем хозяйстве.

«Лето было совсем не сухое, а к осени наступила хорошая сухая погода». Eyrb. LI, I. Западная Исландия.

Цитирую здесь лишь краткую заметку, касающуюся лугового хозяйства и имеющую хронологическое значение. Об Eyrb. как о саге, интересной в смысле заключающихся в ней подробных описаний покоса и уборки сена, см. предисловие, стр. 7.

«…Большой голод у людей на севере». Ljósv. 17. Северная Исландия.

Ljósv. говорит здесь о голоде как о явлении, вызванном не метеорологическими условиями, а иными причинами: она рассказывает о весьма известном и по другим сагам Гудмунде из Модрувеллир, богатом и влиятельном вожде, разорявшем свой округ поездками по местным делам и длительными постоями с многочисленной конной дружиной; к тому же это происходило обычно весной, когда заготовленные на зиму запасы уже кончались, особенно — в мало зажиточных хозяйствах, что и отмечено в саге (стр. 20). Дело идет главным образом о недостатке сена, которое местным жителям приходилось выдавать на корм для лошадей Гудмунда. Рассказ этот является частью вставки более поздней, чем основной состав 53 саги; эта вставка, как полагает F. Jónsson56 на основании выраженного в ней недружелюбного отношения к Гудмунду, принадлежит автору, происходившему из лежащего к востоку от Модрувеллир района Рейкьядаль, где Гудмунд в конце концов встретил отпор, заставивший его сократить свои претензии. Весь этот рассказ датируется лишь приблизительно. Неясно, насколько трудное экономическое положение в данной местности действительно было создано указанными в саге причинами, или же тут имели значение и неблагоприятные условия погоды на севере Исландии в это время. На них косвенно указывает то обстоятельство, что Гудмунду, несмотря на его богатство, оказывается не по силам кормить наехавших к нему людей из Рейкьядаля, когда их местный вождь Офейг со своей стороны ответил на постои Гудмунда продолжительным визитом, опять-таки — в весеннее время; в результате Гудмунду пришлось покупать на стороне сено и съестные припасы. В нормальное время такое хозяйство, каким он владел, казалось бы, должно было справиться своими силами с подобной задачей. Ljósv. 13 говорит о нем, как о первом богаче в своем округе, имевшем у себя 100 челядинцев и державшем 100 коров. О земледелии в его хозяйстве сага не упоминает.

«Рано настала весенняя погода в ту весну и посеяли люди у себя хлеб». Nj. CIX, 27. Южная Исландия.

Судя по этому замечанию, составитель саги считал нужным особо отметить раннюю весну и возможность раннего сева даже в таком сравнительно благоприятном для земледелия районе Исландии, как ее южная часть. По дальнейшему рассказу саги, местный вождь Хоскульд, совершенно так же как Гуннар из Хлидаренди (см. выше комментарий к VII), отправляется сам на посев и берет с собой меч, так как опасается нападения.

«…B Хеллугнупускард и Бардардаль теперь голод, а на севере близ Тьорнзес — обильный китовый улов». Ljósv. 58. Северная Исландия.54

О продуктах земледелия здесь, как мы видим, не говорится; голоду в двух названных местах данного района противопоставляется удачный китовый улов в третьем. Термин ár, урожай, обилие, применен в этом тексте, как и во многих других, к морским промыслам.

«Было тогда здесь неурожайно, и Одд пригласил его к себе». Msk. 109. Северная Исландия (западная часть).

Дело происходит в районе одного из северных фиордов Исландии, где живет Одд, сын Офейга, хорошо известный по другим сагам богатый землевладелец, смолоду занимавшийся рыболовством, а позднее наживший себе богатство в заморских торговых поездках. Он побывал, между прочим, и в Норвегии, в Финмаркене, где вел торговлю с финнами (т. е. саамами), которая в то время уже была монополией конунга Норвегии. Нарушение этих порядков повлекло за собой неприятности для Одда; его выручил один норвежец из Халогаланда, родич которого, в бытность свою в Исландии немного спустя, и был радушно принят Оддом. Приезжие норвежцы обычно останавливались в Исландии у богатых бондов и вождей и иногда проводили у них целую зиму; они становились на время как бы членами семьи хозяина, принимали участие в его делах и зачастую играли видную роль в его личном окружении. Замечание о голодном времени, сделанное в тексте Msk. лишь мимоходом, имеет, может быть, не только местное значение, если сопоставить его с известиями о «великом голоде» 1056 г.

6. «Ислейф был в Норвегии на следующий год после того, как был посвящен в епископы, а затем поехал в Исландию и прибыл туда летом после великой голодной зимы». Bisk. I, 152.

7. «80 лет спустя был второй голод; начался он в тот год, когда Ислейф был посвящен в епископы Альбертом,55 епископом Бременским; было это во время Харальда конунга, сына Сигурда». Landn. 323.

8. «…Когда там57 был голод, Харальд конунг разрешил четырем кораблям везти муку в Исландию, чтобы skippund58 стоил не дороже 100 сукна.59 Он разрешил выезжать из страны всем бедным людям, добывавшим себе пропитание на море, и от этого стала страна сыта и благо получна». Fask. 263; Hkr. III, 129; ср. Flat. III, 345, а также 415, где говорится о «великом голоде в Исландии, какого еще не бывало».

Известие о голоде в 1051 г. мы находим только в одной редакции исландских анналов; все остальные указывают на 1056 г., кончая той поздней редакцией Landn., которая здесь цитирована. Этот «голод второй» (о первом см. под 975–976 гг.) не отразился в сагах об исландцах, как и первый, но в этом случае объяснение заключается в том, что данный хронологический период, т. е. середина и 2-я половина XI в., вообще очень мало отразился в них. Дружественные отношения с исландцами норвежского конунга Харальда harðráði (1045–1066 гг.), неоднократно подчеркиваемые в сагах о конунгах, объясняются следующим: Харальд провел молодость вне Норвегии, на Руси (где он, как известно, женился на дочери Ярослава Мудрого) и в Византии, и не имел местных связей у себя на родине и поддержки со стороны большинства норвежской знати; в своей борьбе за власть в Норвегии он опирался на свою дружину и на ту экономическую силу, которую представляло собою богатство, добытое им в грабительских походах и на военной службе в Византии. В состав своей дружины он и привлекал исландцев как ближайший подходящий элемент для пополнения ее. Серьезных попыток распространить свою власть на Исландию он не делал, но поддерживал с нею дружественные отношения, в связи с чем и оказывал ей помощь в голодное время. Четыре корабля с грузом муки — это уже больше, чем то, что мы знаем из саг для X в., когда исландские вожди вывозят муку из Норвегии в сравнительно ограниченном количестве для своего хозяйства и, очевидно, для связанных 56 с ними ближайшим образом зависимых людей (см. в обзоре по Норвегии, стр. 26 и 30). Разрешение беднякам, «добывавшим себе пропитание на море», выезжать из Исландии, очевидно, подразумевает их переселение в Норвегию, хотя бы временное. На этом основании можно думать, что экономическое положение в самой Норвегии было в это время сравнительно благополучным. К сожалению, источники не указывают той местности Исландии, к которой относится это известие; вероятнее всего, что это — северное побережье. Начиная с XI в., экономическая зависимость Исландии от Норвегии в смысле ввоза хлеба все более определенно сказывается в источниках как основное условие, подготовившее падение независимости Исландии и присоединение ее к Норвегии в середине XIII в.

1. «…Худо стало людям, одолевал их голод великий и погода холодная, так что ничего не выросло на земле ко времени весеннего тинга…» Bisk. I, 171.

«Морские льды, которые причинили этот голод…» Bisk. I, 244. Северная Исландия.

2. «Еще была однажды такая поздняя весна, что мало выросло к дням перехода. Тогда поехал святой Ион епископ на альтинг и обещал там людям ради улучшения урожая мессу Иоанну крестителю… Лето было сначала сухое, так что не было росы, и трава поэтому почти не выросла… Но когда он в тот день запел «gloria in excelsis» во время мессы, полил с неба такой дождь, что людям показалось плохо под открытом небом. С тех пор в то лето была роса по ночам, а днем светило солнце, и было так некоторое время; трава в то лето выросла довольно хорошо.» Bisk. I, 172; ср. там же, 245. Южная Исландия.

Весьма существенно указание цитируемой здесь саги о епископе Ионе на то, что причина голода, наступившего после 1106 г. и проявившегося главным образом в травы для скота, заключалась в большом скоплении льдов у берегов северной Исландии.60 Это явление, обусловленное течениями и дрейфом льда в Ледовитом океане, нередко отмечается в исландских анналах, начиная с XII в. По словам 57 2-й редакции саги (Bisk. I, 244) епископ Ион дает обещание построить церковь ради улучшения урожая, в данном случае урожая на лугах, и в ту же неделю льды разошлись и травы для скота выросло вдоволь. События, излагаемые в первом отрывке, датируются лишь приблизительно, поскольку они произошли, по словам саги, немного спустя после того, как Ион был поставлен епископом в северной Исландии, т. е. после 1106 г. Для исландского хозяйства, в большей мере скотоводческого, чем земледельческого, недостаток травы был едва ли не худшим бедствием, чем недород хлеба; последний можно было хоть в каком-то размере получить извне. На засуху, упоминаемую во втором приведенном здесь отрывке, исландские источники жалуются вообще сравнительно редко; большей частью они говорят, наоборот, об отсутствии сухой погоды как о явлении, неблагоприятном для сельского хозяйства. Датировать это второе «чудо» епископа Иона можно так же приблизительно, как и первое: по порядку изложения в 1-й редакции саги оно приходится между предыдущим «чудом», приуроченным ко времени вскоре после 1106 г., и 1118 г. Интерес его сосредоточивается опять-таки на луговом хозяйстве. Ион чудесным образом прекращает засуху не у себя на севере, а на юге, где собирался альтинг, т. е. ежегодное общеисландское народное собрание, на котором он и присутствовал. Сведения о метеорологических условиях сами по себе, независимо от трактовки их автором саги в духе церковного житийного предания, носят вполне реальный характер. «Дни перехода», fardagar, о которых говорит здесь сага, — установленный законом срок перемены места жительства; по современному счету эти дни приходились на конец мая. Это относится в исландских законах к людям, живущим на чужой земле, с владельцем которой они связаны договором и определенными обязательствами. Термин этот встречается и в норвежских правдах.

1. «В тот год, когда Гизур епископ умер, настал голод великий в Исландии». Kr. XVIII, I; ср. Hv. VIII, 2–4 и Landn. 328–329.

2. «В тот год был мор великий среди людей, и Семунд священник говорил на тинге, что от болезни умерло не 58 меньше людей, чем пришло тогда на тинг». Kr. XVIII 8; ср. Flat. III, 512, под 1120 г.

3. «Смерть епископа Гизура указала путь всякому злу в Исландии от неурожая, и кораблекрушения, и гибели людей, и потери имущества, которые произошли вслед за тем, а после того настало немирье и беззаконие, а сверх того — такой мор по всей стране той, какого не было с тех пор, что заселена страна та». Hv. VIII, 6.

Kr. в той же главе XVIII, 2–5, говорит о сильных бурях весною и летом того года, указывая на южный район Исландии, затем — о многочисленных кораблекрушениях у берегов этой страны и, в связи с ними, — о появлении «множества людей», спасшихся с разбитых судов, в чем автор саги и усматривает причину голода, постигшего Исландию. Как замечает издатель этой саги В. Kahle, такое объяснение явно неправдоподобно: пребывание в Исландии моряков с нескольких кораблей, конечно, не могло вызвать голода. Правильнее освещает дело Hv. VIII, 4, говоря об усилении, а не о возникновении, голода во многих округах как о результате увеличения числа потребителей съестных припасов. Если голод уже сказывался довольно остро, то лишние рты могли действительно оказаться нелегкой нагрузкой даже для зажиточных исландских хозяйств. Основной причиной являются, конечно, не они, а условия погоды. Kr. XVIII, 5 и Hv. VIII, 4, говорят о 35 кораблях, шедших в то лето в Исландию; по Hv., из них восемь вернулось в Норвегию осенью. Возможно, что они везли муку в Исландию, как это часто бывало в голодные годы, и что груз погиб во время кораблекрушения.

Гизур, со смертью которого Kr. и Hv. связывают все постигшие Исландию бедствия, был епископом на юге этой страны с 1105 по 1118 г. Семунд священник, на которого ссылается Kr., — Семунд, сын Сигфуса, по прозванию «мудрый», fróði, знатный исландец, крупный ученый своего времени (род. в 1056 г., ум. в 1133 г.). Его исторические труды до нас не дошли и известны лишь по тем памятникам, которые основываются на них. «Великий мор», очевидно, — следствие голода 1118 г. Вероятно, и многие другие случаи эпидемии с высокой смертностью, часто отмечаемые в исландских анналах для более позднего времени (например, в середине XII в.), следует 59 отнести за счет голода, даже если прямых указаний на это нет. «Немирье и беззаконие», о котором говорит Hv., можно понять в ограниченном смысле как распрю между двумя крупными исландскими вождями, с саги о которых начинается цикл Sturlunga Saga, или же в более широком — как характеристику всей вообще эпохи Стурлунгов (XII–XIII вв.) с ее непрерывной борьбой среди исландской знати.

Интересно, что к 1119 г. относится одно место Sturl. (т. I, стр. 19), согласно которому в Рейкьяхолар (западная Исландия) земля была в то время такая хорошая, что поля всегда давали урожай. В начале августа здесь обычно уже была новая мука. Рейкьяхолар — один из лучших крупных хуторов в Исландии в эпоху саг; владелец его Ингимунд, сын Эйнара, судя по тексту Sturl., жил как ни в чем ни бывало во время голода, о котором эта сага даже не упоминает. Если это бедствие и не совсем миновало данный район, то он все-таки относился, по-видимому, к числу достаточно благополучных по сравнению с другими. По поводу урожайности полей в этой местности можно привести пример такой же оценки плодородия почвы в более суровом по климату районе одного из северных фиордов Исландии в X в.: здесь было поле, славившееся тем, что неизменно давало урожай; владельцам соседних хуторов было предоставлено пользоваться им поочередно, через каждый год.61

«Тогда было плохое сухое лето и погибло сено у людей». Sturl. I, 63. Западная Исландия.

В этой небольшой заметке, несмотря на простоту конструкции с точки зрения языка, есть некоторая неясность. Употребленное здесь слово «þerrisumar» G. Vigffusson в свом исландско-английском словаре переводит как «сухое лето» (a dry summer) со ссылкой именно на это место Sturl.; следовательно, ближайшим образом можно понять его в том смысле, что в западной Исландии в то лето была засуха — явление, сравнительно редко отмечаемое в сагах и анналах (см. выше, XV, 2). Наряду с этим, может быть, не исключено и понимание в обратном смысле: «плохое сухое лето», illt þerrisumar, как лето, плохое 60 тем, что было мало сухой погоды, а это равносильно постоянно встречающемуся в текстах определению лета, как «óþerrisamt», т. е. несухое, дождливое, «þerrileysu-sumar» и «vætu-sumar», т. е. несухое, мокрое лето. У нас нет других данных, относящихся к этому же году, при помощи которых можно было бы точно установить смысл этого известия.

«Это лето называли летом без травы». Sturl. I, 99; Bisk. I, 425; Isl. Ann., 118, 180, 323; Flat. III, 518.

В нескольких редакциях анналов под этим же годом значится «болезнь зимою», а в двух (Isl. Ann., 118 и 323) имеется и то и другое известия — сначала о зиме, а потом о лете. Причина зимней эпидемии не указана; летом, как мы видим, на смену ей пришло другое бедствие, постигшее луговое хозяйство, а следовательно, и скотоводство.

1. «…Дело шло тогда к великому голоду и беде… тогда началось немирье на севере страны». Bisk. I, 113.

2. «В тот год было много событий… Зимою был падеж скота. Был большой недостаток травы и голод весною той и не пришел ни один корабль в Исландию из Норвегии». Sturl. I, 104.

3. «…Тогда плохо было с едой в округе. Называли ту весну злой весной». Sturl. I, 196. Западная Исландия.

4. «Падеж скота по всей стране… Не пришел ни один корабль из Норвегии». Isl. Ann., 180.

5. «Падеж скота зимою. Не пришел ни один корабль из Норвегии в Исландию». Flat. III, 519.

Хронология известия о «голоде и немирье» по Bisk. не вполне ясна. Все это происходит вскоре после смерти Торлака, епископа в южной Исландии, умершего, по цитируемой здесь саге о нем, в 1186 г. Как полагает издатель Bisk., G. Vigfusson,62 под «немирьем» подразумевается длительная вражда между двумя северноисландскими вождями, о которой мы знаем из одной из саг, входящих в состав Sturl., и которая действительно началась около этого времени. Что же касается смерти Торлака,61 то исследователи устанавливают для нее как более точную дату, 1193 г.; отнесение ее к 1186 г. является ошибочным. В саге о Торлаке описан ряд чудес, совершенных им уже после смерти; он был канонизирован в 1198 или 1199 г. Несколько чудес приурочено ко времени «голода великого» (Bisk. I, 122): благочестивым исландцам, призывающим на помощь Торлака, достаются киты и тюлени. Эти предания, очевидно, имеют в виду один из прибрежных районов Исландии. Точных топографических данных сага не сообщает; есть основание полагать, что дело идет о севере Исландии, так как в другой саге (Bisk. I, 451) говорится о почитании Торлака в этом районе в 1196 или 1197 г., т. е. незадолго до его канонизации. Упоминание о китах в рассказе о чудесах Торлака также, по-видимому, указывает на северное побережье, где соответственный промысел и был наиболее распространен.

Приведенный здесь под 1187 г. первый текст из Sturl. обнаруживает, как и многие другие места этой саги, тесную связь с исландскими анналами. Сведения 1187 г. о кораблях из Норвегии указывают на отсутствие помощи с этой стороны, т. е. ввоза муки, которая была тем более нужна, что молочные и мясные ресурсы, очевидно, сильно сократились вследствие гибели скота. Перебой в снабжении Исландии, отмеченный под 1187 г. и совпавший с голодным временем в этой стране, объясняется, может быть, смутами и междоусобиями в самой Норвегии в эти годы (см. обзор по Норвегии, комментарий к XIV).

«Умерло в северной четверти от болезни и голода 20 сотен людей с зимних ночей до дней перехода». Isl. Ann., 61. Северная Исландия.

«Мор великий среди людей и болезнь» в эту зиму отмечены и во всех остальных редакциях анналов, но без обозначения определенного района. Четверть, fjórðungr — термин территориального деления, известный и в Норвегии. Исландия издавна делилась на четыре больших района: северный, южный, западный и восточный, «Зимние ночи», vetrnætr, обозначают начало зимы, приходящееся по современному счету на 24–26 октября. Термин «дни перехода» уже разъяснен выше (см. комментарий к XV). Помощь извне, очевидно, была как 62 нельзя более нужна в это время. К 1194 г. относится один документ, где говорится о снабжении Исландии мукой из Норвегии, из Трандхейма, причем посылает ее местный архиепископ.63 Экономическая зависимость Исландии от Норвегии проявляет себя таким образом и в области церковных отношений. Другие два документа такого же содержания относятся уже ко времени после присоединения Исландии к Норвегии, к 1273 и 1277 гг.64 Предназначаемое для Исландии количество муки составляет по нынешнему счету свыше 50 000 кг, но во всех этих грамотах оговорено, что возможность вывоза ее зависит от экономического положения в самой Норвегии.

1. «Недород великий и льды». Isl. Ann., 121; Flat. III, 521.

2. «Великий падеж скота зимою в Норвегии65 и льды». Isl. Ann., 62.

Известие о ледяных заторах относится, вероятно, к северному побережью Исландии; можно думать, что указанные здесь бедствия 1197–1198 гг. постигли если не исключительно, то преимущественно северный район.

«В это время тяжело приходилось людям от сильных бурь и холодной погоды; дело шло у людей к величайшей беде и голоду, и было так по всей Исландии». Bisk. I, 184.

Описываемое в саге о епископе Ионе тяжелое время сравнительно точно датируется по ее тексту: о нем говорится в рассказах о чудесах, совершившихся через 77 лет после смерти Иона, т. е. в 1198 г.; на этом основании можно думать, что голод, ко времени которого они приурочены, наступил около 1200 г., вернее сказать, — не наступил как нечто новое, а явился лишь продолжением и усилением тех тяжелых условий, о которых говорится под 1197 и 1198 гг. Действие цитируемой 63 здесь саги происходит на севере, где и был в свое время епископом Ион, но сага, как мы видим, говорит о бедственном положении во всей стране.66

«…Людей угнетал голод, и плохо стало у них с посевами и с уловом на море и с большей частью запасов, заготовленных на зиму, и оскудели сначала запасы для скота, а потом и для людей». Bisk. I, 137. Южная Исландия.

Сага повествует здесь о молебствиях и тому подобных благочестивых меропрятиях «ради улучшения урожая», в том числе об установленных Павлом, епископом в южной Исландии, пожертвованиях в день памяти св. Торлака, его предшественника по епископской кафедре; Павел был, кроме того, близким родичем Торлака, сыном его сестры. Пожертвования эти состояли из определенного количества продуктов скотоводства, лугового хозяйства и земледелия — молока, сена и муки. «С тех пор, говорит сага, не было больше голода, пока он был жив». Павел умер в 1211 г.; по ходу изложения приведенное здесь место саги можно датировать временем около 1206 г. То обстоятельство, что церковь назначает какой-то побор мукой, лишний раз свидетельствует, как здесь, так и в некоторых исландских актах XII–XIII вв., о том, что земледелие имело известное значение в исландском хозяйстве, главным образом — в юго-западном районе. Такие указания есть и в других местах цитируемых здесь саг о епископах, несмотря на то, что и эти саги и анналы, говоря о голодных годах, указывают, как мы видим, преимущественно на скотоводство, рыбную ловлю и морские промыслы. 64

«…Тогда были сильнейшие дожди,67 и много было вреда от этого… Погибла большая доля того, что выросло на земле». Bisk. I, 144–145.

Неблагоприятные метеорологические условия сага ставит в связь со смертью своего героя, епископа Павла, описывая при этом разные небесные знамения и т. п., и вспоминая бедствия, постигшие Исландию после смерти другой знаменитости истории исландской церкви, епископа Гизура, умершего в 1118 г. (см. XVI). Чрезмерно дождливое лето нанесло, очевидно, одинаковый вред и лугам и посевам. О «мокром лете» сообщают под этим же годом и исландские анналы (Isl. Ann. 123 и 182).

1. «Великий мор среди людей от болезни и голода». Bisk. I, 548.

2. «Весна была тяжелая, и людям приходилось нелегко». Bisk. II, 142. Северная Исландия.

3. «Около дня троицы прибыл господин Гудмунд епископ к… бонду, у которого был хутор близ большого озера; там бывал обильный улов…, но в ту весну было так скудно в том самом озере, что почти никто из людей в селении не мог добыть себе пропитание… Зимнее время было очень суровое…» Bisk. II, 144–145; ср. I, 593–594. Северная Исландия.

«Великий мор», о котором говорит приведенный здесь отрывок из первой редакции саги о северно-исландском епископе Гудмунде (см. о нем введение, стр. 8), значится и в анналах, но на два года раньше, в 1227 г. (Isl. Ann. 127 и Flat. III, 527). В этом месте, как и в нескольких других, в сагу о Гудмунде вставлены известия анналов, с отметкой, к какому они относятся году пребывания Гудмунда на епископской кафедре, которую он занимал с 1203 г. по 1237 г. По ходу изложения цитируемой здесь саги о нем (2 и 3), ее известия о голодной весне на севере Исландии приходятся на 1229 г.; сообщение о плохом улове в озере, на берегу которого было расположено селение, где гостил Гудмунд, представляет собою отдельный эпизод из 65 голодного времени в этом районе. Говоря далее о суровой зиме в этом же году, вторая редакция саги о Гудмунде (Bisk. II, 145) отмечает весьма обычную в исландском сельскохозяйственном быту нехватку сена в это время года, очевидно — в результате неблагоприятной весны и лета; хозяйка, о которой идет речь в этом месте саги, по-видимому, — довольно зажиточная, запасла сена больше, чем требовалось для ее собственного скота, распродавала эти излишки тем, кто в нем нуждались, и не терпела недостатка ни в чем. Приведенные здесь по поводу голода 1229 г. отдельные черты хозяйственного быта являются примером тех конкретных экономических данных, которыми особенно богата и особенно ценна эта вторая редакция саги о Гудмунде, составленная в середине XIV в. Арнгримом, аббатом монастыря в Тингэйрар (Северная Исландия).

«Это лето называли песчаным, потому что был огонь возле Рейкьянес на море, и очень мало было травы». Sturl. I, 302. Южная Исландия.

Песчаные заносы вследствие вулканических извержений, гибельные для травы и для посевов, неоднократно упоминаются в исландских анналах и в сагах, начиная с ХIII в. В данном случае речь идет о вулканах на островах близ мыса Рейкьянес на юго-западном побережье Исландии.

2. «Снегопад большой перед мессой Лаврентия68 и голод». Flat. III, 534.

1. «Болезнь великая, падеж скота, и умерло много народа от голода и многие селения запустели». Flat. III, 541.

2. «…Настал великий голод на севере страны, как было и в Норвегии… Годом позже настал голод и на юге страны, как говорится в изречении, что «стена нагревается, когда ближайшая к ней горит». Bisk. I, 744.66

3. «В те времена было несколько очень суровых зим подряд и мор среди людей от голода после того». Isl. Ann. 260.

«Сухое лето. Большой недостаток травы». Isl. Ann. 338.

Между известиями 1231 и 1259 гг., а также между 1259 и 1284 гг. мы имеем большие промежутки времени. Такие промежутки в настоящем обзоре наблюдаются не впервые: между 1056 г. и временем вскоре после 1106 г. у нас имеется еще больший пробел (см. XIV и XV). Как и в обзоре по Норвегии, такие пробелы, конечно, нельзя считать указанием на полное экономическое благополучие, а разве только на отсутствие голода в катастрофическом размере. Известия 80-х гг. XIII в. дают нам последовательную картину бедствий на протяжении четырех лет. Данные 1284 и 1285 гг. подтверждаются известием 1287 г. о нескольких тяжелых годах подряд. Эпидемию на юге и на западе Исландии отмечают под 1284 и 1285 гг., наряду с Flat., и две другие редакции анналов (Isl. Ann. 337 и 50). Падеж скота не только лишал исландцев молочных продуктов и мяса как предметов потребления, но подрывал торговый обмен, поскольку одной из важнейших статей вывоза из Исландии была овечья шерсть. Изречение, приведенное по поводу голода 1284–1285 гг. автором цитируемой здесь саги об Арни, епископе в южной Исландии с 1269 г. по 1298 г., представляет собою передачу латинского «tunc tua res agitur, paries quum proximus ardet».69

Суровые зимы, эпидемии и падеж скота отмечены в исландских анналах также под 1290–1292 гг. Не более утешительно и приведенное здесь известие 1293 г. о засухе — последнее из относящихся к ХIII в. Грамота норвежского короля Эйрика от 2 июля 1294 г., запрещающая вывоз большого количества трески из Исландии, пока там длится голод,70 является дополнением к известиям анналов об экономическом положении в Исландии в 90-х гг. XIII в.67

Список сокращений и краткие сведения о цитируемых источниках

Agr. — Agrip af Noregs konunga sǫgum, т. е. краткое изложение саг о конунгах Норвегии (заглавие позднее). Свод начинающийся с IX в. и заканчивающийся на событиях второй половины XII в.; составлен в конце XII в. или в начале XIII в. Изд. V. Dahlerup, 1880

ASВ — Altnordische Saga-Bibliothek, изд. с 1892 г.

Bisk. — Biskupa Sǫgur, саги о епископах. Биографии житийного характера, составленные в XIII и XIV вв.; важнейший источник по истории исландской церкви в ХII–ХIII вв. Изд. G. Vigfusson, т. I и II, 1858 и 1878.

Dropl. — Droplaugarsona Saga, сага о сыновьях Дроплауг (имя матери героев саги). Восточная Исландия; вторая половина X в. Время возникновения — 2-я половина XII в. Изд. J. Jakobsen 1902–1903 (Austfirðinga Sǫgur, стр. 139–180).

Eg. — Egils Saga Skallagrímssonar, сага об Эгиле, сыне Скаллагрима. Западная Исландия; середина IX в. — конец X в. Составлена около 1200 г. Изд. F. Jónsson, 1924 (ASВ. III).

Eyrb. — Eyrbyggja Saga, сага о жителях Эйр. Западная Исландия; конец X в. — 1031 г. Составлена во второй половине XIII в. Изд. Н. Gering, 1897 (ASB. VI).

Fask. — Fagrskinna. Свод саг о норвежских конунгах, начинающийся с IX в. и заканчивающийся на второй половине XII в. Составлен в первой половине XIII в. Изд. F. Jónsson, 1902.

Flat. — Flateyjarbók. Свод саг компилятивного характера, составленный в конце XIV в. двумя исландскими священниками. Изд. С. R. Unger и G. Vigfusson, т. I–III, 1860–1868 гг. Цитаты из т. III в пределах стр. 475–583 относятся не к тексту этого свода, а к дошедшей до нас в той же рукописи редакции исландских анналов, известной под названием Flatø-annaler, частью изданной у G. Storm’a (см. Isl. Ann.).

Fms. — Fornmannasǫgur. Собрание саг, составленное издателями по разным спискам дошедших до нас сводов и отдельных саг. Т. I–XII, 1825–1835.

Grett. — Grettis Saga Ásmundarsonar, сага о Греттире, сыне Асмунда. Сев. Исландия; X в. и часть XI в. (до 1031 г.). Составлена в середине XIII в. Изд. R. C. Воеr, 1910 (ASB. VIII).

Hkr. — Heimskringla. Свод саг о норвежских конунгах, составленный около 1230 г. исландским историком Снорри, сыном Стурлы (род. ок. 1178 г., ум. в 1241 г.). Изложение начинается с легендарных времен и заканчивается на 1171 г. Изд. F. Jónsson, т. I–IV, 1893–1900.68

Hv — Hungrvaka, т. е. книга, возбуждающая духовный голод. Небольшой объему памятник по истории исландской церкви с 1056 г. до 1176 г., написанный в начале ХIII в. Изд. В. Kahle, 1905 (ASB. XI).

Høn.-Þór. — Hønsna-Þóres Saga, сага о Торире, исландце, разбогатевшем на торговле курами; hønsna — род. мн. от høns, курица. Западная Исландия; 60-е гг. X в. Составлена во второй половине ХIII в. Изд. А. Heusler, 1897 (Zwei Isländergeschichten, стр. 1–26).

Isl. Ann. — Islandske Annaler, исландские анналы. Время расцвета этого вида литературы в Исландии — вторая половина XIII в. и особенно XIV в. Эти записи продолжались и позднее; наиболее поздний последний год — 1578, а наиболее ранний год, на котором кончаются анналы, — 1295. Дошедшая до нас обработка и рукопись каждой отдельной редакции анналов в некоторых случаях довольно близка к году, на котором заканчиваются записи, а иногда составлена значительно позднее. Анналы составлены по образцу западноевропейских средневековых хроник и пользуются средневековыми историческими трудами; в той части, которая касается скандинавских стран, тесно связаны по содержанию и по хронологии с сагами, особенно для XII–XIII вв. Изд. G. Storm, 1888 (десять редакций).

Kr. — Kristni Saga, сага о крещении Исландии (1000 г.). Вторая половина X в. — первая половина XI в. Составлена в начале XIII в. Изд. В. Kahle, 1905 (ASB. XI).

Landn. — Landnámabók, книга о заселении Исландии в IX–X вв. Один из важнейших и интереснейших памятников по истории Исландии, по содержанию тесно связанный с целым рядом саг. Время возникновения XIII в. Изд. 1843 г. В настоящий обзор вошли и цитаты из позднейших редакций Landn., менее интересных с исторической точки зрения; цитаты эти являются лишь дополнением к сведениям, взятым из других источников.

Ljósv. — Ljósvetninga Saga, сага о жителях Льосаватн. Северная Исландия; вторая половина X в. — первая половина XI в. Время возникновения — первая половина XIII в. Изд. 1830.

Msk. — Morkinskinna. Свод саг о норвежских конунгах; начинается с 30-х гг. XI в. и кончается на середине XII в. Составлен около 1200 г. Изд. С. R. Unger, 1867.

Nj. — Brennu-Njáls Saga, сага о Ньяле. Южная и западная Исландия; начало X в. — 1015 г. Самая большая и одна из лучших саг об исландцах. Составлена около середины XIII в. Изд. F. Jonsson, 1908 (ASB. XIII).

Ósh' 49 — Óláfs Saga hins helga, сага об Олафе святом, конунге Норвегии с 1015 г. по 1030 г. Так называемая легендарная редакция, возникшая во второй половине XII в. Несмотря на свой церковно-легендарный характер, содержит немало исторических данных. Изд. R. Keyser и С. K. Unger, 1849.

Ósh' 53 — сага об Олафе святом. Редакция, составленная в середине XIII в. и ближайшим образом связанная с той сагой об Олафе, которую мы имеем у Снорри в его Hkr. Изд. Р. А. Munch и С. R. Unger, 1853.

Sturl. — Sturlunga Saga, сага о Стурлунгах, знатном западно-исландском роде, выдвинувшемся во второй половине XII в. и игравшем видную роль в истории Исландии в XII–XIII вв. Под этим общим заглавием объединен целый свод саг, описывающих события с первой половины XII в. и заканчивающихся 69 на второй половине XIII в. Время возникновения — около 1300 г. Изд. G. Vigfusson, т. I и II, 1878.

Sverr. — Saga Sverris konungs Sigurðarsonar, сага о Сверрире, норвежском короле с 1184 г. по 1202 г. В основе своей составлена в самом начале XII в. исландским аббатом Карлом, долг, жившим при дворе Сверрира. Входит в состав Flateyjarbók (т. II, стр. 533–701).

Vápnf. — Vápnfirðinga Saga, сага о жителях Вапнфиорда. Вост. Исландия; вторая половина X в. Составлена в начале XIII в. Изд. J. Jakobsen, 1902–1903 (Austfirðinga Sǫgur, стр. 23–72).

Víga-Gl. — Víga-Glúms Saga, сага о Глуме-бойце. Северная Исландия; вторая половина X в. Составлена в конце XII в. или в начале XIII в. Изд. 1830 г.

Þorv. þ. — Þorvalds þáttr ens viðfǫrla, повесть о Торвальде путешественнике, исландце, принимавшем участие в христианизации Исландии. По времени и по содержанию тесно связана с Kr., но заключает в себе больше легендарного элемента, чем эта последняя. Изд. В. Kahle, 1905 (ASB. XI).70

Примечания

1 G. Hatt. Prehistoric fields in Jylland, Acta archaeologica, 1931, т. II, вып. 2, стр. 118–158.

2 Краткие очерки общего характера по земледелию у древних скандинавов имеются в таких изданиях, как Н. Paul «Grundriss der germanischen Philologie» т. III, изд. 2-е, стр. 457–459, §§41–43 и J. Hoops «Reallexikon der germanischen Altertumskunde», т. I, стр. 28–34; см. также J. Ноорs «Waldbäume und Kulturpflanzen im germanischen Altertum», стр. 617–651 (Страсбург, 1905).

3 Eg., XVII, 7 и LXII, 11. О том же в конце XII в. говорит и Sverr (Flat., т. II, стр. 625), а также норвежские акты и грамоты XI–XIII вв.

4 Об этих последних как об исторической источнике см. в указателе под их сокращенным обозначением Isl. Ann.

5 Korndyrkinga i Noreg i eldre tid, стр. 186. Bidrag til bondesamfundets historie, т. I. Осло, 1933.

6 Древнесеверный термин bóndi передаю здесь в русской транскрипции «бонд», не переводя его как «крестьянин» — по крайней мере, в пределах эпохи викингов. Этим термином в сагах и в законах обозначается основная масса свободного сельского населения; бонд — наследственный владелец хутора и земли, пользующийся, кроме того, и общинной землей (главным образом пастбищем). В эпоху саг среди бондов уже наблюдается значительное расслоение, основанное на экономическом неравенстве. Крупные бонды, stórbœndr, как уже сказано, по своему социальному положению — почти то же самое, что знатные вожди; далее следуют средние и мелкие бонды, smábœndr (smár — малый), т. е. наименее зажиточный слой, не говоря уже о безземельных, сидевших на чужой земле и обязанных определенной повинностью в пользу ее владельца, преимущественно — натуральной. С юридической точки зрения они являются лично свободными, но обычно не обозначаются как бонды; для них имеются другие термины.

7 Как на пример общего обзора, основанного на сагах, укажу на работу Е. Schönfeld «Der isländische Bauernhof und sein Betrieb zur Sagazeit» (Страсбург, 1902); при всех своих недостатках, частично отмеченных Н. Gering’ом в его рецензии в Zeitschr. für deutsche Philol., т. XXXVI, 1904, стр. 286–288, она не лишена ценности как собрание того фактического материала, который можно извлечь из саг.

8 Ук. соч., стр. 185–186.

9 В легендарных сагах мы нередко встречаем предания о принесении жертву богам тех конунгов, при которых в стране случался голод.

10 Konungsskuggsjá, стр. 42 (см. далее, стр. 45 сл.).

11 Об этом см. O. Petterson «Om klimavariationer i Europa under historisk tid». Ymer, 1913, стр. 119–140.

12 См. Н. Koht «Inhogg og utsyn i norsk historie» стр. 42 сл. (Христиания, 1921); Det norske folks liv og historie gjennem tidene, т. I, стр. 246 сл. (Осло, 1930).

13 Для хронологий саг об исландцах хорошим руководством является до сих пор старая работа G. Vigfusson «Um tímatal í Íslendinga sögum í fornöld». Safn til sögu Islands, т. I, 1856, стр. 186–502.

14 Wikingerspuren in Russland, стр. 650. Sitzungsber. der Preuss. Akad. der Wiss., hist-phil. Kl., 1931, т. XXIV.

15 J. Schreiner, Harald og Havsfjord. Scandia, 1936, т. IX, вып. I, стр. 71 сл.

16 А не датчанина, как ошибочно значится в статье М. П. Алексеева «Англо-саксонская параллель к поучению Владимира Мономаха». Труды отд. др.-русск. лит., ИРЛИ, т. II, 1935, стр. 43; автор ссылается на книгу К. Ф. Тиандера «Скандинавы в Белом море», стр. 51–58 (1906), где нет ни слова о датском происхождении Оттара; ср. там же, стр. 135–137.

17 См. J. Schreiner, ук. соч., стр. 75 сл.

18 См. А. Brøgger, Kulturgeschichte des norwegischen Altertums, стр. 27–28. Осло, 1926.

19 Brøgger, ук. соч., стр. 25–26.

20 Landn., 147–148.

21 Т. е. саамы.

22 Hkr. приводит здесь ту же строфу скальда Эйвинда, как и Fask. 53.

23 Т. е. не хотели терпеть.

24 Т. е. изменился к худшему, не удался.

25 Ныне Ютландия.

26 Yfirferð; об этом термине см. далее, стр. 28, прим. 1.

27 Hkr. I, 267.

28 Hkr. I, 225.

29 Об этом знает и латинская «Historia Norvegiae», написанная, как полагают, в начале XIII в. Monum. hist. Norv., изд. G. Storm, 1880 г., стр. 110–111.

30 См. F. Lindberg «Bondefreder under svensk medeltid» (Svensk) Historiesk Tidskrift, 1928, стр. 1–32, и H. Koht «Les luttes des paysans en Norvège», стр. 114–125, 1929. Не могу не отметить, что краткое изложение чрезвычайно интересной статьи Lindberg’а было исключено из моего библиографического обзора по современной шведской исторической науке, помещенного в «Историческом сборнике», т. III, 1934, стр. 371–386, так как редакция нашла эти договоры о мире невероятными для феодальной эпохи (!). Таким образом была обойдена молчанием целая страница из социальной истории скандинавских стран, поскольку она не укладывалась в историческую схему, согласно которой крестьянству не полагается организованно выступать на защиту своих интересов.

31 Hkr. I, 253–254.

32 Det norske folks liv og historie…, т. I, стр. 241.

33 Yfirsókn — то же, что yfirferð. Оба эти термина перевожу как «объезд»; смысл их заключается в том, что конунг предоставлял своему ставленнику управление определенной территорией, в пределах которой он совершал поездки по подведомственным ему делам и кормился при этом со своей дружиной за счет местного населения.

34 О Гуннаре и его хозяйстве см. обзор по Исландии, VII.

35 Т. е. населения области Трандхейм.

36 Hkr. II, 244–247.

37 Hkr. II, 29–31.

38 См. об этом S. Hasund, ук. соч., стр. 171 сл. и 215–216.

39 Óláfs Saga hins helga, изд. 1849, стр. 35 сл.

40 Ук. соч., стр. 189.

41 Det norske folks liv og historie… т. II, стр. 121.

42 Начиная с этого времени, я заменяю как в переводе текстов, так и в комментариях к ним архаический термин «конунг» термином «король». «Конунг» по самой этимологии своей восходит к родовому строю со значением «глава рода», «родовой старейшина»; см. Энгельс «Происхождение семьи, частной собственности и государства», стр. 93, замечания о переводе др.-греч. basileus как нем. König (Партиздат, М., 1934 г). Для эпохи установившегося феодализма термин «конунг» уже является непригодным в переводе. В языке саг он остается, но обозначает уже феодального государя, для которого более подходит русский термин «король».

43 Fms. VIII, 96.

44 Norges gamle love, т. I, стр. 453–456 (латинский и норвежский тексты).

45 Norges gamle love, т. I, стр. 112–113.

46 Ук. соч., стр. 187.

47 Konungskuggsjá, изд. 1848 г., гл. 36, стр. 77.

48 Les luttes des paysans en Norvège, стр. 26. Другой современный норвежский ученый, F. Paasche, видит в нем определенное историческое лицо, норвежского архиепископа Эйнара (ум. в 1263 г.), близкого к партии биркибейнеров и к королю Хакону; см. статью F. Paasche «Om Kongespeilets forfatter», Festskrift til H. Falk, стр. 170–181 (Осло, 1927).

49 Т. е. без примесей.

50 Skjaðak — пырей, Lolium temulentum.

51 Т. е. в реках и озерах.

52 Т. е. все упомянутые только что бедствия.

53 Den oldnorske og oldislandske Litteraturs Historie, т. II, 1901. стр. 759.

54 Так, по крайней мере, полагает F. Jónsson; если же принять во внимание предыдущие известия, относящиеся, по-видимому, к 80-м гг. X в. (см. IV–VI), то получается картина неблагополучия одновременно и на севере, и на юге Исландии.

55 K. Kålund «Bidrag til en histor.-topogr. Beskvivelse af Island», т. I, 1877, стр. 244–246. В этом классическом труде по топографии Исландии есть целый ряд подобных указании, которые можно сопоставить с нынешними археологическими исследованиями еще более древних пашенных участков в Дании (см. предисловие к настоящему обзору, стр. 1).

56 Den oldn. og oldisl. Litter. Hist., т. II, стр. 504.

57 В Исландии.

58 Мера веса, составляющая 143,4 кг.

59 Т. е. 100 локтей сукна; локоть, alin, = 0,8 м.

60 Сообщение о льдах приведено здесь мною во второй редакции саги (Bisk. I, 244), но о них упоминается и в первой.

61 Viga-Gl., 340. На этот интересный для истории древне-исландской агрикультуры текст ссылаются обычно все авторы соответственных очерков.

62 Bisk. I, 113, прим. 3.

63 Norges gamle love, т. IV, стр. 102.

64 Norges gamle love, т. II, стр. 459 и 465; перевод латинского текста грамоты 1277 г. на древненорвежский язык см. там же, стр. 472.

65 По-видимому, ошибка писца — вместо «в Исландии».

66 После приведенного только что известия, датируемого временем около 1200 г., следующим по хронологическому порядку должно было бы стоять под 1204 г. то, что говорится в компилятивной редакции одной из саг о епископах по списку XVII в.: «великий голод… по подсчету умерло 2000 человек за время от зимних ночей до дней перехода, большей частью от голода и лишений, в северной четверти». Издатель Bisk., G. Vigfusson, в предисловии, стр. LXV, особо отмечает это сообщение как неизвестное в анналах. Оно было бы действительно ценно, как всякое дополнение к настоящему обзору, если бы текст его не совпадал почти дословно с имеющимся в анналах известием 1192 г. (см. XX), чего не учитывал Vigfusson. Отнесение его к 1204 г. оказывается, таким обравом, подозрительным, и его интерес как сообщения нового или, по крайней мере, малоизвестного тем самым теряется.

67 Þerraleysi hit mesta, буквально — величайший недостаток сухой погоды.

68 10 августа.

69 См. G. Vigfusson, Icelandic-English dictionary, под словом veggr, стена.

70 Norges gamle love, т. IV, стр. 346.