Павел Григорьев

Дар Хермоду

Глубока была мысль его — дума короля, сильна была его рука — десница героя, пламенел гордый дух его в могучем теле. В стольной Хлейдре, в королевской зале, на резном престоле, изукрашенном золотом, во главе йольского пиршества восседал Херемод, сын Итермона, кюнинг данов.

За столом на самых почетных местах (после самого кюнинга) сидели двое витязей, прославленных в битвах — Хальга и Веодвюрм.

Это они несколько лет назад принесли данам победу в битве с ютами, прорвав стену щитов вокруг короля Эамунда, и разметав его дружину. Хальга сразил ютского кюнинга, а Веодвюрм срубил королевское знамя, и юты, лишенные предводителя, обратились в бегство. Но в этой же битве пал и Итермон, отец Херемода, сраженный стрелой в глаз. Херемод встал во главе датской рати и взял много богатств в Тьоде1, а по возвращении в Данию был превозглашен королем.

Херемод был погружен в раздумья, и, казалось, не замечал обращенных на него ждущих взглядов. Наконец, тряхнув светлой головой, словно отгоняя от себя раздумья, он встал и знаком подозвал к себе дроттсети2 Хеонрика. Ожидавший этого знака Хеонрик подошел к кюнингу, и наполнил огромный королевский рог пивом до самых краев. Херемод, встал, принял рог у кравчего и подошел к огню. Подержав некоторое время рог над огнем, конунг громко промолвил:

— За здоровье всех Скильвингов, и в память Итермона, сына Хратры! — затем он осушил огромный рог за один дух и сел обратно под одобрительный гомон дружины.

Теперь пир был в самом разгаре. Был вечер, в палате было сумрачно. Огромный стол ломился от еды: тут были и печеные кабаны, и жареная дичь, и сочные сыры и мягкий хлеб и другое, подобающее столу датского короля. В зале стоял огромный чан с пивом, и другой — с мёдом, кравчий расторопно наполнял этим питьем рога, чаши и кубки кюнинга и знатных воинов. Гости ели, пили, и вели между собой беседы. Хальга и Веодвюрм обсуждали, какой обет лучше всего дать молодому кюнингу данов этим йольским вечером. Хальга, отпив из своего рога (изукрашенного лишь чуть менее роскошно, чем королевский), обратился к своему другу:

— Наш король молод, и еще неженат. Может статься, что лучше ему дать обет взять в жены Гундрун, дочь Хеодена. Говорят, она красивейшая из женщин, и даже готская королевна Хильдебург, дочь Хредрика не сравниться с нею своей красотой…

— Гундрун, дочь кюнинга гломмов… Да, говорят, он красива, как Фрийя, но и также говорят, что Хеоден не в меру спесив и своенравен. Чую, нашему Херемоду придется немало постараться, чтобы заполучить ее в жены, ибо ее отец отказывал в женитьбе на его дочери всем королям (а их было немало!), которые сватались, а ведь среди них были хёвдинги не менее знатные, чем правитель данов…

— А, может, господину лучше дать обет победить Снэора Старого, и взять с него дань? Ходят слухи, что у него скопились огромные богатства, — встрял в разговор витязей неистовый Хеальф. Он был берсерк, и очень жаден до золота.

— Нет, едва ли кто и во всем мире сможет победить Снэора-кюнинга. Ему уже две сотни зим, и великое колдовство и чары сопутствуют ему. Думается мне, что вступив с ним в битву, мы будем биться не только с ним самим и его воинами, но и со всеми турсами и духами севера, которых он призовет себе на подмогу, — ответил за Хальгу берсерк Беорн. Как и Хеальф, он был одним из двенадцати отборных берсерков датского кюнинга.

— Да, — подтвердил подошедший Хеонрик, — легче одолеть Свегдеора, которому подвластен и Геатланд, и Уппланд, не говоря уж о других землях — и хёвдинги этих земель тотчас соберут свои дружины и ополчение, лишь завидев ратную стрелу из Уппсалы, и приведут к нему на помощь против его врагов. Мало кто может сравниться на севере могуществом со Свегдеором, сыном Фильны. Но все же легче тягаться с ним, чем со Снэором Старым и всеми троллями с севера.

Херемод слышал все эти разговоры, но молчал и лишь изредка доброжелательно усмехался, не забывая отдавать должное сочному мясу и золотистому пиву.

И вот привели жертвенного вепря. Это был рослый зверь с нарочито позолоченными клыками, в его маленьких глазках отражался огонь очага и время от времени он издавал звучное хрюканье. Первым к вепрю подошел Веодвюрм, он возложил свою руку на щетинистую спину вепря, в другой руке он держал огромный богато украшенный рог, заранее наполненный пивом. Простояв немного в молчании, он произнес:

— Обещаю до начала лета убить исполина из Свиавельда и взять в жены Хильдегюд, дочь Гритгеарда!

Пирующие взглянули на витязя — обет был очень трудновыполним, но взгляд Веодвюрма был уверен и непреклонен.

Все знали, что некий исполин уже как полтора года разоряет владения ярла Гритгеарда. Ярл, не в силах справиться с этим лихом, обещал свою дочь в жены тому, кто принесет ему голову этого тролля. Полгода назад Свиапдег, витязь из Уппсалы, пришел в Гестрекланд, чтобы убить великана. Он подстерег его у леса, когда тот тащил на спине двух тучных быков из стад ярла, и вызвал исполина на бой. Великан сбросил ношу и, схватив ствол дерева, напал на Свеапдега. Далеко был слышен грохот их битвы. В этом бою Свиапдег был смертельно ранен — его плечо превратилось в кровавое месиво от удара стволом дерева, но и по мечу Свиапдега тоже стекала кровь — он сумел сильно ранить исполина. Одолев витязя, исполин подобрал туши быков и орошая траву кровью, удалился в лес. Подоспевшие разведать, чем кончится бой, люди Гритгеарда принесли потерявшего сознание Свиапдега из леса в селение. Через день Свиапдег умер, не выпуская меча из рук. Свегдеор, кюнинг свеев, был очень опечален гибелью своего лучшего витязя, однако, никто более из свейских витязей не пожелал идти в Гестрекланд, чтобы отомстить за своего товарища, несмотря на то что через короткое время исполин возобновил разбой.

Произнеся свой обет, Веодвюрм подержал рог над огнем, и мгновенно осушил его до дна. Затем к вепрю подошел Хальга Храбрый и дал обет убить в поединке берсерка Аки (который присутствовал, как и прочие знатные воины, среди пирующих). Несколько недель назад Аки сильно оскорбил Вульфа, родича Хальги, и тот вызвал берсерка на поединок, но был им убит. Всем было ясно — Аки, надеясь завладеть имуществом Вульфа, нарочно оскорбил его, чтобы тот был вынужден вызвать его на единоборство. Услышав обет Хальги, Аки злобно усмехнулся и его глаза засверкали — он считал себя не слабее Хальги.

Так, один за другим, пирующие возлагали свои руки на жертвенного вепря и, давая обеты на будущий год, выпивали обетные чаши, подержав их над огнем. Так делали они, как делали их предки, и также, казалось им будут делать их потомки до Гибели Богов.

И вот пришел черед короля. Херемод встал и, взяв королевский рог — Хеонрик уже наполнил его пивом, подошел к вепрю. Он возложил свою руку на его спину, отчего кабан протяжно всхрюкнул и дёрнулся, почуяв мощь королевской руки. Кюнинг произнес:

— Обещаю так распространить свою власть за грядущий год — от страны финнов до самых земель веалов не будет кюнинга, который бы не признал мою власть и не платил бы мне дань. Да сияет моя слава под этим небом ярче, чем все другие деяния, свершенные отважными мужами!

Воцарилось глубокое молчание и все обратили свой взор на короля — не слыхали еще до этого даны, что кто-нибудь давал такие обеты. Херемод подошел к огню, подержал над ним королевский рог, и осушил его единым духом — сам Тунор не осушил бы его быстрее!

После того, как все дали свои обеты, поднялся и вышел на середину залы Эггвальд — королевский скоп3. Он сел на заранее приготовленное для него место и подождал, пока все умолкли и обратились к нему лицом. Затем он запел песнь о создании мира, подыгрывая себе на арфе:

В начале времен
ни земли, ни солнца —
светила небесного
в мире не было
над Миддангеардом,
ни луны сияющей,
ни моря вод,
ни зелени травной,
ни Древа великого,
был лишь Иама,
муж издревний.
Родил великий
Иама — Эму
прекраснолицую
и с нею сына;
и еще одного,
великого телом —
шестиголового Треодгельму.
Из сосцов текли
у Эодумлы
четыре потока
беломолочных —
вот чем Иама
насыщался древле.
Затем народился
— три дня Эодумла
лизала скользкий
камень соленый,
осыпанный инеем —
Бура вырос
могучий из камня,
зачинатель семени
Эсов благих.
Родил Бура
в годы древнейшие
сына во всем
на себя похожего,
Эсов родителя.
Взял в жены Бор
светлую Бестлу,
Бильторна дочь,
Треодгельмы наследника.
В недолгом времени
трое родилось
светлых Эсов,
землесоздателей —
мудрый Воден,
даритель славы,
Вий и Вела —
могучие боги.
С Иамой в схватку
братья вступили,
великана они
поразили насмерть.
Тяжесть тела взяв,
бросили в бездну,
в самую глубь
Гиннунгеагапа;
Из плоти Иамы
землю создали
широкогрудую,
из костей его — горы
воздвигли высокие,
лес — из волос
издревнего мужа,
из крови — реки
и моря воды,
и океан, твердь омывающий.
Упрочили череп
огромный над твердью,
небосвод воздвигнув
широкообьятный,
тучи вышли
из мозга Иамы,
из век великана —
стена высокая.
Солнце создали,
светило славное,
Ви, Воден и Вела,
Буры потомки,
из искр Муспелльхема —
и светит Свеалин
над Миддангеардом
всем земнородным.
Луна сияющая
светилу в подмогу
тогда ж была создана.
Вот подвиг великий,
несравненное дело,
потомками Буры
издревле сделанное —
землесоздание,
миросозиждельство.
Эска и Эмблу
нашли могучие
на берегу
моря шумящего,
без судьбы и обличия,
без жизнедыхания.
Воден, благою
силой наполненный,
Даритель Славы,
дал жизнь и душу,
Вела дал разум,
и телу движенья,
а Ви — обличье
и слова дар…

Эггвальд пел и пирующие внимательно слушали его, хотя каждому из них было известно это сказание, перешедшее к ним от предков. В палате был полумрак, очаг лишь частично озарял залу. Чуть слышно урчали собаки, грызущие кости в дальнем конце палаты. Наконец, певец умолк. В пространстве еще звучал звук струн, когда вдруг приоткрылись и скрипнули двери залы. Воины, сидевшие у входа, насторожились. В палату вошел человек, и все показалось, будто промелькнула какая-то огромная тень. Вошедший был стар — борода, почти целиком седая, спускалась ему на грудь, однако морщин на его лице заметно не было. Он был очень высок — на пол головы выше Хальги (который был самым высоким из пирующих воинов), закутан в темно-синий очень ветхий плащ, а на голове у него была нахлобучена большая шляпа такого же цвета. В руке он держал мешок, в котором явно было нечто увесистое. В палате воцарилось всеобщее молчание, все будто впали в какое-то оцепенение, даже собаки перестали урчать. Человек вышел на середину залы, ближе к очагу. Теперь все заметили, что гость крив на один глаз. Кюнинг, силой воли сбросив с себя странное оцепенение, привстал с престола и обратился к гостю:

— Как тебя звать, нежданный гость? Зачем ты явился сюда в столь поздний час, когда люди в своих жилищах празднуют Йоль? Если же нет у тебя пристанища, и ты замерз, голоден и обуян жаждой, то погрейся у очага, садись за этот стол, ешь и пей вволю — еще не бывало, и не будет такого, чтобы кто-нибудь ославил меня за скупость.

Гость посмотрел на Херемода, и отвечал ему голосом, который всем присутствующим (с которых все еще не спадало странное оцепенение) показался несколько необычным, но в то же время странно знакомым

— Зовут меня Хельмбера, щедрый кюнинг. Пришел я, чтобы поднести тебе дар, который тебе, королю, подобает. Согласен ли ты принять его?

— Что же это за дар, достойный короля данов? — спросил Херемод.

— Не могу я сказать этого тебе, господин, пока ты не согласишься принять его. Примешь ли ты мой дар?

Внезапно сильное чувство опасности неведомого дара волной нахлынуло на Херемода, но преодолев его, он ответил:

— Сдается мне, немногое можешь ты поднести в дар кюнингу и, чувствую, губительным для меня это может оказаться. Но недостойно короля отвергать дары, какими бы они ни были. Хельмбера, я принимаю твой дар.

Хельмбера улыбнулся и подошел к Херемоду. Подойдя ближе к кюнингу, он вынул из своего мешка шлем, а затем и кольчугу. Херемод, как и все присутствующие, жадно вглядывался в вынутое. Шлем, казалось, пылал огнем. Он был изукрашен золотыми и серебряными пластинами с на удивление искусно изображенными на них зверями и воинами. Фигурными пластинами были покрыты и нащечники. На верхушке шлема сияла золотая фигурка ворона. Под стать шлему была и кольчуга — она вся будто искрилась и полыхала, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять — едва ли в мире найдется клинок, способный пробить ее. Херемод бережно принял шлем и кольчугу из рук Хельмберы, и сказал ему:

— Хельмбера, поднесший королю столь богатые дары, нет у меня при себе сокровищ, сравнимых с этими, которыми бы я мог отдарить тебя. Все же садись за стол, ешь и пей, а затем ложись почивать с нами в палате. Завтра я велю отсыпать тебе столько золота, сколько ты сможешь унести.

Хельмбера отвечал королю:

— Нет, господин, не задерживай меня. И золота у меня достаточно. Прямо сейчас я отправлюсь в обратный путь, раз уж, стало быть, я поднес тебе дар, как и намеревался сделать, и ты принял его.

Херемод ничего не ответил, лишь нехотя кивнул. Хельмбера скомкал мешок, и спрятал его в полу плаща, затем он повернулся и зашагал к дверям. Как только он вышел, с присутствующих спало непонятное оцепенение, и они стали оживленно переговариваться и обсуждать, кто бы это мог быть, поднесший их королю такие подарки. Наконец, после долгих споров и обсуждений, длившихся до поздней ночи, большинство решило, что это был бог, один из Эсов, должно быть, сам Воден. Херемод не участвовал в этих разговорах — раньше всех он понял, кто это был. Король внимательно смотрел на дары, поднесенные ему Отцом Павших, и не мог на них наглядеться. Теперь он точно знал — он исполнит свой обет и покроет себя великой славой.

Примечания