Т. Г. Логутенкова

Специфика усвоения книжной культуры в средневековой Исландии

Историко-культурная ситуация раннего средневековья в германоязычных странах характеризуется двумя важнейшими обстоятельствами: распространением христианского учения и распространением письменности на основе латинского алфавита. Первые книжные памятники на германских языках оказываются продуктом усвоения латинской христианской книжно-письменной традиции. Историко-культурные обстоятельства рассматриваемого периода обусловливают, по меньшей мере, два признака германской книжности: 1) ориентацию на латинскую традицию, 2) соотнесение с письменностью и противопоставление неписьменной, устной традиции. Очевидность первого подтверждается обозначением языка латинских книг как «книжной латыни», ср. др.-англ. Boklaeden («латинский язык» — ConsPh). Правомерность второго раскрывается при исследовании содержания и употреблении слова «книга» в древнегерманских письменных памятниках. «Книга» — это, прежде всего, текст в письменной форме, отличный от текста, бытующего по преимуществу в устной форме, при этом различие между письменным и устным текстом не является чисто формальным, а характеризует различные литературные традиции и культуры, т. е. письменный текст создается, как правило, по образцу и под непосредственным влиянием латинской книжности, а устный текст отражает предшествующую героическую собственно германскую литературную традицию.[1] Изучение специфики прозаического словаря, его отличий от поэтизмов позволяет предположить, что текст, обозначаемый словом «книга», характеризуется еще одним важным признаком: это, скорее, текст в прозе, нежели стихотворный текст.[2]

Латинская книжная культура оказывала различное воздействие на развитие германских языков и литературы в зависимости от особенностей историко-культурных ситуаций, благоприятствовавших или препятствовавших распространению христианской идеологии и средневековой учености, расцветавшей на прочном фундаменте античности. Усвоение книжной традиции возможно как, во-первых восприятие и включение и, во-вторых, отторжение и отталкивание. В первом случае книжность принимается, выступает образцом, входит в культурный и литературный контекст, как это происходило в раннесредневековых Англии и Германии. Во втором случае книжность изолируется, противопоставляется некнижности, как «чужое» — «своему», что было характерно для Исландии раннего средневековья. Исследуя причины такого противопоставления, следует учитывать самые разнообразные факторы: относительную географическую изоляцию и суровый климат в Исландии, особые условия колонизации, патриархальный общественный строй, мирную христианизацию исландцев и ретардационный характер христианизации, по сравнению с тем, как распространялось христианство у других европейских народов, отсутствие заметных диалектных различий, облегчившее становление литературного языка, наличие своеобразнейшей и богатейшей литературы. Признаки отторжения или изоляции книжности многообразны. Рассмотрим наиболее очевидные.

Фактически противопоставление «своей» (исландской) и «чужой» (латинской) традиций мы наблюдаем уже в начальных строчках первого древнеисландского грамматического трактата, где автор, обсуждая возможность и необходимость использования латинского алфавита для письма на исландском языке, чтобы исландский включился в группу языков, уже использующих латинский алфавит для записи исторических событий и законов (др.-исл.: enn þo rita enskir menn enskvna latinv stofvm ollvm þeim er rettræðir verða i enskvnni… Nv eptir þeira dæmvm… til þess at hægra verði at rita ok lesa sem nv tiðiz ok a þessv landi («Так, англичане пишут по-английски всеми теми латинскими буквами, которые правильно произносятся в английском… Теперь, следуя их примеру… для того чтобы стало легче писать и читать, как ныне повелось и в этой стране» — FGT), тем не менее, полагает, что для исландского языка латинский алфавит следует весьма значительно изменить, так как «в нашем языке есть почти все гласные и согласные» (др.-исл. þviat váár tvnga hefir flesta alla hlioðs eða raddar — FGT), и в качестве аргумента ссылается на греческий, латинский и еврейский языки, которые имеют свои собственные буквы. Такое рассуждение возможно лишь в том случае, если автор не воспринимает латинский язык (и все, что с ним связано, в том числе и латинский алфавит) как нечто образцовое.

Отмеченное противопоставление, т. е. собственной и чужой литературных традиций, прослеживается в первом древнеисландском грамматическом трактате и тогда, когда речь заходит в текстах, которые можно будет «легче писать и читать», если войдет в обиход новый алфавит. Ср. др.-исл. Nv vm þann mann er rita vill ęða nema að varv mali ritið an/nað tveggia helgar þyðingar ęða log ęðr att visi ę ęða а nema а ęða sva hveregi er maðr vill skynsamlegha nytsemi a bok nema ęða kenna («Теперь любой, кто хочет писать или изучать написанное на нашем языке, — или священные разъяснения, или законы, или генеалогии, или какое-либо полезное знание, кто хочет получить из книги»), а также др.-исл. til þess at haegra verði at rita ok sa sem nv tidiz ok/ a þessv landi bęði log ok ááttvisi eða þyðingar helgar eða sva þau hin spaklegv fraeði er/ ari þorgils son hefir a bokr sett af skynsamlegv viti… («для того, чтобы легче писать и читать, как сейчас повелось также и в этой стране, и законы, и генеалогии, или разъяснения священные, или также мудрую историю, которую Ари Торгильссон записал в книгах с таким мудрым пониманием» (FGT). Приведенный список текстов явно не полный, не охватывает весь корпус памятников, в частности, сюда не включены стихи скальдов и эддические песни, которые упоминаются далее в трактате (ср. др.-исл. sem skald quað… «как сказал скальд», др.-исл. Skalld e-/ rv hofvndar allrar rynni eða maals greinar sem smiðir [smiðar] eða logmenn laga «Скальды являются главными во всем, что касается письма или различий речи, как ремесленники в своем ремесле или законники в законах», а также использование в качестве примера эпизода из сказаний о Торе, с шумом и грохотом несущем котел. — др.-исл. enn haeyrði til hodo þa er þorr bar hverenn — FGT). По-видимому, автор первого грамматического трактата вовсе не стремился обозначить все существующие жанрово-стилистические разновидности, им произведен отбор, и принцип этого отбора достаточно прозрачно выражен: это произведения, в которых содержится «полезное знание».

Попытку расшифровать обозначения текстов из перечня автора первого грамматического трактата предпринял X. Бенедихтссон.[3] По его мнению, законами автор первого грамматического трактата мог называть такие своды законов, как Hafliðarskrá, «Церковный закон» и т. п. Это подтверждается косвенно тем, что одним из первых записанных латиницей памятников был сборник законов Grágas, фрагмент которого сохранился.

В обществе, где основным звеном была семья, значение генеалогий было особенно велико. По-видимому, генеалогии также были в ряду первых записанных произведений. Первые записи не сохранились, но генеалогии (др.-исл. attartala) упоминает Ари Торгильссон в первой версии «Книги об исландцах». Какие-то генеалогии были включены в саги об исландцах, записанные позднее, вероятно, генеалогии также составили основу «книги о занятии земли».

Самыми сложными для идентификации оказываются произведения, обозначенные þýðingar helgar «священные разъяснения». Очевидно, что это название относится к какому-то типу религиозной литературы, вопрос в том, к какому именно. Существует предположение, что в данном случае подразумевались проповеди, например, проповеди папы Григория I, которые были переведены на древнеисландский язык в числе первых в середине XII в. Др.-исл. þýðingar helgar могло относиться и к таким произведениям, как жития святых, апостольские саги, однако дошедшие до нас тексты были записаны явно позднее XII в., времени создания первого грамматического трактата. Гипотетическим является и отнесение к þýðingar helgar древнеисландских текстов трактатов «Lucidarius» и «Physiologus», датируемых концом XII в. X. Бенедихтссон считает наиболее вероятным, что þýðingar helgar обозначали тексты типа сохранившегося латинско-исландского фрагмента первой половины XIII в., который представляет собой истолкование отрывка Псалма LI. В тексте приведена цитата на латинском языке, а древнеисландское толкование (перевод, разъяснение) вводится словами þat þyþer sva «это значит». Архаические особенности языка данного фрагмента позволяют предположить, что он восходит к более древнему тексту, вероятно, XII в.

Исследование X. Бенедихтссона показывает, что тексты из перечня первого грамматического трактата — это, во-первых, письменные тексты, во-вторых, тексты, которые записывались латиницей в ряду первых, т. е. в соответствии с приведенными выше признаками — это, скорее, памятники книжной культуры. Следует заметить, что и сам первый грамматический трактат именуется др.-исл. bekling «книжица», bok «книга» (впрочем, наряду с др.-исл. mal «беседа», которое в какой-то мере может рассматриваться как жанровая характеристика, так как в тексте содержатся иногда явные, иногда скрытые обращения к читателю, повествование ведется от первого лица, и др.-исл. kapitvlvm из лат. capitulum «раздел, глава» — др.-исл. þa lese hann þetta kapitvlvm vandlega «тогда пусть читает он этот раздел (главу) внимательно» — FGT).

Еще одним важным признаком произведений из перечня первого грамматического трактата является то, что они могли быть не только записаны, как, например, эддические песни или саги, но и написаны, имели автора. Идея «осознанного авторства», по утверждению М. И. Стеблин-Каменского,[4] оказывается очень важной для литературного процесса в период раннего средневековья. Однако лишь очень немногие произведения из перечня первого грамматического трактата вошли в историю именно как авторские, вспомним, например, «Книгу об исландцах» Ари Торгильссона, а также более или менее достоверные указания на автора (или авторов) древнеисландских грамматических трактатов. Следовательно, можно предположить, что переход от эстетики «неосознанного авторства» к осознанию авторства не был завершен, несмотря на то, что воздействующая латинская книжная культура являлась авторской.

Все указанные признаки раскрывают подразумеваемое в перечне текстов противопоставление двух литературных традиций: новой книжной (формирующейся в условиях христианизации и распространения письменности) и прежней, собственной, при этом весьма авторитетной.

Сдержанное отношение к латинской книжности в средневековой Исландии подтверждается и особенным положением саги как литературной формы в общем корпусе древнеисландских памятников письменности. Саги восходят к устной нарративной традиции. Это специфическая литературная форма, представляющая собой открытую композиционную структуру, способную включать разнообразные в жанровом отношении отрывки (ср., например, исследования о многочисленных источниках «Саги о Ньяле», среди которых, в частности, письменные судебники). В то же время данная форма является индуцирующей в том смысле, что способна поглотить (переработать) другие жанровые формы, а следовательно, не допустить, или, по меньшей мере, препятствовать возникновению новых жанрово-стилистических разновидностей. Например, в сагах о епископах преобразуется жанр жития, при этом и сама «сага» предстает в основательно трансформированном виде. Старая форма наполняется новым содержанием, саговое повествование соединяется с житийными элементами. Жанровая форма складывается из совокупности характеристик. Если одни характеристики — композиционное построение произведения, отстраненность автора от повествования — сближают саги о епископах с родовыми сагами, то другие, в частности, иная оценка героев, описания их нравственных качеств, иной сюжетный стержень, не распря, а «чудеса» во славу Господа, отличают саги о епископах от остальных саговых произведений.

Другой иллюстрацией являются описанные М. И. Стеблин-Каменским особенности пересказа в прозе «Романа о Тристане» Томá: в исландской рукописи «Саги о Тристраме и Исенд» все монологи и диалоги, в которых находят выражения любовные, романические переживания, сильно сокращены или совсем выпущены, поскольку в сагах обычно нет того, что составляет сущность французского рыцарского романа, а именно: углубления во внутренний мир персонажа.[5]

Специфической эксплуатацией литературной формы саги можно, по-видимому, объяснить и загадочное, по мнению X. Херманнссона, отсутствие библиотеки в Одди, «самом ученом месте в Исландии» (как характеризуется школа в Одди в «Саге о епископе Торлаке»). Ср. «Ни один доступный источник не дает нам никаких намеков на существование в те времена, которые нас интересуют (времена Сэмунда Мудрого. — Т. Л.), библиотеки в Одди или где-либо еще».[6] X. Херманнссон предполагал в данном случае решение рода не иметь в церкви Одди иных книг, кроме необходимых для службы, ср. «церковь эта, по признанию Хальвдана, не являлась частной собственностью, книги же хранились лишь в церквах, которыми владели члены семьи».[7] Однако отсутствие упоминаний о книгах, с одной стороны, и, с другой стороны, отсутствие указаний на то, какие именно книги хранились в церквах, представляются типологически значимыми.

Источники, хранившиеся в Одди, которые, по всей вероятности, использовал в своих сочинениях и воспитанник школы в Одди Снорри Стурлусон, вряд ли могли быть названы «книгами», так как являлись воплощением литературной традиции, связанной неразрывно с существовавшей до распространения христианства собственной германской традицией на устно-поэтической народной основе (если воспользоваться термином В. В. Виноградова[8]) и противопоставленной книжной традиции. Возможно также, что упоминание в «Саге об Олаве Трюггвасоне» «книги» Сэмунда Мудрого, при котором школа в Одди приобрела известность и авторитет, есть не более, чем результат смешения понятий Оддом Сноррасоном, автором «Саги об Олаве Трюггвасоне» и монахом Тингейрарского монастыря, весьма искушенными в латинской книжности.

Признаком отторжения латинской книжности в раннесредневековой Исландии оказывается, не только преобразование (трансформация, проч.) жанрово-стилистических разновидностей, чуждых исландской литературы в саги, но и очевидное предпочтение переводов-интерпретаций при очень незначительном количестве буквальных переводов. Часто, впрочем, весьма трудно однозначно отметить на вопрос, имеем ли мы дело с переводом или оригинальным произведением. Так, К. Вратни выражает сомнение по поводу переводного характера древнеисландской легенды о Марии, включенной в Стокгольмский сборник проповедей, и считает, что это не столько перевод, сколько «переработка» (Bearbeitung) латинского текста на древнеисландском языке,[9] хотя значительную часть сборника составляют именно переводы латинских проповедей и легенд. В исландской литературе, по-видимому «не существовало четкого различия между переводом или пересказом и сочинением оригинального произведения».[10]

В древнеисландском языке в значении «переводить, выражать средствами другого языка» мог использоваться, вероятно, глагол þýða «объяснять, обозначать, интерпретировать», ср. þýðingar helgar «священные разъяснения» (возможно, переводы религиозных текстов) (FGT), или глагол др.-исл. snara «перелагать» (ср. др.-исл. 1аata froðer klerkar hveriar baekr, sem þeir finna, at snara til þeirar þioðar tvngv, sem i þi landi talaz «позволяют мудрые священники все книги, которые они находят, перелагать на их народный язык, на котором в стране говорят», — Prolog). Как видно из приведенных примеров, перевод связан с истолкованием мудрых, священных книг, предполагающим их известную адаптацию. Ситуация с переводами в Исландии коренным образом отличалась от Англии и в особенности Германии, где велась активная работа по переводу философских и теологических трактатов, историографических сочинений. Вспомним хотя бы планомерные усилия короля Альфреда и членов его «ученого кружка» (куда входили епископ Вустерский Верферт, Плегмунд, впоследствии епископ Кентерберийский, капелланы Эдельстан и Вервульф, Ассер, впоследствии еписком Шерборнский и др.) или труды монахов Фульдского монастыря. Переводы часто были буквальными, т. е. выполнялись на уровне слова, ср. объяснение короля Альфреда в предисловии к переводу «Обязанности пастыря» Григория I Великого: др.-англ. boc wendan on Englisc… hwilum word be worde… «книгу перевести на английский язык… иногда буквально (слово за слово)», хотя переводчики допускали, разумеется, и некоторые отступления от буквы оригинала (ср. продолжение цитаты: др.-англ. …hwilum ondgit of andgite «…иногда по смыслу (смысл смысла)» (Cura).

Отторжение книжности, конечно, не могло привести к ее полной изоляции, при том, что выдающиеся исландские епископы, получая образование в европейских университетах, хорошо знали сочинения латинских авторов. Противопоставление книжности и собственной литературной традиции создавало условия для их диалога и взаимодействия. Поскольку, как отмечалось выше, книжная традиция является традицией письменной, то можно предположить, что ссылка на написанное есть ссылка на книжную традицию, тогда как ссылка на сказанное есть ссылка на устную традицию, но это предположение оказывается верным лишь отчасти.

Отсылки (обозначим так указания на используемые в произведениях источники) характеризуются довольно жесткой синтаксической структурой, ср. др.-исл. þá var þatmaelt i logum «как это было сказано в законе» (Ari); sva sagði Saemundr prestr hinn froði «как сказал Сэмунд Священник Мудрый», sva segir heilagr prestr Beda i alldar fars bok «как говорит священник Беда в книге о событиях в мире (De ratione temporum)»; sva segia vitrir menn «как говорят мудрые люди»; ok enn er sagt i fornkveðum «и как сказано в старых песнях» (OS); sem priscianus seger «как говорит Присциан» (3GrTr); в некоторых случаях источник точно не указывается, др.-исл. sem aðr er sagt «как ранее сказано»; sva er sagt «как сказано», sem fyrr var ritat «как прежде было написано»; þat finnz ritat aa bokum «это оказалось записано в книгах» (OS); en svá er sagt «и как сказано» (Ari; EgS); sem aðr er ritat «и как ранее написано» (2GrTr); sem fyrr var ritað (Njala).

Фактически каждая отсылка включает одно из двух понятий «говорить/сказать» и «писать/написать». Внимательное изучение, показывает, что фразы, включающие понятие «писать», могут отсылать: а) к письменному источнику, книге, б) к тому же самому тексту, к информации, изложенной выше; фразы, включающие понятие «говорить/сказать»: а) отсылают к устно переданной информации и б) представляют собой конвенциональный способ оформления отсылок, когда речь идет о таких источниках, как Святое Писание, труды Беды Достопочтенного или «только что написанное». Следовательно, саги являются письменным источником в той же степени, что и книги, но вместе с тем, как мы пытались продемонстрировать, между сагами и книгами существуют различия.

Приведенные выше факты позволяют констатировать оттеснение латинской книжности на периферию литературного процесса в раннесредневековой Исландии. Если диалог между двумя литературными традициями (латинской книжно-письменной и собственно исландской) ведется, то доминирует в нем, безусловно, последняя. Памятники письменности, обозначаемые как саги, т. е. «сказанное», скорее оказываются результатом плавной эволюции литературной традиции на устно-поэтической основе, нежели откликом на распространение латинской книжности.

Памятники:

Ari — The Book of Icelanders by Ati þorgilsson / Ed. by H. Hermannsson. Ithaca, 1930; ConsPh — Sweet's Anglo-Saxon Reader in Prose and Verse. Oxford, 1990; Cura — King Alfred's Version of Grefory's Pastoral Care. New York, 1969; EgS — Egils Saga // Altnordische Saga-Bibliothek. Halle (Saale), 1892–1929; FGT — Benediktsson H. The First Grammatical Treatise: Introduction, Text, Notes, Translation, Vocabulary, Facsimiles. Reykjavik, 1963; 2GrTr — Mogk E. Der sogenannte zweite grammatische Traktat der Snorra Edda. Halle, 1889; 3GrTr — Den tredje og fjaerde grammatiske afhandling i Snorres Edda // Samfund til udgivelse of gammel nordisk literatur / Udg. af B. M. Olsen. Kobenhavn, 1884; Njala — Njals Saga // Altnordische Saga-Bibliothek…; OS — Olafs Saga // Altnordische Saga-Bibliothek…; Prolog — Samfund til udgivelse of gammel nordisk literatur / Udg. af B. M. Olsen. Kobenhavn, 1884.