Ты, солнышко, меня целуя,
спросила: «Я ли не светла?
Забудь же, мой милый, про зимние стыни,
забудь и не помни зла, —
ведь мне восемнадцать ныне!»

Но песня осенней арфы
гремела в моих ушах.
И я ответил: «Забуду ли гневный
зов смерти и тёмный страх
всеночный и ежедневный?

Ведь ждёт листопада в страхе
даже листва берёз,
и в городе зимнем, веснянка, без солнца
сколько прольёшь ты слёз,
в замёрзшее глядя оконце!»

Она ж надо мною смеялась
и гладила по волосам:
«Коль можешь, мой милый, в глаза загляни мне —
увидишь и скажешь сам:
О! сколько в них стужи зимней!»

С тех пор в моём сердце звучала
песня всегда одна:
весенние волны и вешние сини,
и всюду со мною, со мною она —
но ей восемнадцать и ныне!

Kyssti mig sól og sagði:
Sérðu ekki hvað ég skín?
gleymdu nú vetrargaddinum sára
gleymdu honum, ástin mín.
Nú er ég átján ára.

Þá dunaði haustsins harpa
í hug mínum þungan slátt.
Því spurði ég: Geturðu gleymt þessum rómi,
sem glymur hér dag og nátt
og býr yfir dauðadómi?

Því blaðmjúkra birkiskóga
bíður lauffall og sorg,
og vorhuga þíns bíða vökunætur
í vetrarins hljóðu borg.
Við gluggana frosna þú grætur.

Þá hló hún inn í mitt hjarta,
hár mitt strauk hún og kvað:
Horfðu í augu mín, ef þú getur,
ástin mín, gerðu það, —
og segðu svo: Það er vetur.

Þá sviku mig rökin, og síðan
syngur í huga mér
hinn hjúfrandi blær og hin hrynjandi bára,
hvar sem, hvar sem ég fer:
Nú er hún átján ára.