В IX веке жил в Норвегии человек, по имени Онунд, — храбрый викинг, нередко предпринимавший далекие морские походы. По матери был он родом из Уппланда, но родичи его с отцовской стороны большею частью разместились в Рогаланде и Гердаланде. Было у Онунда пять хорошо вооруженных кораблей, снабженных всем нужным для дальнего плавания. Не раз нападали они на Гебридские и Баррские острова и в один из своих походов встретились тут с военными кораблями ирландского короля Кьярвала. Силы были равные, и завязался горячий бой. Много пало народу с обеих сторон, по дело кончилось все-таки тем, что король Кьярвал бежал, покинув все свои корабли, кроме одного, на котором и удалось ему спастись от погони. Онунду с товарищами досталась богатая добыча, и, захватив остальные корабли Кьярвала, провели они всю зиму на Барских островах, а потом еще в течение целых трех лет предпринимали беспрестанные набеги на Шотландию и Ирландию.
Тем временем в Норвегии возникли большие смуты и междоусобицы. Сын Гальфдана Черного, Гаральд Луфа, т. е. длинноволосый, прозванный так за длинные нечесаные волосы, бывший сначала королем в Уппланде, стал понемногу подвигаться на север, постоянно одерживая победы над соседними королями, а потом пошел войной и на юг, подчиняя себе все земли, лежавшие на его пути. Но когда дошел он до Гердаланда, навстречу ему вышло большое войско, во главе которого стояли лучшие люди Гердаланда, не успевшие уйти за море. Было это как раз в ту осень, когда Онунд со своими спутниками вернулся домой в Норвегию. Узнав, в чем дело, они сейчас же примкнули к войску, собравшемуся против короля Гаральда, и просили поставить их в том месте, где бой будет всего жарче. Битва произошла в Рогаланде при фиорде, носившем название Гафрефиорда и была это одна из самых отчаянных и кровопролитных битв, когда-либо бывших в Норвегии, и о ней рассказывается во многих сагах. Кроме жителей той страны в битве этой принимало участие много воинов из других земель, а также и много чужеземных викингов. Долго длился бой: обе стороны совершали чудеса храбрости; но как отважно ни бился Онунд с товарищами, они не могли устоять против отчаянного натиска короля Гаральда.
Онунд стал со своим кораблем рядом с кораблем Торера Гакланга (длинный подбородок), почти как раз посереди флота. Король Гаральд сам напал на корабль Торера, так как Торер славился, как отважный и непобедимый боец. Между ними завязался ожесточенный бой. Наконец, король призвал на помощь своих берсерков, — никакое оружие не причиняло им ран и никто не в силах был выдержать их натиска. Торер отчаянно защищался, пока не был поражен на смерть на своем собственном корабле; весь же экипаж его был или перебит, или обращен в бегство. Тогда перерубили канат, соединявший корабль с другими кораблями, и выведя его из ряда боевых судов, поставили позади.
Покончив с Торером, воины короля Гаральда напали на корабль Онунда. Онунд сам стоял на носу и отважно бился. И сказали тогда слуги короля: «Вот человек, который все лезет вперед; дадим же ему навсегда памятку о том, что и он был в бою!» В это время Онунд, став одною ногою на борт корабля, занес топор и готовился уже нанести удар, как один из врагов направил в него свое копье. Онунд, отводя удар, отклонился немного назад и другой воин нанес ему удар по ноге, пониже колена и совсем отсек ногу. Онунд не мог уж продолжать битвы, да, к тому же, и большая часть экипажа на его корабле была перебита. Однако, товарищам Онунда удалось-таки перенести его на другой корабль, принадлежавший человеку, носившему имя Транда. Транд тоже бился против короля Гаральда и корабль его стоял бок о бок с кораблем Онунда. Но тут все обратились в бегство, и Транд вместе с другими поставил паруса и поспешил уйти на запад, спасаясь от погони.
Онунд в недолгом времени выздоровел, но всю свою остальную жизнь должен был ходить на деревяшке, отчего и получил прозвище: Онунд Деревянная Нога.
Между викингами, странствовавшими в то время по западным морям, было немало знатных и известных людей, которых король Гаральд прогнал из их владений, забрав себе их земли и объявив изгоями всех, кто только бился против него. Между этими викингами особенно славился Геирмунд Гельярскинд. Он тоже владел обширными землями в Гердаланде, но не участвовал в битве против короля Гаральда, так как не успел еще вернуться домой, в Норвегию. Оправившись после своей раны, Онунд вместе с Трандом отправились к нему, чтобы спросить его, не намерен ли он попытаться вернуть себе свои земли в Гердаланде, и в таком случае предложить ему свою помощь, так как они и сами имели там большие земли; к тому же Онунд был знатного рода и очень богат. Но Геирмунд отвечал, что могущество короля Гаральда сильно возросло за последнее время, и не могло быть надежды, чтобы попытка силой вернуть себе свои владения принесла им пользу или почет, так как вокруг него сплотилась большая часть населения; поступать же в слуги к королю и выпрашивать у него то, что принадлежало ему по праву, как законная его собственность, ему не хотелось, а потому он предпочитал попытать счастья где-нибудь на стороне.
Простившись с Геирмундом, Транд с Онундом отправились искать пристанища на Гебридских островах и повстречали тут многих из своих друзей. Между прочими встретили они тут одного норвежца, по имени Уфейг Гретти, т. е. змея. Был он из славного норвежского рода Ольва Многодетного, но во время смут, поднявшихся при короле Гаральде, бежал на Гебридские острова вместе с племянником своим Тормодом Скапти. Покидая Норвегию, они захватили с собою свои семьи и служителей, и с тех пор жили походами на Шотландию и многие другие земли на западе. Онунд и Транд, встретившись с Уфейгом и Тормодом, тесно сдружились с ними, потому что в те времена смут и междоусобиц люди радовались каждому приезжему из Норвегии, как воскресшему другу. Тем не менее, Онунд постоянно был очень озабочен и замкнут в себе. Транд заметил это и стал допытываться, что лежало у него на сердце. В ответ Онунд пропел ему песню:
Постоянно теперь я не в духе
(Беде, ведь, легко подкосить человека)
С тех пор, как в отчаянной схватке
Получил я великую рану.
Сдается мне, люди, быть может,
На меня теперь смотрят с презреньем, —
И того одного уж довольно,
Чтоб не знать никогда мне отрады.
— Напрасно ты так думаешь, — отвечал ему Транд, — тебя, во всяком случае, все здесь уважают, как отважного человека. Теперь тебе остается только поселиться здесь и жениться, и в этом я готов помогать тебе словом и делом.
— Конечно, — отвечал Онунд, — я доказал свою храбрость, но все же теперь мне трудно найти себе хорошую невесту.
— У Уфейга есть дочь, по имени Аза, — продолжал Транд, — и если ты хочешь, я стану сватать ее за тебя.
Онунд согласился, и вскоре завели они об этом речь и с Уфейгом. Уфейг согласился, так как знал Онунда за человека знатного и богатого всяким движимым имуществом. «Землям же его в Норвегии я не придаю большой цены», — прибавил он. При содействии Транда договор скоро был заключен, и Уфейг должен был дать своей дочери в приданое одно только движимое имущество, так как за земли в Норвегии никто из них не дал бы ни гроша. Вскоре после того и Транд просватал за себя дочь Тормода Скапти. Обе девушки должны были считаться невестами и ждать своих женихов три года. С тех пор Онунд и Транд проводили лето в походах, а зимовали на Баррских островах.
Когда миновали условленные три года, отпраздновали две свадьбы, и Транд с Онундом окончательно поселились на Гебридских островах. Так прошло несколько лет.
Отец Транда, Бьёрн, был родом с острова Готланда, но принужден был бежать оттуда, так как, находясь в ссоре с зятем короля, убил его. После довольно долгих скитаний он нашел наконец безопасный приют в Норвегии у одного человека, но имени Ондотт Крака. У него проводил он зиму, а летом отправлялся в морские походы, и так как он отважный и смелый викинг, то скоро разбогател, и Ондотт Крака выдал за него замуж дочь свою, Гельгу, которая и была матерью Транда.
Через несколько лет после поселения Онунда и Транда на Гебридских островах, Бьёрн умер, и как только весть об этом распространилась, явился к Ондотту герцог Грим и стал требовать выдачи ему наследства, оставшегося после Бьёрна, говоря, что Бьёрн был родом с острова Готланда, следовательно, чужестранец; сына же его, Транда, не было в Норвегии во время смерти отца, а в таких случаях наследником является король. Но Ондотт Крака решительно отказался выдать наследство, объявив, что он намерен сохранить его для своего внука, Транда, и герцог Грим должен был уехать, ничего не получив.
Транд, получив известие о смерти отца, сейчас же собрался в Норвегию и Онунд Деревянная Нога вызвался сопровождать его. В то же время и Уфейг Гретти с Тормодом Скапти покинули Гебридские острова, переселившись со своими семьями и людьми в Исландию.
Тем временем Транд с Онундом пошли на запад, к Норвегии, и при таком попутном и свежем ветре, что они прибыли к Ондотту Краке прежде, чем кто-нибудь успел сведать об их отплытии. Ондотт встретил Транда приветливо и радушно и сейчас же рассказал ему о посещении герцога Грима. «Но я предпочел, чтобы ты получил имущество, оставшееся после твоего отца, вместо того, чтобы попало оно в руки королевского слуги. Думаю я также, что это очень счастливо для тебя, что никто не успел узнать о твоем приезде, так как я предвижу, что Грим будет мстить нам при первом случае. Мое желание, чтобы ты принял от меня наследство и переселился в какую-нибудь другую страну».
Транд обещал исполнить его желание и, приняв от него наследство, стал поспешно готовиться к отъезду. Садясь на корабль, Транд спросил Онунда, не хочет ли он отправиться с ним в Исландию. Онунд отвечал, что ему хотелось бы прежде посетить своих родственников и друзей на юге Норвегии.
— В таком случае нам надо расстаться, — сказал Транд. — Но я желал бы, чтобы ты оказал помощь моим родственникам, которым будут мстить за то, что мне удалось скрыться. Теперь я отправляюсь в Исландию и надеюсь, что и ты последуешь туда за мною.
Онунд обещал, и они нежно простились друг с другом.
Транд благополучно прибыл в Исландию, где Тормод Скапти принял его очень радушно, и Транд поселился в Трандгольте, на запад от реки Тиорса.
Онунд отправился на юг, в Рогаланд и тайком посещал своих родных и друзей. Тут узнал он, что король Гаральд завладел его достоянием и передал его одному человеку, по имени Гареку, бывшему управляющим королевскими имениями. Тогда Онунд в ночное время напал на Гарека врасплох и убил его. Затем, забрав все бывшее в доме имущество, поджог дом. Зимою Онунд скрывался в разных местах.
Тою же осенью герцог Грим, мстя за отказ выдать ему наследство Бьёрна, убил Ондотта Краку. Но жена Ондотта, Сигни, в ту же ночь перенесла на корабль все имущество и, вместе со своими сыновьями, Асмундом и Асгримом, бежала к своему отцу. Весною Онунд, узнав об убийстве Ондотта Краки, отправился к Сигни и спросил ее, какой помощи она от него желала. Сигни отвечала, что ей хотелось бы, чтобы он отомстил герцогу Гриму за убийство Ондотта. Онунд согласился и, условившись с сыновьями Ондотта, послал разведать, что намеревался делать Грим. Оказалось, что Грим приготовлялся задать летом большой пир, на который пригласил и ярла Аудуна. Выждав назначенное время, Онунд с сыновьями Ондотта тайно ото всех прокрался к жилищу Грима; они подожгли дом, сожгли самого герцога Грима, а вместе с ним и еще до тридцати человек. Тут забрали они много ценных вещей, после чего Онунд скрылся в лесу, а братья, бросившись в лодку, отплыли на некоторое расстояние от того места и держались неподалеку, ожидая, что будет. Ярл Аудун, согласно уговору, приехал на пир, но не нашел уже Грима. Собрав народ, ярл Аудун провел тут целых три ночи, но ничего не узнал ни об Онунде, ни о его товарищах. Ночи он проводил сам-третей в комнате под самой крышей. Онунд, разведав обо всем этом хорошенько, послал за братьями и, когда они явились к нему, спросил их, что они предпочитают, окружить ли дом, или напасть прямо на самого ярла. Они выбрали последнее. Выбив дверь и ворвавшись в комнату ярла, один из братьев, Асмунд, бросился на двоих людей, спавших в одной комнате с ярлом, и с такою силою швырнул их на нол, что чуть не положил их на месте. Асгрим же напал на ярла, требуя от него вознаграждения за убийство отца: ярл Аудун сам присоветовал герцогу Гриму требовать наследства Бьёрна и вместе с ним участвовал в нападении на Ондотта. Ярл стал было отговариваться, говоря, что у него не было при себе денег и прося отсрочить выплату пени, но Асгрим приставил к его груди острие своего копья, и тогда ярл отдал ему цепь, что носил он на шее, три золотых кольца и плащ из драгоценнейшей материи. Асгрим, приняв от него эти вещи, дал ему прозвище «Коза» и поспешил на двор, где ждал его Онунд и где собралось уже много народу. Тут же произошла отчаянная схватка.
После этого Онунду нельзя уж было оставаться в Норвегии, и, кое-как прожив зиму, скрываясь то у того, то у другого, Онунд с Асмундом решились с наступлением первых весенних дней бежать в Исландию.
После долгого плавания при неблагоприятном южном ветре, их отнесло далеко на север. Тем не менее, им удалось приблизиться к берегам Исландии несколько севернее Лангенеза. У каждого из них был свой корабль и по временам они почти совсем теряли друг друга из виду; но тут они очутились так близко друг к другу, что могли даже переговариваться. Посоветовавшись, они пошли вдоль берега, все более и более приближаясь к земле, но тут вдруг налетела буря от юго-востока; на корабле Онунда сломало рею, так что ему пришлось убрать паруса, и буря снова унесла его корабль в открытое море. Асмунд же благополучно высадился на берег и поселился по берегам реки южной Глера. Через несколько лет прибыл в Исландию и брат Асмунда, Асгрим, и поселился на Северной Глера.
Несколько дней и ночей корабль Онунда носился по воле ветра. Наконец, ветер стих, и Онунд мог приблизиться к берегу. Те из экипажа, кому случалось раньше плавать в этих водах, полагали, что они находятся к западу от Скагафиорда. Они подошли ближе и стали держаться вблизи берега. Тогда от берега подошла к ним десятивесельная лодка, в которой сидело шестеро человек. Люди эти заговорили с ними и стали расспрашивать их, кто был их штурманом. Онунд назвал себя и спросил их, откуда они и вся ли земля по берегу была уже захвачена. Они отвечали, что они слуги Торвальда и что почти вся земля здесь уже взята за исключением лишь небольшого участка в глубине фиорда. Онунд стал тогда советоваться со своими спутниками, подвигаться ли им дальше на запад, или же взять то, что им было указано здесь, и решено было осмотреть прежде этот участок. Они прошли в глубину залива и остановились в небольшой бухте. Тут спустили они лодку и на веслах пошли к берегу.
Жил тут в то время один богатый человек, по имени Эйрик Снара, т. е. западня, взявший себе все пространство земли между Ингольфсфиордом и Уфэра. Узнав о приезде Онунда, Эйрик пригласил его к себе и вызвался снабдить его всем необходимым. Он же сказал ему, что тут оставался свободным лишь небольшой участок и вызвался проводить его туда. Они переправились через залив до того мвста, где кончались владения Эйрика, и Эйрик сказал ему:
— Вот, отсюда ты можешь видеть этот участок: он простирается от моей границы вплоть до земель Бьёрна.
Окинул Онунд взглядом участок, — высокая гора, покрытая вечным снегом, возвышалась в этом месте чуть не над самым берегом фиорда.
— Неужели ради этого рисковал я жизнью среди морских волн? Неужели ради «Кальдбака» (холодной вершины) покинул я родных и друзей, и свои тучные поля и пастбища? — воскликнул Онунд.
— Не ты один покинул в Норвегии много такого, чего ничем нельзя вознаградить. Но что делать? По моему мнению, все лучшие места уже заняты, и я не советую тебе отказываться от этого участка и уезжать отсюда. К тому же, я обещаю уступить тебе часть удобной земли и из моих владений.
Онунд согласился на это предложение и взял себе этот участок, а также и землю, уступленную ему Эйриком. Что же касается до права на берег, то о нем не заводилось и речи: в то время море выкидывало на берег так много бревен, китов и всего другого, что каждый брал, что хотел и что ему было нужно.
Сначала Онунд поставил себе двор в «Кальдбаке», как сам он назвал свой участок, и поселился тут с многочисленными слугами; но так как стада его быстро росли, то он вскоре поставил еще двор в Рейкъяфиорде, на земле, уступленной ему Эйриком. Тут прожил он спокойно много лет.
У Онунда и Азы было два сына, — Торгейр и Уфейг Гретти. Аза прожила недолго. После ее смерти Онунд женился во второй раз и опять имел сына, Торгрима, прозванного за раннюю седину «седоголовым».
После смерти Онунда сыновья его продолжали жить вместе. Сначала все шло мирно, но потом начались у них распри с соседями за землю, уступленную Онунду Эйриком, и хотя им и удалось удержать ее за собою, но смуты и неурядицы продолжались, и в одной из схваток Уфейг Гретти был убит.
Вскоре после того Торгрим с Торгейром разделились: Торгейр взял себе все земли, а Торгрим все движимое имущество и переселился в Мидфиорд, где купил себе мызу Бьарг. Жену его звали Тордис, и у них был сын, Асмунд. Асмунд был очень умный, высокого роста, сильный человек с прекрасными волосами, но, как и отец, рано поседевший, за что и получил прозвище «седокудрого».
Торгрим прилежно занимался домашним хозяйством и заставлял работать и всех, живших на его мызе. Асмунд работал неохотно, а потому отец был им постоянно недоволен. Когда же Асмунд вошел в возраст, он стал просить отца снабдить его средствами для поездки за море. Торгрим отвечал, что он не может дать ему многого, но все же снабдил его кое-чем для начала. Асмунд пустился в путь, завел торговлю в разных странах и скоро разбогател. Прибыв в Норвегию, он там женился и поселился было навсегда, но жена его вскоре умерла, жизнь на месте ему надоела, и выделив своего малолетнего сына и поручив его родне, он опять пустился странствовать по морям, снова завел торговлю, разбогател еще больше и прославился. Раз случилось ему подойти со своим кораблем к Гунаватну, где в это время гофдингом был Торкел Крафла. Торкел, узнав о прибытии Асмунда, поехал на берег и пригласил его к себе. Это было вскоре после прибытия в Исландию епископа Фридриха и Торвальда Кодранссона, и Торкел, человек очень умный, был одним из первых, принявших христианство и примеру которого последовало много народу. У Торкела в это время жила воспитанница, Асдис, внучка по матери того самого Уфейга Гретти, о котором рассказывалось раньше. Асмунду надоели уже его странствия: ему хотелось жениться и навсегда поселиться в Исландии, и он посватался к Асдис, которая была и богата, и хорошего рода. Торкел охотно согласился на эту свадьбу, так как знал Асмунда за человека богатого и умевшего распоряжаться деньгами. Свадьба эта окончательно сдружила Асмунда с Торкелом.
Вскоре после женитьбы Асмунда, брат его Торгрим из Биарга умер, и Асмунд принял наследство и с тех пор навсегда поселился в Биарге.
Асмунд седокудрый, поселившись в Биарге, показал себя прекрасным хозяином, сам входил во все и держал много слуг. В окружности все очень уважали и любили его. Было у него два сына: Атли и Гретти и две дочери — Тордис и Раннвейга. Атли был старший, и был общителен, приветлив и кроток нравом и все любили его. Гретти же рос несловоохотливым, неприветливым мальчиком, всегда готовый на драку. Отец его Асмунд мало любил его, но тем сильнее любила его мать. Гретти, пока не вышел из детского возраста, рос медленно, по потом это был хорошо сложенный, красивый человек с красно-рыжими волосами и коротким, широким лицом, покрытым веснушками. Когда исполнилось Гретти десять лет, он начал расти быстрее, и Асмунд сказал, что пора ему приняться за дело.
— Уж не знаю, гожусь ли я на это! — сказал Гретти, однако спросил, что же это за дело.
— Ты будешь пасти моих домашних гусей, — отвечал Асмунд.
— Не важное это дело и приличное дураку, — заметил Гретти.
— Сумеешь справиться с этой работой, так и мы с тобою лучше поладим, — сказал ему на это Асмунд.
С этого времени Гретти принялся стеречь гусей. Было их счетом пятьдесят штук и при них множество гусенят. Но в скором времени Гретти надоело гонять гусей, к тому же, цыплята постоянно отставали. Это очень сердило его, так как он был не из тех, что умеют приноравливаться к обстоятельствам.
Еще несколько времени спустя, какой-то нищий бродяга нашел гусят мертвыми на лугу, а гусей с перебитыми крыльями. Было это осенью. Привели на то место Асмунда, и он спросил, сам ли Гретти убил их. Гретти с усмешкой отвечал, что он сам перебил гусей.
— Ну, на будущее время тебе уж не придется убивать их! — сказал Асмунд.
— Вот это по-дружески, — помешать человеку совершать дурные поступки! — сказал Гретти.
— Надо позаботиться о том, как бы приискать тебе другое занятие.
— Многое знает тот, кто берется за разные дела, — сказал Гретти.
Спустя некоторое время, Асмунд предложил, чтобы Гретти пас его лошадей.
— Ну, это занятие, кажется, придется мне больше по вкусу, — заметил Гретти.
— В таком случае ты должен поступать так, как я тебе скажу, — продолжал Асмунд. — Есть у меня кобыла, которую зовут Кингала; она так умна, что вперед знает, какая будет погода и когда реки выйдут из берегов, а потому можно всегда сказать без ошибки, что готовится метель, если Кингала не хочет пастись и оставаться на открытом воздухе, и тогда ты должен запирать лошадей в конюшню. Когда же зима станет суровее, лошадей надо пасти на травянистых тропках в горах. Хотелось бы, чтобы ты лучше справился с этой работой, чем с тою, что была поручена тебе раньше.
— Холодная это работа и приличная мужчине, — сказал Гретти, — но не думаю, чтобы хорошо было полагаться на лошадь, и, насколько я знаю, никто еще никогда этого не делал.
Принялся Гретти пасти лошадей, и так время шло до Рождества. У Гретти не было хорошего платья; к тому же, он не успел еще закалиться и стать нечувствительным к холоду, а потому руки и ноги его совсем коченели на работе. Но как бы сурова ни была погода, Кингала ни за что не хотела возвращаться домой, пока не станет совсем темно. И задумал, наконец, Гретти отомстить ей за то, что она всегда так поздно возвращалась домой. Раз рано утром отправился он в конюшню и, вскочив на спину лошади, прорезал ей вдоль спины кожу и понемножку стал сдирать ее ножом. Лошадь отчаянно билась, ударяя в стену задними ногами и сбросила было Гретти на землю, но тот ухитрился-таки опять вскочить на нее и спустить ей кожу до бедер. Потом он, по обыкновению, выгнал лошадей на пастбище. На этот раз Кингала не искала травы, а все обнюхивала спину и, наконец, не выдержав холоду, вернулась в конюшню. Гретти запер лошадей в конюшне и пошел домой.
— Где же лошади? — спросил его Асмунд.
— Они уже вернулись, — отвечал Гретти.
— Ну, значит, надо ждать метели, — заметил Асмунд.
Но ночь прошла спокойно и никакой метели не было.
То же самое повторилось и на второй, и на третий день.
Видя, что лошади не хотят пастись, Асмунд обеспокоился и поутру сам пошел в конюшню.
— Хотя нынче зимой и не было больших морозов, но лошади, как видно, пострадали, — заметил Асмунд. — Но ты, Кингала, конечно, здорова, — добавил он.
— Все может статься: и то, чего ждешь, и то, чего не ожидаешь, — сказал Гретти. Асмунд провел рукой по спине любимой своей лошади и вдруг заметил, что шкура поползла под его рукой.
— Уж верно это дело рук Гретти, — сказал Асмунд, хотя и не мог понять, как это произошло.
Гретти усмехнулся, но ничего не ответил.
В те времена был обычай, — на каждой усадьбе иметь большой теплый дом, в котором зимою постоянно поддерживался огонь; здесь обыкновенно сидели по вечерам, тут же расставлялись столы для еды, тут же и спали. Днем в теплом доме сидели женщины и пряли шерсть.
Рассерженный, страшно бранясь, пошел Асмунд домой, и, входя в теплый дом, услыхал, как хозяйка говорила:
— Ах, хоть бы сын мой хорошо пас лошадей!
— Вот так штуку сыграл со мною Гретти! — заговорил Асмунд, входя. — Он содрал шкуру с моей Кингалы!
— Уж и не знаю, что мне больше не по душе, — отвечала хозяйка, — то ли, что ты постоянно поручаешь ему какое-нибудь дело, или же то, что он всегда одинаково дурно исполняет его!
— Ну, теперь уж больше этого не будет, — сказал Асмунд, — но тем хуже для него!
Так прошло несколько времени. Асмунд велел убить Кингалу. Гретти продолжал проделывать свои штуки, но они нигде не записаны. Он вырос и стал высок ростом, но никто не знал, как велика была в действительности его сила, потому что он ничего не делал и ему не на чем было показать ее; всего охотнее сочинял он песни, но все больше такие, в которых заключалась или насмешка, или что-нибудь оскорбительное для других. Но он не сидел постоянно в теплой избе, как баба, и обыкновенно был несловоохотлив и нелюдим.
В те времена в Мидфорде среди подрастающей молодежи было обыкновение позднею осенью, уже после заморозков, собираться на Мидфордском фиорде для игры в мяч. На этот праздник стекалась молодежь не только из ближайших окрестностей, но и из более отдаленных мест. Во время игры каждый старался выбрать себе противника, равного ему по силе и ловкости. Игра продолжалась несколько дней и служила одним из величайших и любимейших осенних удовольствий.
Брат Гретти, Атли, в то время почти уже взрослый, отправляясь на праздник, уговорил ехать туда и Гретти, которому было тогда всего еще только четырнадцать лет. Стали расставлять играющих, и противником Гретти оказался Одун, — юноша на несколько лет его старше. Одун перебросил мяч через голову Гретти, так что тот не мог поймать его, и мяч откатился по льду далеко в сторону. Гретти, вообразил, что Одун хотел таким способом показать свое превосходство над ним, рассердился, но пока сдержался. Подняв мяч, он вернулся на место и тут, улучив первую удобную минуту, так ударил своего противника по лбу, что до крови расшиб ему лоб. Началась драка: противники с яростью схватились и принялись бороться. Силы казались не равны: Одун был значительно старше Гретти и притом очень силен. Тем не менее, Гретти долго не сдавался, и тут только присутствовавшие начали догадываться, что Гретти был гораздо сильнее, чем думали. Наконец, Гретти упал, и Одун, став ему коленом на грудь, принялся его бить. Тогда подбежал к ним Атли с товарищами и разняли их, однако же не без труда.
— Вам нет нужды держать меня, как бешеную собаку, — сказал Гретти, — только раб мстит за себя сейчас же, баба же — никогда.
Однако присутствовавшие не допустили, чтобы случай этот послужил поводом к ссоре, тем более, что Одун и Гретти приходились друг другу несколько сродни. Их помирили, и игра продолжалась по-прежнему.
В Ватнсдале был в то время годордом известный и всеми уважаемый гофдинг, Торкел Крафла, приемный отец Асдис и закадычный друг Асмунда. У Торкела был обычай каждый год ездить в Биарг, чтобы погостить у Асмунда. Так же поступил он и весною, последовавшею за вышеописанным случаем. Асмунд и жена его, Асдис, приняли его как нельзя радушнее. Трое суток прогостил Торкел у Асмунда и за это время успел перетолковать с ним о многом. Между прочим, спросил он Асмунда, что думал он о своих сыновьях и полагал ли он, что из них выйдут хорошие, почтенные люди. Асмунд отвечал, что, по его мнению, из Атли выйдет предприимчивый, предусмотрительный и богатый человек.
— Итак, значит, человек полезный, похожий на тебя. Ну, а что скажешь ты о Гретти?
— О нем могу я сказать с уверенностью только одно: из него выйдет человек сильный, но своевольный. Против меня он, конечно, ожесточен и причиняет мне много хлопот.
— Ну, плохой это знак, зять мой, и обещает мало хорошего, — заметил Торкел. — Ну, а как же устроимся мы с нашей поездкой на тинг нынче летом? — спросил Торкел, продолжая разговор.
— Я нынче становлюсь стар и тяжел на подъем, — отвечал Асмунд, — и хотелось бы мне остаться дома.
— Не хочешь ли ты, чтобы Атли поехал со мною вместо тебя?
— Не думаю, чтобы я мог обойтись без него дома и по хозяйству на мызе, — сказал Асмунд, — но вот, Гретти ничего не хочет делать дома, а между тем он настолько умен, что с твоею помощью может исполнить за меня все, что требуется от меня законом.
— Ну, делай, как знаешь, — сказал Торкел.
Спустя некоторое время, Торкел стал готовиться к поездке. С ним собралось до пятидесяти человек, потому что ехали все, жившие в пределах его общины. По пути он заехал в Биарг, и тут присоединился к нему сын Асмунда, Гретти. Отсюда поехали они к югу гористою местностью, где на протяжении всего долгого пути они не нашли ни одного удобного пристанища, а потому они торопились доехать поскорее до селения. Однако, проехав часть пути, они так утомились, что все-таки решились остановиться на ночлег, разнуздали лошадей и, не снимая с них седел, пустили их на траву, а сами улеглись спать. Когда они проснулись, был уже совсем день, и, видя это, они сейчас же принялись разыскивать своих коней. Гретти нашел своего коня последний. В то время было в обычае, чтобы каждый, отправляясь на тинг, возил для себя и все съестные припасы в мешке, который, обыкновенно, привязывался у седла. Лошадь Гретти, валяясь по траве, перевернула седло, и мешок с провизией отвязался и упал. Стал было Гретти разыскивать его, но долго не находил. Вдруг увидал он, что вдали бегает какой-то человек. Гретти настиг его и спросил, кто он такой. Незнакомец отвечал, что он слуга одного человека, поселившегося в Ватнсдале и что зовут его Скегги.
— Я еду вместе с Торкелом, — прибавил он, — но, к несчастью, седло на моей лошади перевернулось, и я потерял мешок с провизией.
— Нет хуже беды, как когда приходится терпеть ее одному, — отвечал Гретти, — я тоже потерял свой мешок; давай же искать вместе!
Принялись они вместе искать свои мешки, и вдруг Скегги бросился в сторону и поднял из густой травы мешок. Гретти видел, как он наклонялся, и спросил, что он нашел.
— Мой мешок с провизией, — отвечал Скегги.
— Ну, кто знает, еще твой ли? — возразил Гретти. — Покажи-ка мне его! На свете так много вещей, похожих одна на другую.
Скегги отвечал, что никто не имел права отнимать у него то, что ему принадлежало. Гретти со своей стороны, тоже ухватился за мешок, и они принялись вырывать его друг у друга.
— Удивительно! — заметил Скегги, — вы, кажется, воображаете, что только тот и дорожит своею честью, кто богат и могуществен, как вы в Ватнсдале.
Гретти отвечал, что теперь дело идет не о чести или знатности, а о том, чтобы каждый получил то, что ему принадлежало.
— Жаль, что нет тут Аудуна, чтобы придушить тебя, как тогда, во время игры в мяч! — воскликнул Скегги.
— Ну, ладно, ладно! — отвечал Гретти, — как бы то ни было, а тебе уж ни в каком случае не удастся придушить меня!
Скегги вдруг замахнулся топором, но Гретти успел схватиться рукой за топорище выше того места, за которое держался Скегги, так что тот сейчас же должен был выпустить его из рук. Тогда Гретти, взмахнув своим топором, рассек своему противнику череп, и тот мертвый повалился на землю. Гретти, подняв мешок с провизией, перекинул его через седло и поспешил нагнать своих спутников.
Торкел ехал значительно впереди и ничего не знал о том, что произошло. Между тем спутники его успели уже заметить отсутствие Скегги и, увидев нагонявшего их Гретти, спросили его, не знает ли он, что случилось со Скегги.
Гретти отвечал песенкой:
«На Скегги, кажется, сейчас напал какой-то тролль
(Кровь пролита была во время мира),
Над ним он щелкнул крепкими зубами
(Я сам был там при этом деле)
И беспощадно ему нанес удар смертельный
И череп раздробил»
Всполошились, спутники Торкела.
— Не мог же тролль унести человека среди бела дня! — говорили они.
— Вероятно дело произошло иначе, — сказал Торкел, помолчав с минуту. — Сдается мне, что Гретти сам убил этого человека. Но какая же была тому причина?
Тогда Гретти рассказал, как произошло все дело.
— Очень неприятный случай, — сказал Торкел, — Скегги был отпущен со мной в качестве спутника и товарища и принадлежал к очень хорошему роду. Дело это, конечно будет обсуждаться на тинге, и я со своей стороны могу только уплатить деньги, что будут присуждены, как пеня за убитого; что же касается до наказания убийцы изгнанием, то я тут ничего не могу поделать. Тебе, Гретти, приходится теперь выбрать одно из двух: или ехать на тинг, и подчиниться приговору, который будет там постановлен, или же вернуться домой.
Гретти предпочел все-таки ехать на тинг.
На тинге дело было обжаловано наследниками убитого. Торкел взял на себя уплату пени, по Гретти был объявлен смутьяном и на три года изгнан из Исландии.
Разъезжаясь с тинга, гофдинги, прежде чем расстаться, остановились отдохнуть на горе у реки Следас. Там Гретти поднял с земли камень, который и до сих пор еще носит его имя (Grettishaf) и лежит в траве. Многие ездили потом смотреть этот камень и все очень удивлялись тому, как такой молодой человек мог поднять такую тяжесть.
Гретти вернулся домой в Биарг и рассказал, что с ним случилось. Асмунд холодно выслушал его и сказал, что он навсегда останется смутьяном.
У Асмунда был друг, Гафлиди, живший на Рейдарфедле, на берегу реки Белой. У Гафлиди был свой корабль, и он нередко отправлялся за море торговать в чужих землях. Позднею осенью он входил в реку Белую и тут ставил корабль свой на зимовку.
По возвращении Гретти с тинга, Асмунд послал просить его принять к себе на корабль Гретти и наблюдать за ним во время пути.
— Слыхал я, что с сыном твоим трудно ладить, — отвечал ему Гафлиди, — но, так и быть, ради нашей старой дружбы я согласен принять к себе Гретти.
Гретти стал готовиться к отъезду.
Асмунд ничем не хотел снабдить его на дорогу, кроме съестных припасов да платья. Гретти упрашивал его дать ему хоть какое-нибудь оружие, но Асмунд отвечал ему на его просьбы:
— Ты никогда не слушался меня, и я сомневаюсь, на пользу ли послужит в твоих руках оружие, если я дам его тебе, а потому ты от меня его не получишь.
— Кто ничего не сделал, тот не заслужил и никакой награды, — заметил на это Гретти.
После этого разговора отец и сын простились довольно холодно. Многие желали Гретти счастья на пути, но весьма немногие желали его возвращения. Одна только мать вышла из дому, чтобы проводить его и перед тем, как проститься с ним, сказала:
— Отпуская тебя из дому, тебя снабдили всем необходимым далеко не настолько, насколько я того желала бы, сын мой, и не так, как прилично это человеку твоего рода; особенно же недостает тебе хорошего оружия, а сдается мне, что оно-таки понадобится тебе.
С этими словами она достала из-под плаща прекрасный меч.
— Меч этот принадлежал некогда Иокулу, моему деду с отцовской стороны, — продолжала она, — а до него — его предкам, и всем им приносил он победу. Теперь я передаю его тебе!
Гретти поблагодарил мать за подарок и сказал, что для него он дороже всяких драгоценностей. После этого они расстались: Асдис пожелала ему счастья и удачи, и Гретти пошел своим путем-дорогою.
Гафлиди принял Гретти приветливо. Корабль его был уже почти совсем готов к отплытию и, как только подул попутный ветер, они вышли на веслах в море, а потом, потеряв из виду берег, поставили и паруса.
Войдя на корабль, Гретти примостился под большою лодкой, бывшей на корабле, и все время лежал там, не трогаясь с места и не принимая участия ни в какой работе на корабле и отказывался платить, когда другие исполняли эту работу за него. Путь им лежал прямо к югу. В открытом море было довольно бурно, на корабле же была течь, — он с трудом выносил большую волну, а потому всему экипажу пришлось очень плохо. Гретти принялся тогда сочинять на своих спутников насмешливые песни, и морякам это, конечно, сильно не нравилось. Раз как-то погода выдалась особенно бурная и холодная, и матросы стали просить Гретти придти к ним на помощь, «потому что у нас коченеют руки», говорили они.
— Тем лучше, — отвечал Гретти, не трогаясь с места, и товарищи все более и более озлоблялись против него за то, что он ничего не хотел делать на корабле и все время проводил в разговорах с женою шкипера, и особенно за его насмешки над ними.
Плавание было продолжительное и тяжелое; течь на корабле все увеличивалась, и экипаж совсем выбился из сил. Наконец, Гафлиди подошел к Гретти и сказал ему:
— Полно валяться, — кораблю приходится плохо, и даже женщина говорит, что пора бы тебе приняться за работу.
Гретти сейчас же вскочил и побежал на корму, где люди были заняты отливанием воды, и спросил, не может ли чем-нибудь помочь им.
— Вряд ли выйдет какой-нибудь толк из твоей помощи, — отвечали они ему.
— Ну, все же лишние руки не помеха, — возразил он.
Тут вступился в дело сам Гафлиди и по просьбе его моряки согласились принять к себе Гретти.
В те времена воду на кораблях отливали ведрами, а не помпами, — работа тяжелая, при которой люди принуждены были подолгу стоять в воде в насквозь промокшем платье. Обыкновенно для отливания воды употреблялась пара ведер, и в то время, как одно, наполненное водою, подавалось наверх, другое, опорожненное, опускалось вниз. Матросы поручили Гретти черпать ведрами воду и подавать их им из люка, а двое других работников должны были выливать воду за борт. Гретти работал с такою силою и проворством, что помощники его скоро совсем утомились и на смену им стали четыре человека. Но Гретти работал неутомимо и под конец восемь человек едва успевали опоражнивать подаваемые им ведра. Таким образом, благодаря ему, корабль был совсем освобожден от заливавшей его воды.
С этого дня матросы стали иначе отзываться о Гретти, предвидя, что, благодаря его силе, ему предстоит совершить нечто великое; да и сам Гретти с тех пор показывал себя способным и готовым на всякую работу.
Их отнесло далеко на восток, и они шли, постоянно окруженные густыми туманами. Раз ночью вдруг заметили они, что корабль их наткнулся на подводную скалу и пробил дно. Поспешно снустили лодку, посадили туда женщин и уложили все, что можно было захватить с корабля. Неподалеку виднелся небольшой скалистый островок, и они ночью же успели перевезти на него все свои вещи. Как только стало рассветать, начали они соображать, что бы была это за местность. Некоторые из матросов раньше уже плавали в этих водах и, осмотревшись, сказали, что они попали к берегам Норвегии. Между ними и берегом лежал еще остров — Гарамсей, на нем видно было целое селение и большая усадьба, вероятно, владельца острова.
Остров этот принадлежал одному человеку, по имени Торфину, сыну Кара, давно уже поселившемуся на том месте. В это время Торфин был уже могущественный гофдинг.
Когда совсем рассвело, с острова увидали купцов, подвергавшихся большой опасности. Сейчас же дали знать об этом Торфину, и он немедленно распорядился об оказании им помощи и послал в море свой собственный шестнадцативесельный корабль. Благодаря этому, сами купцы и часть их имущества были спасены, но корабль их пошел ко дну.
Торфин принял в свой дом всех, потерпевших крушение, и они прожили у него целую неделю, пока не просушили и не привели в порядок своих товаров. Затем купцы отплыли на юг, и в саге о них больше не упоминается.
Гретти остался у Торфина. Торфин велел кормить его, но, вообще, мало обращал на него внимания. Гретти вел себя очень тихо, но был несловоохотлив и неохотно сопутствовал Торфину, когда тот днем выходил из дому на прогулку. Торфину это не нравилось, однако, он не отказывал ему в крове и пище. Сам Торфин был веселый человек и любил, чтобы и другие веселились вместе с ним.
Гретти часто один уходил из дому и посещал другие мызы. Недалеко от двора Торфина жил человек, по имени Аудун, с которым Гретти скоро очень подружился. Человек этот жил на мызе, носившей название Виндгейм (Windheim), и Гретти ежедневно бывал там и проводил время до позднего вечера. Раз вечером, собираясь уж идти домой, увидал Гретти яркий огонь на мысочке к северу от двора Аудуна.
— Это что тут за новость? — спросил он Аудуна. Аудун отвечал, что ему нет большой нужды знать это.
— В нашей стороне люди сказали бы, что свет этот указывает клад, — заметил Гретти.
— А я так думаю, что лучше и не спрашивать, кто зажигает здесь этот огонь, так как ничего хорошего из того не может выйти.
— Тем не менее, мне хотелось бы это знать, — настаивал Гретти.
— На мысу этом стоит курган, — заговорил тогда Аудун, — он очень велик и воздвигнут на крепких балках. Под ним погребен отец Торфина, Кар престарелый. Прежде отец и сын владели всего лишь одним двором на острове. Но с тех пор, как Кар умер, он стал являться в виде привидения и прогнал с их мест всех поселян, так что теперь Торфин один владеет всем островом. Однако, надо правду сказать, что при этом никто не потерпел никакого вреда или значительного ущерба.
Гретти остался доволен объяснением и сказал:
— Я намерен отправиться туда завтра же утром. Приготовь мне, пожалуйста, все орудия, какие нужно, чтобы разрыть курган.
— Не советую тебе затевать такое дело, — заметил Аудун, — я уверен, что Торфин возненавидит тебя за это.
Но Гретти все-таки решил попытаться. Миновала ночь, и Гретти, захватив, что нужно, рано утром пошел к кургану. Аудун сопровождал его.
Гретти ревностно принялся за работу и работал, не отрываясь, пока не докопался до сруба. К тому времени день начал уже склоняться к вечеру. Добравшись до сруба, пробил он в нем дыру. Аудун настойчиво отговаривал его спускаться в гробницу, но Гретти просил его только подержать веревку. «Хочется мне сведать, кто-то там живет!» — говорил он.
При помощи веревки спустился Гретти в гробницу: там было совсем темно и воздух был очень тяжелый. Чтобы распознать внутреннее устройство гробницы, ему пришлось действовать ощупью. Он нащупал скелет лошади, потом наткнулся на стул и тут только заметил, что на стуле сидел человек. В подземелье сложены были целые горы серебра и золота, а маленький ящичек, набитый золотом, служил этому человеку скамейкой для ног. Гретти забрал все добро и понес было к веревке, которую держал Аудун, но по дороге кто-то крепко схватил его за шиворот. Гретти выпустил из рук клад и обернулся. Это был сам жилец могилы. Они схватились и принялись биться. Все, что пи задевали они в борьбе, разлеталось вдребезги. Жилец могилы больше нападал, Гретти же сначала только защищался, но потом, видя, что с одной защитой далеко не уйдешь, пустил в ход всю свою силу. Ни один из них не щадил другого. Так добрались они до места, где стоял лошадиный скелет, и тут боролись долго и упорно. Наконец, могильный жилец упал навзничь и при этом послышался такой треск и шум, что Аудун выпустил из рук веревку, предполагая, что Гретти погиб. Гретти же, выхватив из ножен меч Иокула, одним ударом отсек голову своему врагу, и, приставив ее к туловищу затылком наперед, чтобы помешать ей вновь срастись, пошел к веревке. Но веревка упала к его ногам, едва он дотронулся до нее, так как Аудун от страха убежал, и Гретти пришлось карабкаться к выходу на руках.
Чтобы не лишиться клада, Гретти привязал его к себе, обмотав веревку вокруг тела и таким образом тащил его за собою.
Забрав добытый клад, Гретти пошел прямо во двор Торфина; там все сидели уже за столом, и Торфин, сердито взглянув на Гретти, сказал:
— Неужели у тебя такие неотложные дела, что ты не можешь сообразоваться с обычаями других людей?
— Немало мелочей оставляется на поздний вечер, — отвечал Гретти, выкладывая на стол сокровища, добытые им из гробницы. Между ними была одна драгоценность, от которой Гретти не в силах был отвести глаз, — секира, лучше которой, казалось ему, он никогда еще ничего не видал. При виде секиры Торфин нахмурился, — была то семейная драгоценность, никогда еще не выходившая из его рода.
— Откуда достал ты это добро? — спросил Торфин.
— Я добыл его из кургана, и думаю, что там ничего уж не осталось ценного на долю других бойцов, — отвечал Гретти.
— Ну, вижу я, что тебя нелегко испугать, — никто еще до тебя не решался раскапывать этого кургана. Но так как я знаю, как мало приносит пользы имущество, когда его зарывают в землю или хоронят в гробницах, то я и не буду упрекать тебя за то, что ты сделал, тем более, что ты мне же принес этот клад; но где взял ты эту прекрасную секиру?
Гретти отвечал, что он и ее добыл там же, в темной гробнице и стал просить, чтобы Торфин позволил ему оставить себе эту секиру.
— Хорошо, — отвечал ему Торфин, — но прежде, чем я отдам тебе эту секиру, ты должен совершить нечто такое, что все признали бы необыкновенным подвигом, так как отец мой при жизни своей ни за что не соглашался уступить мне это оружие,
— Нельзя знать наперед, кому принесет больше пользы эта секира, — отвечал Гретти.
Торфин спрятал сокровище, а секиру повесил над своею постелью.
Так шло дело до самого Рождества и за все это время не случилось ничего достопримечательного.
В то время царствовал в Норвегии ярл Эйрик, сын Гакона. Минувшим летом собрался он съездить в Англию, в гости к зятю своему, королю Кнуду Могучему. В Норвегии оставлял он малолетнего сына своего Гакона, поручив, как его, так и все свое царство брату своему, ярлу Свейну. Но перед отъездом собрал он совет из всех своих ленников и свободных землепашцев для обсуждения законов и порядков страны.
На совете все были согласны в том, какое страшное бедствие причиняли стране нарушители мира и разбойники-берсерки, нередко принуждавшие всеми уважаемых и почтенных людей биться с ними один на один из-за денег или другого имущества, тем более, что, по тогдашним законам, за убитого в поединке не платилось никакой пени. Вследствие этого Эйрик запретил всякого рода поединки или единоборство в Норвегии и объявил изгоями всех грабителей и берсерков, нарушавших мир в стране. Торфин, сын Кара, с острова Гарамсей, усердно поддерживал это постановление, так как он был человек умный и близкий друг ярлов.
Ни о ком не ходило в то время худшей славы, как о двух братьях. Одного из них звали Торер Томб, а другого Огмунд Злобный. Родом были они из Галугаланда и казались больше и сильнее всех других людей. Оба они подвержены были боевому исступлению и, придя в ярость, ничего не щадили. Они похищали женщин, грабили и разоряли все, что ни попадалось им на пути, и всеми способами нарушали мир в стране. Вследствие этого ярл Эйрик объявил их изгоями и запретил им высаживаться где бы то ни было на норвежской земле. Об этом всего более хлопотал Торфин, а потому они и считали себя его заклятыми врагами.
С наступлением Рождества приготовился Торфин съездить на свою мызу на материке. Туда пригласил он к этому времени многих своих лрузей. Взрослая дочь Торфина была в то время больна, а потому не могла ехать с ним, и осталась дома; осталась дома вместе с нею и ее мать и еще восемь человек слуг. Торфин уехал в сопровождении тридцати человек. Первый день Рождества наступил при ясной и тихой погоде. Гретти почти весь день провел вне дома, глядя на корабли, проходившие в виду берега то на юг, то на север, потому что каждый спешил туда, где он должен был праздновать Рождество. Дочь Торфина настолько уже поправилась, что тоже вышла с матерью прогуляться. День склонялся уже к вечеру, когда Гретти увидал корабль, державший путь прямо на остров. Корабль был невелик, и от штевня до штевня вдоль всего борта установлены были щиты и так плотно, что край одного прикрывал край соседнего щита; вся же подводная часть корабля была выкрашена масляною краской.
Люди, бывшие на корабле, гребли изо всех сил и направлялись прямо в гавань Торфина. Едва подошел корабль к берегу и килем своим коснулся дна, как все, бывшие на корабле, разом спрыгнули в воду. Гретти насчитал двенадцать человек, и показалось ему, по всему судя, что намерения их были далеко не миролюбивы.
Приезжие подняли свой корабль на руки и вынесли его на берег. Потом побежали они к тому месту, где стоял на суше большой корабль Торфина. Для того, чтобы спустить на воду этот корабль, всегда надо было иметь не менее тридцати человек; эти же двенадцать мигом спустили его в море, а на его место поставили свой корабль. Гретти смекнул, что люди эти задумали явиться незваными гостями в дом к Торфину. Он пошел к ним навстречу, приветливо поздоровался с ними и спросил, кто они были и как звать их предводителя.
Человек, к которому он обратился, наскоро отвечал ему, что зовут его Торер, по прозвищу Томб; с ним был брат его Огмунд; остальные же товарищи.
— Надеюсь, — сказал Торер, — что хозяин ваш, Торфин, слыхал про нас; да, может быть, он и сам дома?
— Вам, конечно, везет счастье, — отвечал им Гретти, — и если только вы те самые люди, за кого я вас принимаю, то вы явились сюда в самую благоприятную минуту: хозяин со всеми своими свободными людьми уехал из дому и не рассчитывает вернуться ранее конца праздников. Дома только хозяйка с дочерью, да работники, а потому на вашем месте я воспользовался бы случаем, чтобы отплатить ему за его непрошеную услугу, а вместе с тем и повеселиться: есть в доме и пиво, и всякое другое хмельное питье.
Торер молча выслушал Гретти, а потом сказал Огмунду:
— Не правда ли? Все вышло, как я говорил. Я и сам охотно воспользовался бы этим случаем, чтобы отомстить Торфину. Человек этот, кажется, довольно-таки словоохотлив, и нам не трудпо будет выпытать от него все, что нам нужно.
— Каждый — хозяин своего слова, — перебил Гретти, — пойдемте со мною в дом, и я позабочусь о том, чтобы вас там приняли и хорошенько угостили.
Братья поблагодарили и приняли приглашение. Гретти сам за руку ввел Торера в комнату. Он, казалось, был очень разговорчив и весел. Хозяйка тем временем украшала все к празднику и развешивала по стенам занавесы. Услыхав речи Гретти, она остановилась посреди комнаты и спросила, кого это принимал он так радушно.
— Хозяйка, — отвечал он, — гостей этих следует хорошенько принять: это свободный землепашец Торер Томб и его двенадцать товарищей: они намереваются провести здесь праздники, и это очень кстати, так как у нас тут было-таки пусто.
— Я вовсе не считаю их в числе землепашцев и почтенных людей, — отвечала хозяйка, — это величайшие разбойники и злодеи: я охотно отдала бы большую часть своего имущества, только бы не видать их здесь! Так-то отплачиваешь ты Торфину за то, что он принял тебя, потерпевшего крушение, без гроша денег, и держал здесь, обращаясь с тобою, как со свободным человеком!
— Чем укорять меня, лучше бы сняла ты с гостей мокрое платье, — перебил ее Гретти.
Между тем, все бывшие в доме женщины, испуганные появлением незваных гостей, в страхе разбежались и попрятались по углам; Гретти же принялся сам снимать с гостей мокрое платье и оружие.
— Ну, а теперь, я думаю, пора бы вам сесть за стол, да приняться за пиво! — сказал он им, — Вы, вероятно, порядком устали.
Берсерки охотно приняли его предложение. И Гретти сам побежал на погреб и принес им крепчайшего пива. Разбойники действительно устали и с жадностью пили пиво большими глотками, а Гретти знай только подливал им да подливал, рассказывая в то же время разные забавные истории. Гости становились веселее и говорливее, и в комнате стоял шум и гам от их голосов.
— Никогда еще не встречал я незнакомца, который умел бы так хорошо принять пас — сказал Торер. — Послушай, какой награды попросишь ты себе за свои услуги?
— Я вовсе и не думал о награде, — отвечал Гретти, — но уж если вы хотите наградить меня, то, так и быть, уезжая отсюда, примите меня к себе в товарищи. Хоть я и слабее любого из вас, но все же, надеюсь, не буду вам помехой в ваших предприятиях.
Разбойники обрадовались и уже хотели было сейчас же заключить с ним братство, но Гретти посоветовал им не торопиться, потому что «пьяный человек — сам не свой».
Так время шло да шло. На дворе уже смеркалось, и разбойники, наконец, стали понемногу отставать от пива.
— Пойдемте со мною на двор, — сказал Гретти, — я покажу вам кладовые Торфина.
Они согласились, и он повел их к большой кладовой, стоявшей на дворе и построенной из крепких бревен. Дверь в кладовую запиралась тяжелым замком.
Тем временем разбойники сильно охмелели и, с трудом держась на ногах, подталкивали Гретти то в ту, то в другую сторону.
Гретти ввел разбойников в кладовую, а сам, слегка сторонясь и увертываясь от их толчков, незаметно выбежал из кладовой, захлопнул за собою дверь и запер ее на замок. Сначала разбойники не обратили на это внимания, предполагая, что дверь захлопнуло ветром. В кладовой у них был свет, и они занялись обозреванием сокровищ Торфина.
Тем временем Гретти побежал домой и стал кликать хозяйку, но та не отзывалась, не доверяя ему.
— Нам попались пленники, — скажи, нет ли тут где-нибудь какого-нибудь оружия! — крикнул, наконец, Гретти.
— Оружие-то есть, да я не знаю, на что оно тебе, — отвечала она.
— Ну, об этом мы потом поговорим, а теперь пусть каждый делает, что может, а то поздно будет.
— Над постелью Торфина найдешь ты копье с расщепленным наконечником, — отвечала она наконец, — копье это принадлежало некогда Кару Престарелому; там же найдешь ты еще шлем и броню и добрую секиру: оружие это сослужит тебе службу, лишь бы храбрость не изменила тебе.
Гретти схватил шлем и броню, опоясался мечом и поспешно выбежал из дому. Хозяйка кликнула слуг и приказала им следовать за Гретти; но только четверо из них решились вооружиться и присоединиться к нему, остальные же не смели и выглянуть на двор.
Разбойники же успели спохватиться, и, видя, что дверь заперта, принялись ломать стены. Им удалось-таки отодрать несколько досок и выбраться в сени, а оттуда на лестницу.
Тут берсерки пришли в исступление и завыли, точно собаки. В эту минуту прибежал Гретти. Изловчившись, он бросил копье прямо в Торера, как раз в то время, как тот собрался перепрыгнуть через перила. За Торером стоял Огмунд и длинный наконечник копья, пройдя через все тело Торера, пронзил в грудь Огмунда, и оба брата полетели вниз головой, мертвые. Остальные разбойники стали тогда перескакивать через поручень перил лестницы, защищаясь всем, что только попадалось им под руку, но Гретти всех их встречал, — кого секирой, а кого копьем. Тут только подошли к нему на помощь четверо вооружившихся работников, — они, видите ли, все никак не могли поделить между собою оружия.
Шестерых положил Гретти на месте; остальные же шестеро побежали к морю, надеясь спастись на своем корабле и стали защищаться веслами. Очень трудно было Гретти биться тут одному против шестерых, и он почувствовал уже, что стал ослабевать.
Слуги же, не думая о погоне, вернулись домой и принялись хвастаться своими подвигами. Хозяйка посылала было их искать Гретти, но на это их никоим образом нельзя было подвигнуть.
Между тем Гретти убил еще двоих; четверо же спаслись и опять было бросились бежать, но Гретти пустился догонять ближайших двух и настиг их в амбаре, на мызе Виндгейм. Долго оборонялись они, но дело кончилось тем, что Гретти убил-таки и их. Сам он к этому времени совсем уж выбился из сил и почти не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
На дворе давно уже стояла ночь; к тому же было очень холодно и поднялась метель, и тогда, не считая нужным преследовать остальных разбойников, Гретти вернулся домой, идя на огонь, который хозяйка приказала зажечь в окнах верхнего этажа, чтобы он не заблудился.
С радостью встретила она Гретти у дверей своего дома.
— Ты совершил великий подвиг и спас меня и весь дом от большой беды! — сказала она. — Мы и не знали, что ты такой богатырь. Весь дом теперь к твоим услугам, — распоряжайся, как знаешь. Я не сомневаюсь, что Торфин щедро наградит тебя, когда приедет домой.
— Не нужно мне никакой награды, — отвечал Гретти, — но я согласен распоряжаться домом до возвращения хозяина, и надеюсь, что теперь вы можете спать спокойно, не опасаясь разбойников.
Гретти почти ничего не пил с вечера и проспал ночь, не снимая с себя оружия. Чуть стало светать, собрал он народ и отправился разыскивать ускользнувших разбойников. Не скоро, уже за полдень, нашли их лежащими за каким-то камнем, — оба они умерли от холода и ран.
Тела убитых разбойников перенесли на берег моря и тут похоронили их; затем все разошлись восвояси, и жители острова не могли нарадоваться, что Гретти освободил их от таких гостей.
Миновали праздники, и Торфин стал собираться в обратный путь, щедро одарив многих из своих гостей. Никаких слухов о разбойниках до него не доходило, и, приближаясь уже к своему острову, он с удивлением увидел у берега корабль. Вглядевшись пристальнее, он признал в нем свой собствеппый большой корабль.
— Нам надо торопиться пристать, — сказал он своим людям, — сдается мне, что хозяйничали тут недруги.
Торфин первый спрыгнул на берег и побежал к тому месту, где обыкновенно стоял его корабль. Там увидал он другой корабль, и сейчас же узнал его.
— Боюсь, не произошли ли здесь такие вещи, что я охотно отдал бы весь остров вместе со всем находящимся на нем имуществом, лишь бы предупредить их! — сказал Торфин. — Здесь хозяйничали величайшие злодеи Норвегии, — Торер Томб и Огмунд Злобный, и хотя их, по всей вероятности, приняли не очень-то радушно, но я все же не совсем доверяю этому исландцу.
Между тем Гретти сидел дома, и отчасти по его вине домашние несколько позамешкались выйти на берег встречать Торфина.
— Пускай-мол хозяин потревожится немного о том, благополучно ли у него дома, — говорил Гретти.
Наконец хозяйка выпросила-таки у него позволение выйти на берег; сам же он ни за что не хотел тронуться с места.
Увидя жену и дочь, Торфин очень обрадовался, и хозяйка сейчас же рассказала ему, какую услугу оказал им их зимний гость и какое выказал он при этом мужество.
Подумал Торфин, выслушав ее рассказ, и сказал:
— Правду же говорят люди, что долго надо испытывать человека прежде, чем судить о нем. Но где же Гретти?
Узнав, что Гретти остался дома, Торфин пошел к нему, обнял его и поблагодарил за все, что он сделал. «И еще скажу я тебе, — говорил Торфин, — хотя и мало, кто скажет то же своему другу, — желал бы я, чтобы и ты сам почувствовал когда-нибудь нужду в посторонней помощи для того, чтобы представился мне случай доказать тебе, что и я сумел бы и пожелал бы сослужить тебе службу, потому что никаким иным способом не могу я отплатить тебе за твое благодеяние. Гости же у меня, сколько найдешь нужным, и люди мои будут оказывать тебе величайшее уважение и почет».
Всю зиму провел Гретти у Торфина и тот обращался с ним, как с лучшим своим другом. Своим подвигом прославился он во всей Норвегии и особенно в тех местах, где разбойники эти наделали всего больше бед. Весною Торфин спросил у Гретти, что намеревался он теперь нредпринять. Гретти огвечал, что он хотел ехать на север, в Вагар, пока там не закрылся еще рынок. Торфин предложил ему снабдить его в избытке деньгами, но Гретти отказался и взял с него только, сколько ему надо было на дорогу. Провожая его на корабль, Торфин передал ему величайшее свое сокровище, — свою секиру, и просил обращаться к нему всегда, когда понадобится ему помощь.
Вагар был очень оживленное торговое место, и в то время, когда прибыл туда Гретти, там было много приезжего люду, и тут оказалось, что даже люди, не знавшие Гретти, принимали его радушно, так как слух о его подвиге дошел уж и до них. Многие весьма почтенные люди просили его погостить у них, но он все отказывался, намереваясь вернуться к Торфину и уже купил было себе место на каботажном судне, принадлежавшем одному всеми уважаемому человеку, по имени Торкелу, жившему в Галугаланде, но на пути заехал к нему на короткое время, и скоро так с ним сдружился, что согласился остаться у него на всю зиму.
В числе людей, зимовавших в тот год у Торкела, был один дальний родственник его, Бьёрн, — человек заносчивый и дерзкий, с которым многие не могли ужиться и, благодаря ему, бывали принуждены покинуть дом Торкела. Бьёрн считал Гретти гораздо ниже себя, не скрывал этого, и отношения между нами все время были очень натянутые.
Бьёрн имел обыкновение по вечерам затевать с товарищами на открытом воздухе очень шумные игры и, вероятно, шумом этим разбудил медведя, расположившегося неподалеку на зиму в своей берлоге. Медведь стал выходить из берлоги и причинял немало вреда, так как ему удалось задрать несколько коров и значительное количество овец, принадлежавших Торкелу. Дело дошло до того, что Торкел собрал своих людей и отправился разыскивать его берлогу. Они нашли ее в скалах на самом берегу моря. Медведь расположился над высоким обрывом и одна только очень узкая и опасная тропа вела к его берлоге; внизу же весь берег был усеян острыми камнями. Весь день медведь проводил в своей берлоге и только по ночам выходил за добычей.
— Ну, раз берлога найдена — главное дело сделано, — сказал Бьёрн, — теперь я посмотрю, чем то окончится игра между мною и моим тезкой.
Гретти не обратил никакого внимания на эти слова и даже сделал вид, будто не слыхал их.
По вечерам в то время, когда все укладывались спать, Бьёрн нередко уходил из дому. Раз, не сказав никому ни слова, Бьёрн с вечера вышел из дому и пошел к медвежьей берлоге. Медведь заметил его приближение и принялся страшно рычать. Бьёрн лег на тропинке, ведшей к берлоге, накрылся щитом и стал поджидать, когда медведь пойдет на промысел. Но медведь приметил что-то на дороге, и медлил; Бьёрн же, лежа в своей засаде, до того захотел спать, что не выдержал и заснул. Спустя некоторое время, медведь решился-таки выйти из берлоги и выбрался на тропинку. Подойдя к Бьёрну, он схватил в лапы прикрывавший его щит и сбросил его вниз на каменистое прибрежье. Бьёрн проснулся, и, мигом сообразив, в чем дело, вскочил на ноги и пустился бежать, что было мочи, и едва-едва ушел от медведя. Он хотел было скрыть ото всех этот случай, но оказалось, что товарищи его подсматривали за ним. На следующее утро разыскали они щит, и Бьёрну пришлось терпеть немало шуток по этому поводу.
На Рождество Торкел сам восьмой отправился на медведя. В числе его спутников были Бьёрн и Гретти. На Гретти был меховой плащ и перед тем, как напасть на медведя, он снял его и положил в сторону у дороги. Выгнать медведя было нелегко: охотники могли только колоть его своими пиками, но он хватал наконечники зубами и таким образом защищался. Бьёрн больше подзадоривал других нападать на медведя, сам же старался держаться в стороне, избегая опасности. Но вот, вдруг схватил он меховой плащ Гретти и бросил его в берлогу. Охотникам так и не удалось выгнать медведя, и около полудня они, делать нечего, повернули домой. Тут только Гретти хватился своей шубы, стал ее искать и наконец заметил, что медведь лежит на ней в своей берлоге.
— Кто это из вас, товарищи, сыграл надо мной такую штуку? — спросил Гретти.
— Кто это сделал, тот должен и признаться в том, — отвечал Бьёрн.
— Ну, это пустяк и не имеет значения, — заметил Гретти.
На обратном пути Гретти приостановился, чтобы поправить подвязку; Торкел предложил было подождать его, по Гретти просил не делать этого.
— Неужели вы думаете, что Гретти так и бросит тут свою шубу? — сказал Бьёрн, — он, конечно, захочет поддержать свою честь, и в одиночку напасть на медведя, с которым мы все ничего не могли поделать. Тогда только можно будет сказать, что он действительно достоин своей славы. Сегодня же я что-то не заметил, чтобы он выказал большую храбрость.
— Уж не знаю, чего сам ты стоишь, — заметил Торкел, — но думаю, что тебе не сравняться с ним в храбрости, а потому лучше остерегайся, и не оскорбляй его.
Бьёрн отвечал, что никто из них не может заставить его по приказанию раздумывать над каждым своим словом.
В то время они успели обогнуть гору и им уже не видно было, что делал Гретти.
Гретти же между тем повернул назад и пополз по тропинке к медвежьей берлоге. Как только медведь увидел перед собой человека, он в ярости вскочил на задние лапы и пошел на Гретти, держа наготове лапу, противоположную от обрыва, и, конечно, собираясь одним ударом сбросить его вниз.
Но Гретти, видя это, взмахнул мечем, который он все время держал наготове, и отсек медведю лапу. Медведь заревел от боли, и, подняв другую лапу, приготовился опять напасть на Гретти и, для устойчивости, собрался опереться на поврежденную лапу, не соображая, что она стала значительно короче, и упал прямо на руки Гретти. Гретти, схватил медведя за уши, несколько отстранил его от себя и крепко держал, чтобы помешать ему кусаться. Впоследствии сам Гретти говаривал, что никогда сила его не подвергалась такому испытанию, как в тот раз, когда он держал медведя за уши. Тропинка в этом месте была очень узка, медведь стал сильно рваться, и оба они с Гретти полетели вниз с обрыва, а так так медведь был тяжелее Гретти, то упал первым на камни, и сильно разбился, Гретти же — на него, и остался цел. Вскочив на ноги, он схватил меч, все еще висевший у него на руке, и проколол им медведя в самое сердце.
Убив медведя, Гретти вернулся к берлоге, взял свою шубу и надел ее, не смотря на то, что она была вся в лохмотьях. Потом, захватив с собою отрубленную медвежью лапу, пошел домой.
В доме Торкела все уже сидели за столом, когда в комнату вошел Гретти, и трудно было удержаться от смеху при виде висевших на нем лохмотьев. Подойдя ближе, Гретти бросил на стол лапу.
— Ну, что-то скажешь ты теперь, Бьёрн? — сказал Торкел. — Никогда еще твое оружие не сослужило тебе такой службы, и я хочу, чтобы ты предложил Гретти какое-нибудь вознаграждение за обиду, которую ты ему причинил.
— В таком случае, это вряд ли кончится добром, — отвечал Бьёрн, — но, впрочем, мне все равно.
— Хотелось бы мне, Гретти, чтобы ты обещал мне не мстить Бьёрну за его обращение с тобою, — заговорил Торкел, — а чтобы вознаградить тебя за обиду, я готов выплатить тебе сполна пеню, как за убийство свободного человека с тем, что ты уже не будешь считать за Бьёрном никакой вины по отношению к тебе.
— Ты мог бы придумать лучшее назначение для своего имущества, чем предлагать пеню, — перебил его Бьёрн, — по-моему, будет всего лучше, если мы с Гретти решим это дело единоборством.
— Об одном только прошу тебя, Гретти, — сказал тогда Торкел. — Ради меня, не причиняй никакого вреда Бьёрну, пока ты живешь у меня.
— Пусть будет так, — отвечал Гретти.
Пока тем дело и кончилось, и Гретти отказался принять что-либо от Торкела в вознаграждение за обиду, которую потерпел он от его родственника.
Весною Гретти опять поехал в Вагар, расставшись с Торкелом добрыми друзьями. Бьёрн же поехал в Англию с кораблями, порученными ему Торкелом. Там провел он все лето, закупая, по поручению Торкела, разные товары, и к осени отправился домой. Гретти пробыл в Вагаре, пока не ушли оттуда стекавшиеся туда летом торговые суда, а затем, заняв место на одном из каботажных судов, поплыл на юг. При входе в Трондгеймский фиорд, корабль его стал на якорь в небольшой гавани, и экипаж, не сходя на сушу, раскинул свои палатки прямо на палубе. Едва успели они это сделать, как с южной стороны вошел в гавань корабль, и по всему его виду они сейчас же догадались, что он пришел из Англии. Приезжие вышли на берег, и Гретти с товарищами пошли к ним навстречу. Увидев среди приезжих Бьёрна, Гретти сказал:
— Как хорошо, что мы встретились с тобою: вот прекрасный случай покончить наш раздор. Теперь посмотрим, кто-то из нас двоих сумеет лучше постоять за себя.
— А я так уж совсем почти забыл об этом, — отвечал Бьёрн, — но если я действительно оскорбил тебя, я охотно выплачу тебе такую пеню, какую ты только пожелаешь.
Гретти отвечал, что теперь уж поздно было толковать о пене, и Бьёрн, видя наконец, что ему не удастся избежать битвы с Гретти, стал готовиться к поединку. Бой продолжался не долго: Бьёрн был ранен и вслед за тем мертвый упал на землю. Товарищи Бьёрна сейчас же вернулись на корабль и поспешили известить Торкела обо всем случившемся.
— Можно только удивляться, как это не случилось раньше, — сказал Торкел, выслушав их рассказ, и сейчас же поехал в Трондгейм, чтобы повидаться с ярлом Свейном.
Гретти, со своей стороны, поспешил к Торфину и рассказал ему все, что произошло между ним и Бьёрном.
— Я рад, что могу показать себя твоим другом, — отвечал Торфин, — и прошу тебя, живи у меня, пока не кончится твое дело.
Гретти с благодарностью принял это приглашение.
В то время в дружине ярла Свейна находился брат Бьёрна, Гиаранда. Узнав о смерти Бьёрна, он пришел в сильнейший гнев и обратился к ярлу Свейну, прося суда над Гретти за убийство его брата. Ярл обещал ему свою поддержку и послал к Торфину гонца, требуя к себе как его самого, так и Гретти. Торфин и Гретти сейчас же пустились в путь.
По приезде их в Трондгейм, ярл сейчас же созвал тинг и призвал на него и Гиаранду. Но Гиаранда отказался от всякой пени.
— Я не согласен носить брата своего в мошне, — сказал Гиаранда, — или я сам погибну так же, как он, или же отомщу за его смерть.
При ближайшем расследовании дела ярл однако же убедился, что Бьёрн не раз оскорблял Гретти; притом же и Торфин вызвался уплатить за Гретти такую пеню, какую только сам ярл сочтет достаточной для удовлетворения наследников убитого; сверх того, Торфин сказал длинную речь, в которой напоминал, какую великую услугу оказал Гретти, избавив их край от страшных берсерков.
— Правду говоришь ты, Торфин, — сказал наконец ярл, — Гретти действительно избавил край наш от большого зла и, на основании твоей речи, я считаю приличным удовольствоваться пенею, тем более, что Гретти так славится своею мощью и храбростью.
Но Гиаранда по-прежнему отказывался от всякой попытки к примирению.
На том дело пока и кончилось. Но Торфин, опасаясь за жизнь Гретти, поручил родичу, своему Арнбьёрну, всюду сопровождать Гретти и никогда не оставлять его одного.
Случилось раз, что Гретти с Арнбьёрном вышли прогуляться по улицам города. В ту минуту, как проходили они мимо одного дома, из ворот вдруг выбежал человек и замахнулся над Гретти топором. Гретти не ожидал этого, и шел очень тихо, но Арнбьёрн заметил опасность и поспешил изо всех сил подтолкнуть Гретти в спину, так что он упал на колена и избежал смерти. Тем не менее, Гретти получил серьезную рану, так как удар пришелся ему по лопатке, затем топор задел руку, скользнул по боку и так крепко засел в земле, что Гиаранда не сразу мог его вытащить. Тем временем Гретти успел схватиться за свой меч и одним ударом отсек ему руку по плечо. Тут подоспели спутники Гиаранды, счетом пять человек, и разом напали на Гретти и Арнбьёрна и завязалась жаркая схватка. Впрочем, она продолжалась не долго: Гретти с Арнбьёрном скоро перебили всех спутников Гиаранды, за исключением лишь одного, который как-то спасся и побежал жаловаться ярлу. В гневе ярл на другой же день собрал тинг. На тинг явились и Гретти с Торфином. Ярл обвинял Гретти в убийстве нескольких человек; Гретти признал обвинение справедливым, но заявил, что он сделал это, защищая свою жизнь, и в доказательство ссылался на полученные им раны.
— Жаль, что не убили тебя самого, — сказал ярл, — потому что ты сохраняешь свою жизнь ценою гибели многих людей.
У ярла в то время жил человек, по имени Бесси Скальдторфусон; он и Гретти знали друг друга еще детьми, и уже тогда были друзьями. Бесси с Торфином приступили к ярлу с просьбой защитить Гретти от нападений, предоставляя ему быть единоличным судьей в этом деле, если только он обеспечит ему мир и безопасность в этой стране. Ярл, хотя и неохотно, но наконец согласился на их предложение, поручился за безопасность Гретти до весны, а весною приказал ему и Торфину явиться в Тунсберг, где жил Гуннар, брат Гиаранды и Бьёрна и где сам ярл намеревался провести самое горячее судоходное время на востоке. Весною Гретти с Торфином отправились в Тунсберг и уже застали там ярла. Тут же Гретти встретил брата своего, Торстейна Дромунда, старшего сына Асмунда, выделенного им и оставленного в Норвегии на попечении его родных со стороны матери. Торстейн имел тут свой собственный дом и, встретив Гретти, радушно пригласил его к себе. Гретти рассказал ему, в каком положении находились его дела, и Торстейн обещал ему свою помощь, но советовал остерегаться Гуннара.
Между тем у Гуннара тоже был тут свой дом и, узнав о приезде Гретти, он все время искал случая убить его. Но Гретти, избегая встречи с ним, редко выходил на улицу.
Раз Гретти сидел в одной лавке и пил пиво, как вдруг, в такую минуту, когда он всего менее ожидал нападения, снаружи с такою силою навалились на дверь, что она подалась под напором, и в комнату вошло четверо вооруженных людей, — это был Гуннар с тремя своими товарищами. Они напали на Гретти. Гретти схватил свое оружие, висевшее около него на стене, бросился в угол комнаты и стал защищаться, прикрываясь щитом и отбиваясь мечом. Защищаясь таким способом, он нанес смертельный удар одному из спутников Гуннара и, видя, что он упал, выступил из угла и стал нападать на остальных: те понемногу отступали к дверям, но скоро упал и второй спутник Гуннара; третий хотел было проскочить в дверь, но споткнулся о порог, и не скоро мог подняться на ноги. Гуннар, прикрываясь щитом, шаг за шагом медленно отступал перед Гретти, нападавшим на него с большою горячностью. Наконец Гуннару удалось-таки спиной пройти в двери, но руки и щит его еще были в сенях, когда Гретти, улучив минуту, отсек ему сразу обе руки; Гуннар повалился навзничь, и Гретти нанес ему решительный удар. Тем временем последний оставшийся в живых спутник Гуннара поднялся наконец на ноги и побежал прямо к ярлу.
Ярл Свейн разгневался еще больше прежнего и сейчас же созвал тинг. Узнав об этом, Торфин с Торстейном собрали всех своих родичей и друзей и явились на тинг, окруженные толпой преданных им людей. На этот раз ярл был в таком гневе, что не хотел и слышать ни о пени, ни о каком-либо ином вознаграждении родственников убитых.
— Ты берешься защищать плохое дело, Торфин, — говорил он, — Гретти убил одного за другим трех братьев, настолько благородных, что они не желали носить в мошне брата своего, и я не могу поселять беззакония в стране, удовлетворяясь пенею за такие преступления.
Столь же напрасны были и все убеждения друга Гретти, Бесси Скальдторфусона.
Наконец заговорил и Торстейн Дромуд, отличавшийся большим красноречием.
— Что побуждает тебя так стоять за Гретти? — спросил ярл.
— Мы — братья, — отвечал Торстейн.
— Я этого не знал, — заметил ярл, — и, заступаясь за него, ты ведешь себя, как честный и благородный человек, но так как мы уже отклонили всякие попытки к примирению со стороны людей, говоривших раньше тебя, то я не могу сделать разницы между тобою и ими, и предупреждаю, что так ли, иначе ли, а Гретти должен будет умереть.
С этими словами ярл повернулся и ушел, не желая больше никого слушать.
Тогда Торфин с Торстейном и со всеми остальными своими сторонниками вернулись домой и стали готовиться к защите.
Узнав об этом, ярл собрал свою дружину и, поставив ее в боевой порядок, повел к дому Торстейна. Там перед воротами успели уже выстроиться сторонники Гретти. В первом ряду находился сам Гретти, Торфин, Торстейн и Бесси и при каждом из них было немало вооруженных людей.
Ярл прежде всего приказал им выдать Гретти, не рискуя напрасно своею жизнью. Они, со своей стороны, повторили сделанные уже ими на тинге предложения пени для вознаграждения наследников убитых, но ярл не хотел и слышать об этом.
— Тебе нелегко будет убить Гретти, — заявили тогда Торфин с Торстейном, — мы все готовы разделить его судьбу и ляжем костьми прежде, чем ты доберешься до него.
— Да я и не намерен щадить вашей жизни, — отвечал ярл.
Дошло уже почти до битвы, когда приступили к ярлу многие благоразумные люди и стали упрашивать его не доводить дела до крайности.
— Подумай, скольких людей лишишься ты прежде, чем удастся тебе взять Гретти, — говорили они.
Тогда ярл, и сам чувствуя, что они правы, смягчился и пошел на соглашение. Торфин и Торстейн были согласны на все с тем лишь условием, чтобы для Гретти обеспечен был мир и безопасность во время пребывания его в стране.
Ярл долго не соглашался на это, но, наконец, дело все-таки кончилось тем, что он обещал для Гретти мир и безопасность, но с условием, что он при первой возможности уедет назад к себе в Исландию; за убитых же была уплачена очень большая пеня.
Братья, Торстейн и Гретти, расстались большими друзьями, и Гретти уехал вместе с Торфином и гостил у него, пока тот не доставил ему случая поместиться на одном купеческом корабле, отправлявшемся в Исландию. На прощанье он подарил Гретти много дорогих вещей, а именно: одежду, расписное седло и уздечку и просил заехать к нему, если Гретти приведется опять быть в Норвегии.
Прошло две зимы со времени отъезда Гретти, и Гретти вернулся назад в Исландию и высадился в Скагафиорде. В это время он успел уже настолько прославиться своею силой и храбростью, что, казалось, никто из молодежи не мог с ним равняться в этом. Прибыв в Исландию, он поехал прямо домой в Биарг, и Асмунд принял его очень дружелюбно. Хозяйством на мызе заправлял в то время Атли. Между братьями установились дружеские отношения. Между тем Гретти все больше и больше думал о себе и о своей силе, — казалось, для него не было ничего невозможного или неисполнимого. Жил Гретти дома, ездил в гости к родным и соседям, часто имел неприятности, благодаря своему высокомерию, а настоящего дела все себе не находил, и не над чем было ему как следует испробовать свою силу.
В Форсэлудале, в Торгалсстаде, жил человек, по имени Торгалл. Давно уже еще прадед Торгалла поселился на этих местах. Жену Торгалла звали Гудрунью. У них было двое детей — сын Грим и дочь Турида; и тот, и другая в то время были почти уже взрослые. Торгалл был богатый человек и в тех местах ни у кого не было столько овец и коров. Он был не очень влиятельным человеком, но все считали его заурядным, хорошим землепашцем. Одна только беда сокрушала его: на мызе его было нечисто, и ему было очень трудно найти подходящего пастуха для своих овец. Уже многих спрашивал он, как ему быть, но никто не мог дать ему пригодного совета. У Торгалла были хорошие лошади, и не проходило лета, чтобы он не ездил на тинг. Раз летом отправился он к законоведу Скапти, сыну Торрода, чтобы попросить у него совета. Скапти славился своим умом и рассудительностью, и охотно наделял благоразумным советом каждого, кто к нему обращался. Как уже сказано, пошел Торгалл в палатку Скапти. Скапти принял его хорошо, зная его за состоятельного человека, и спросил, что скажет он ему новенького.
— Я пришел к тебе за советом, — отвечал ему Торгалл.
— Не много пользы принесет тебе мой совет, — заметил Скапти, — но, все равно, скажи мне, в чем дело!
— Дело в том, что я никак не могу найти себе подходящего пастуха, — одни кончают какой-нибудь бедой, другие сейчас же сбегают со службы. Теперь дошло уже до того, что я никого не могу найти, кто согласился бы пасти моих овец.
— Должно быть, тут замешался какой-нибудь злой дух, если люди ни за что не хотят пасти твоих овец; но раз ты обратился ко мне, я доставлю тебе пастуха, который, вероятно, к тебе пойдет. Зовут его Гламом; он родом из Швеции и явился сюда прошлым летом. Он высок ростом и очень силен, но вообще молва о нем идет недобрая.
Торгалл отвечал, что это ему все равно, лишь бы он хорошо справлялся со своим делом. На это Скапти заметил, что уж если такой смелый и сильный человек, как Глам, не в силах будет пасти его овец, то мало надежды, чтобы он где-нибудь мог найти себе подходящего пастуха. Торгалл ушел. Происходило это перед самым закрытием тинга.
Собираясь домой, не досчитался Торгалл пары чалых коней, и пошел сам их разыскивать, и тут все убедились, что не был он настоящий гофдинг душою. Пошел он вверх по реке на юг, вдоль горы, прозывавшейся Армансфелль, и увидел, что из лесу вышел навстречу ему человек и вел лошадь, навьюченную хворостом. Скоро они подошли друг к другу. Торгалл спросил, как его зовут, и человек отвечал, что зовут его Гламом. Человек этот был высок ростом и необыкновенной наружности: у него были большие голубые на выкат глаза и волосы серые, точно у волка. Не по себе стало Торгаллу при его виде, но все же стало ему ясно, что это и был тот самый человек, о котором говорил ему Скапти.
— На какую работу ты всего пригоднее? — спросил его Торгалл. Глам отвечал, что он хорошо пасет овец в зимнее время.
— Возьмешься ли ты пасти моих овец? — спросил Торгалл. — Скапти уступил тебя мне.
— Служба моя только тогда принесет тебе пользу, — заметил Глам, — когда я возьмусь за дело по доброй воле, потому что я бываю очень сердит, если что-нибудь делается не по мне!
— Ну, это для меня не важно, — продолжал Торгалл, — мне хотелось бы, чтобы ты поступил ко мне на службу.
— Охотно, — отвечал Глам, — но скажи мне, нет ли тут какой-нибудь загвоздки?
Торгалл признался ему, что на мызе было нечисто.
— Ну, я не боюсь привидений, — сказал на это Глам, — и в таком случае, пожалуй, пойду к тебе еще охотнее.
— Тебе придется собрать все свое мужество, — заметил Торгалл, — и на этот раз сила твоя, конечно, сослужит тебе хорошую службу.
Тут они уговорились обо всем подробно, и в начале зимы Глам должен был поступить на службу к Торгаллу.
Прошло все лето, и Торгалл не получал никаких вестей о своем будущем пастухе и никто ничего не слыхал о нем. Однако, в назначенное время он сам явился на мызу Торгалла. Торгалл принял его хорошо, но все остальные люди на мызе не могли его терпеть и особенно не выносила его хозяйка. Глам принялся за свое дело, и оно ни мало не затрудняло его: голос у него был такой сильный и грубый, что овцы сейчас же слушались его. В Торгалсстаде была церковь, но Глам никогда не ходил туда, никогда не читал молитв и не верил в Бога. Вообще с ним во всех отношениях трудно было ладить и все люди чувствовали к нему недоброжелательство.
Так время шло, и наступил уже канун Рождества. В этот день Глам встал очень рано и потребовал себе еды. Хозяйка отвечала:
— В такой день христиане обыкновенно не едят: завтра первый день Рождества, и сегодня положено поститься.
— Полно, пожалуйста, — отвечал он, — я не нахожу, чтобы люди стали теперь лучше, чем прежде, когда никто ни о чем таком и не думал; напротив, по моему, люди были гораздо умнее, когда их называли еще язычниками; а ты давай-ка мне еды, а не болтай.
— Я наверно знаю, что сегодняшний день не пройдет тебе даром за твои безбожные речи, — предупреждала его хозяйка. Но Глам приказал ей сию же минуту нести ему еду, или же ждать от него всего худшего. Ей поневоле пришлось уступить.
Наевшись досыта, Глам вышел из дому, да еще и выругался на пороге.
Воздух был тяжелый и туманный, изредка пролетали хлопья снегу и со всех сторон доносился какой-то вой и шум. Время шло, погода становилась все хуже и хуже.
Довольно долго ясно слышали голос пастуха, пасшего овец, но по мере того, как день склонялся к вечеру, голос его доносился все слабее и слабее. Наконец, пошел сильный снег и разыгралась настоящая метель. Люди собрались на вечернюю молитву, потом наступила и ночь, а Глам так и не возвращался домой. Поговорили было о том, чтобы идти его искать, но на дворе бушевала буря и стояла такая непроглядная тьма, что нечего было и думать о поисках. Глам не вернулся ни ночью, ни на следующий день. На утро, как только отошла церковная служба, пошли его искать. Овец нашли частью в торфяниках, да болотах, забитых метелью, частью в горах, где они искали защиты от непогоды. Наконец, далеко, уже на самом верхнем конце лощины нашли они место, где, казалось, снег был утоптан человеческою ногой, точно тут происходила какая-то борьба: целые камни и глыбы замерзшей земли были сорваны со своих мест. Стали пристальнее исследовать это место и невдалеке нашли лежащего на земле Глама. Он был мертв, и тело его совсем посинело и так раздулось, точно был он величиною с быка. Люди, искавшие его, содрогнулись от ужаса и отвращения при этом виде. Попытались было они перенести его в церковь, но с трудом могли лишь перетащить его немножко ниже до горного ущелья. Потом вернулись они домой и рассказали обо всем Торгаллу. На вопрос его о том, что думают они о причине смерти Глама, они рассказали ему, что нашли громадной величины кровавые следы, как раз начиная от того места, где происходила борьба, и наверх в горы, возвышавшиеся надо всей долиной.
Из этого вывели заключение, что злой дух, давно уже поселившийся здесь, убил Глама, но во время борьбы получил такую тяжелую рану, что тоже умер. С этого времени он никогда никому не являлся. На другой день Рождества опять попытались перевезти тело Глама в церковь, и все шло хорошо, пока путь был под гору, но как только спустились в равнину, лошади не могли больше двинуться ни на шаг, и пришлось отказаться от попытки. На третий день отправился к телу вместе с другими и пастор, но на этот раз целый день искали тела Глама, и нигде не могли найти его. По временам пастор отказывался от поисков, и как только он отходил в сторону, тело сейчас же находилось. Наконец, совсем отказались от попытки перевезти его в церковь, и похоронили на том месте, где он лежал.
Вскоре после того стали замечать, что тело Глама не остается спокойно лежать в своей могиле, и это причиняло много бед, потому что люди, видевшие его, или падали в обморок, или же сходили с ума. Тотчас после Рождества, казалось, видели Глама дома, на самой мызе. Это нагнало на людей такой ужас, что некоторые совсем покинули дом. Тогда стал он по ночам поднимать такой шум и стук на крыше, что все балки в доме скрипели и трещали; а нередко бывало, что видали его и среди бела дня.
Никто уж не решался больше ходить на верхний конец долины, — в горы, хотя бы по очень нужному делу, ц все окрестные жители считали это большим несчастьем.
С наступлением весны Торгалл нашел новых слуг и построил новый дом и службы, и пока солнце стояло высоко на небе, Глама видали гораздо реже.
Так прошло время до Иванова дня. Тем же летом пришел в Исландию корабль и пристал в Гунаватне. На корабле этом был человек, по имени Торгот, родом чужеземец, высокого роста и обладавший силою двух мужчин. Был он человек свободный и желал поступить к кому-нибудь в услужение, потому что у него ничего не было. Торгалл поехал на корабль, увидал там Торгота и спросил, не хочет ли он поступить к нему на службу. Торгот отвечал, что он охотно пойдет к нему, и прибавил, что ему почти безразлично, какую бы работу ни делать.
— Ты должен наперед знать, — заметил ему Торгалл, — что это место вовсе не годится для труса, — столько нечисти появилось здесь за последнее время. Я говорю это тебе, потому что ни в каком отношении не хочу обманывать тебя.
— Я не так-то легко пугаюсь даже при встрече с привидением, — отвечал Торгот, — и много нужно, чтобы напугать меня, а потому это не может помешать мне поступить к тебе на службу.
Они скоро столковались об условиях, и Торгот с наступления зимы должен был пасти овец Торгалла. Скоро миновало лето, и как только наступила зима, Торгот принялся за свое дело. Все его очень любили. Глам опять часто появлялся на мызе и поднимал шум на крыше. Странно казалось это Торготу и он не раз говаривал:
— Этому малому следовало бы подойти поближе, если он хочет испугать меня.
Торгалл уговаривал его быть осторожнее в своих речах.
— Лучше было бы вам не встречаться, — говорил он.
— Что вы за жалкие трусы, — отвечал Торгот. — Не можешь же ты думать, что я сейчас так и повалюсь мертвым, как только заговорят о Гламе.
Между тем наступало уже Рождество и на мызе не произошло никаких заметных перемен. Накануне Рождества пастух пошел к скотине.
— Дай-то Бог, чтобы с тобою не произошло ничего такого, что бывало прежде! — крикнула ему вслед хозяйка.
— Не беспокойся об этом, милая, — отвечал он, — будет вам о чем рассказывать, если я не вернусь домой.
С этими словами пастух вышел из комнаты. Погода стояла холодная, с сильной метелью. Торгот обыкновенно возвращался домой в сумерки, но в этот вечер он не пришел в обычное свое время. Люди по обыкновению собрались на молитву, и тут уже все чувствовали, что надо ждать беды. Хозяин хотел было послать искать его, но люди отказались идти, говоря, что они не хотели рисковать своею жизнью в такое ненастье, да еще в ночную пору связываться с троллями и злыми духами.
В день Рождества после обеда пошли искать Торгота. Прежде всего пошли к тому месту, где был похоронен Глам, так как все думали, что он был виноват в этом новом несчастии. Предположение это сейчас же подтвердилось: подходя к могиле Глама, они нашли пастуха со сломанной шеей и перебитыми костями. Потом перенесли его в церковь безо всякого затруднения. С Гламом же дело обстояло все хуже и хуже и дошло до того, что все люди сбежали со службы Торгалла и остались на мызе только хозяин и хозяйка.
У Торгалла долгое время служил один и тот же старик пастух, пасший коров, и с ним Торгалл ни за что не хотел расстаться, потому что был он верный и заботливый человек. Сам пастух уходил от него неохотно, потому что предвидел, что все имущество Торгалла должно было придти в разорение, когда некому будет позаботиться о нем.
После зимнего солнцеворота раз как-то утром пошла хозяйка по обыкновению своему в хлев подоить коров; было уже совсем светло, потому что никто не решался входить туда до света, кроме пастуха, встававшего вместе с зарею. Подойдя к хлеву, хозяйка услыхала громкий шум и ужасный рев. С криком вернулась она в дом, уверяя, что в хлеву происходит что-то ужасное, хотя она никак не могла представить себе, что бы это было. Пошел тогда сам хозяин и, войдя в хлев, увидал, что все коровы бросаются друг на друга и поднимают друг друга на рога. Долго оставаться тут было нельзя, и он поторопился перебежать из хлева в амбар, но по дороге заметил, что пастух лежит на спине, перекинув голову в одно стойло, а ноги в другое. Подошел к нему хозяин, ощупал его и скоро убедился, что он сломал себе спину о большой камень, служивший перегородкою между стойлами.
После этого Торгалл не мог уж больше оставаться на своей мызе и уехал, забрав с собою все, что было можно из своего добра и остаток зимы прожил у разных своих друзей и товарищей. Глам же перебил весь оставшийся скот и все время бродил по долине, разоряя одну усадьбу за другою.
Никто не мог теперь появляться в долине на лошади или с собакой, — Глам тотчас же убивал и собаку, и лошадь. По весне, ко времени самого высокого солнца, с этой нечистью стало полегче, и Торгалл задумал снова поселиться на своей мызе, и, как ни трудно было ему на этот раз набрать себе слуг, но в конце концов ему это все-таки удалось. Но не успело повернуть время на осень, как опять пошло по-старому. На этот раз привидение особенно неотступно преследовало дочь Торгалла, так что она наконец умерла от страха. Что ни пробовали делать, все было напрасно, и оставалось только ждать, что вся местность Ватнсдаля будет разорена, если в скором времени не найдется кого-нибудь, кто сумел бы положить этому предел.
Эту зиму Гретти намеревался провести дома, в Биарге, но перед наступлением зимы поехал погостить к своему старинному врагу, Одуну, с которым успел уже окончательно помириться. Поехал он к нему на север, в горы, в Вадидаль. От него отправился он еще дальше на север, в Вотнсдоль и заехал в Тунгу, к дяде своему с материнской стороны, Иокулу Бардссону. Иокул радушно принял Гретти, который переночевал у него три ночи. В это время привидение стало до такой степени тревожить Торгалсстад, что всюду о нем только и говорили.
Гретти обстоятельно расспросил обо всем Иокула, а Иокул отвечал ему, что все, что ни рассказывали ему о привидении, была сущая правда.
— Но скажи мне, милый племянник, уж не думаешь ли ты проехать туда? — спросил Иокул. Гретти отвечал утвердительно.
— Не следовало бы тебе этого делать — сказал Иокул, — неизвестно еще, благополучно ли сойдет это тебе с рук, а между тем родичи твои понесут большую потерю, если ты лишишься жизни. Мы находим, что никто из молодежи не может сравниться с тобой. Что же касается до Глама, то боюсь, что к нему по справедливости можно применить слова: «недобрый человек всегда приносит несчастье».
Но Гретти объявил, что ему все-таки очень хотелось бы съездить в Торгалсстад, чтобы самому удостовериться в том, что там происходило.
— Вижу, что не удастся мне заставит тебя отказаться от твоего намерения и понимаю теперь, как справедлива поговорка: «счастье — одно, а мужество — другое».
— Несчастье равно легко постигает как одного, так и другого — отвечал Гретти, — думай лучше о том, что ждет со временем тебя самого.
— Возможно, что оба мы одинаково мало можем провидеть будущее, — отвечал Иокул, — и что никто из нас не в силах остеречься беды.
На этом они и расстались, очень недовольные своими взаимными предсказаниями.
Поехал Гретти в Торгалсстад, и хозяин дома встретил его радушно. Он спросил Гретти, чего ему было нужно, и Гретти отвечал, что он желал переночевать у него в доме, если он ничего против того не имел.
Торгалл отвечал, что будет ему за это очень благодарен, «но в последнее время, — прибавил он, — мало, кому приходила охота ночевать здесь. Ты тоже верно слышал уже о том, что здесь происходит и мне не хотелось бы, чтобы из-за меня приключилась с тобою какая-нибудь беда. Если бы даже тебе самому и удалось ускользнуть живым, я знаю наверное, что ты потеряешь свою лошадь, потому что так бывает с каждым, кто только приезжает сюда».
Гретти возразил, что ему не составит труда достать себе другую лошадь, если он потеряет эту. Торгалл очень обрадовался такому ответу.
Коня Гретти заперли крепким замком в одном из сараев. Вечером все улеглись спать и во всю ночь никто не видал на мызе Глама.
— Твой приезд принес с собою большую перемену, — сказал Торгалл, — обыкновенно Глам каждую ночь поднимает шум и стук на крыше, и даже взламывает двери, как ты сам можешь это видеть.
— Случится одно из двух, — отвечал Гретти, — или Глам будет держать себя смирно, или привидение окончательно перестанет являться на мызе, а потому я проведу здесь еще и следующую ночь и посмотрю, что-то будет.
Тогда пошли взглянуть на лошадь Гретти, и не нашли на ней никакого следа какого-либо повреждения. И это тоже показалось хозяину добрым знаком. Переночевал Гретти у Торгалла и вторую ночь, и Глам опять-таки не появлялся на мызе. Надежды Торгалла становились все светлее. Опять пошли взглянуть на лошадь Гретти. Но на этот раз замок на двери сарая оказался сломан и лошадь с перебитыми костями и поломанными ногами лежала у самых дверей. Торгал рассказал Гретти, как обстояло дело, и уговаривал его уехать как можно скорее, чтобы спасти свою жизнь: «ты идешь на верную смерть, ожидая здесь встречи с Гламом».
— Раз мне пришлось лишиться лошади, то я, по крайней мере, хочу видеть того; кто проделывает здесь эти штуки. — настаивал Гретти.
— Мало же будет тебе в том корысти, — заметил хозяин, — но во всяком случае я рад каждому лишнему часу, проведенному тобою в моем доме.
Миновал день и, с наступлением ночи, все улеглись спать. Гретти не хотел раздеваться и одетый лег на скамье как раз против постели Торгалла. У него был плащ; один конец обмотал он вокруг ног, другой накинул на голову, а сам смотрел из-под него между складок. Скамья упиралась одпим концом в крепкий столб и Гретти уперся в него ногами.
Наружная дверь дома давно уже была разбита в щепы, и из обломков ее кое-как смастерили новую дверь; перегородка, отделявшая спальню от остальной части дома, тоже была вся поломана; постели были сдвинуты со своих мест. Все это смотрело очень неприютно и даже зловеще. По ночам в спальне горел огонь. Прошло уже около трети ночи, когда Гретти услыхал на дворе громкий шум. Потом слышал он, как кто-то взобрался на крышу и поднял там такой стук, что все балки в доме заскрипели и затрещали. Так дело шло довольно долго. Когда же стук на крыше затих, Гретти услыхал, что кто-то, спустившись с крыши, пошел к дверям. Гретти видел, как отворилась дверь и как чудовище просунуло в нее голову; чудовище казалось ужасно велико и лицо его было удивительно безобразно. Глам осторожно подвигался вперед; пробравшись в дверь, он вытянулся во всю свою длину, и голова его ушла почти под самую крышу. Тогда пошел он к перегородке, отделявшей жилую половину от чистой избы, положил руки на верхнюю балку, перегнулся через нее и заглянул в комнату. Хозяин совсем притих, — ему и тогда уже казалось, что дело зашло довольно далеко, когда он только что заслышал шум на дворе. Гретти тоже не пошелохнулся. Заметил Глам какой-то узел, лежавший на скамье, и, пройдя через спальню, подошел к скамье и крепко ухватил Гретти за плащ. Гретти уперся ногами в столб скамейки, и попытка Глама сдвинуть его с места прошла бесследно. Еще раз и уже гораздо сильнее дернул Глам за плащ, но и на этот раз с тем же успехом. В третий раз обеими руками так сильно рванул он за плаиц, что приподнял Гретти и посадил его на скамье; плащ же разорвался пополам, так что каждый из них удержал свою часть. Посмотрел с минуту Глам на лоскут, оставшийся у него в руках, и с недоумением спрашивал себя, кто бы это был, кто мог удержать плащ, несмотря на все его усилия вырвать его.
В эту минуту Гретти пробежал под ним и, обхватил его сзади за спину, стараясь выгнуть его назад. Чудовище же схватило Гретти за руки, и разница в их силах была так велика, что Гретти перебрасывало из стороны в сторону, и он приходился то об одну скамью, то о другую. Столбы, в которые были вделаны скамьи, были сорваны с мест, а за ними обрушилось и все, что они подпирали. Глам старался вытащить Гретти из дому, но Гретти изо всех сил удерживался ногами за все, что ни попадалось ему на пути. Наконец, удалось Гламу вытащить его из спальни, и тут борьба продолжалась еще ожесточеннее, так как Глам старался теперь вытащить его на двор. Но Гретти ясно видел, что если трудно было ему бороться с Гламом в доме, но на дворе будет еще труднее, а потому напрягал последние силы, чтобы не допустить этого. Глам захватил его еще сильнее, и когда были они уже у самых дверей, он подтянул Гретти совсем плотно к себе. Видя наконец, что всякое сопротивление бесполезно, Гретти решил воспользоваться, как мог, тем, что предоставляла ему минута. В то время, как Глам изо всех сил тянул его к себе, Гретти, упершись ногами в камень, служивший порогом, сам вдруг подскочил на врага. Чудовище этого не ожидало: Глам в эту минуту изо всех сил подался назад, подтягивая к себе Гретти, а потому и полетел затылком вперед из дверей. При падении Глам задел плечами за притолки, так что все бревна обрушились. Гретти упал на него. Небо было покрыто разорванными облаками; луна то ярко светила, то скрывалась по мере того, как застилали ее облака. Как раз в ту минуту, как Глам упал на землю, луна вышла из-за облаков и в то же время Глам вдруг вытаращил на нее глаза. Гретти сам говорил потом, что один только раз в жизни почувствовал он ужас, и это было при виде вытаращенных глаз Глама. Тут силы изменили ему настолько, что он не мог вытащить меча и лежал почти как мертвый. Между тем в Гламе оказалось нечто еще более дьявольское, чем в других выходцах с того света, потому что он даже заговорил:
— Много дал ты себе труда Гретти, чтобы встретиться со мной, и никого не удивит, если встреча эта будет тебе не в пользу. Одно я могу сказать тебе, что теперь получил ты пока лишь половину той силы и мощи, что суждены тебе на долю судьбой в том случае, если бы ты не встретился со мной. Однако, не в моей власти лишить тебя той силы, которою ты уже владеешь, но и она довольно велика, и многие познают это на себе. До сих пор приобрел ты славу своими подвигами, по вперед будешь ты вовлечен во многия смуты, многих людей убьешь ты и будешь изгоем, и все, что ни предпримешь ты, будет приносить тебе лишь бесчестье и несчастье. Изгой, ты будешь осужден на одиночество, и, благодаря этому, рано умрешь.
Едва успело чудовище произнести эти слова, как Гретти освободился от овладевшего им бессилия; он достал меч, отрубил Гламу голову и приставил ее к туловищу затылком вперед.
Тут вышел на двор и хозяин. Пока Глам говорил, он успел уже одеться, но не решался приблизиться, пока Гретти не убил врага. Торгалл восхвалил милость Божию и сердечно благодарил Гретти за победу над этим злым духом. Затем они прежде всего поспешили сжечь тело Глама, положили пепел в мешок и зарыли его в землю на таком месте, где нечего было делать ни человеку, ни скотине.
Потом вернулись они домой. Это было уже на рассвете. Гретти лег отдохнуть, потому что члены его совсем онемели. Торгалл же созвал народ из соседних дворов и всем показывал и рассказывал, как и где все происходило. Все дивились такому подвигу и все были того мнения, что никто во всей стране не мог сравниться с Гретти в силе и храбрости и других свойствах, служащих украшением мужчине. Торгалл отблагодарил Гретти за его услугу, подарив ему хорошего коня и нарядное платье, так как собственное его платье после борьбы висело в лохмотьях.
Покончив это дело и повидавшись еще с кое с кем, Гретти вернулся зимовать домой в Биарг.
После битвы с Гламом нрав его нисколько не улучшился, и даже, напротив того, он стал еще вспыльчивее прежнего и еще того менее способен сносить оскорбления. Гретти заметил также, что с ним произошла большая перемена: он стал бояться темноты, и никуда не смел ходить один, как только начинало смеркаться.
С тех пор и говорят, что Глам ссудил человеку свои глаза или дал ему Гламово зрение, когда предметы начинают представляться ему совсем в ином виде, чем они есть.
Раннею весною, перед началом альтинга в Исландию пришел из Норвегии корабль. Привез он немало новостей и всего замечательнее была весть о происшедшей в Норвегии смене королей: ярл Свейн должен был бежать после битвы при Несе, и Олаф, сын Гаральда был провозглашен королем.
О короле Олафе рассказывали много необыкновенного, и между прочим, что он с почетом принимал и зачислял в свою дружину каждого, кто в каком-либо отношении выходил из ряду вон. Это были добрые вести для молодежи, и многие возымели сильное желание поехать в Норвегию. В том числе был и Гретти, сын Асмунда. Он также собрался в Норвегию для того, чтобы, подобно другим, приобрести почет и славу на службе у короля Олафа. Гретти занял место на корабле, зимовавшем в Эйяфьёрде и стал готовиться к заграничной поездке. И теперь, как и в первый раз, он не брал с собою ни больших запасов, ни больших денег. На том же самом корабле, с которым должен был отплыть Гретти, купил себе место и Торбьёрн Фердаланг, ничего не зная о намерениях Гретти. Торбьёрн не ладил с Гретти, и они давно уже враждебно смотрели друг на друга. Торбьёрн не раз за спиною Гретти угрожал ему и издевался над ним. Все это, конечно, передавалось Гретти, однако до открытой вражды между ними все-таки еще не доходило. Тем не менее, многие отговаривали Торбьёрна от поездки на одном судне с Гретти, но он ни за что не соглашался отказаться от своего намерения. Приготовления к заграничной поездке взяли у него гораздо больше времени, чем он предполагал, и он подъехал к кораблю, когда тот был уже совсем готов к отплытию. Гретти давно уже был на месте.
К тому времени Асмунд так постарел, что почти уж не вставал с постели и сдал хозяйство и все свои дела на руки Атли, так как младший сын его, Иллюги, был еще совсем дитя.
Торбьёрн подъехал к кораблю поздно вечером, когда экипаж собирался ужинать, и все мыли руки. Увидев его, все приветствовали его и спросили, какие привез он новости. Он не нашел ничего лучшего, как сказать, что Асмунд из Биарга, как говорят, умер. Многие заметили, что одним хорошим человеком стало меньше.
— Но скажи же нам, отчего он умер? — спрашивали его.
— От сущего пустяка, — отвечал он, — он, словно собака, задохнулся в бане от дыму. Да и беды большой в том нет, — он давно уже обратился в детство.
— Неприлично говорить так о таком человеке, — заметили ему, — и Гретти, конечно, это не понравится, если он тебя услышит.
— До этого мне нет дела, — отвечал Торбьёрн, — и пускай Гретти повыше замахивается мечом, если хочет, чтобы я его боялся.
Гретти же между тем слышал все, от слова до слова, но не прерывал его; когда же Торбьёрн замолчал, Гретти сказал:
— Одно предскажу я тебе, Фердаланг, что ты-то уж ни в каком случае не задохнешься в бане от дыму, как собака, и весьма возможно, что не придется тебе дожить до глубокой старости. Смеяться над ни в чем не повинными людьми я нахожу неприличным.
— В этом отношении я не намерен налагать на себя цепей, — отвечал Торбьёрн, — а ты, сдается мне, скромнее разговаривал в тот раз, когда мы спасли тебя от толпы напавших на тебя соседей, — докончил Торбьёрн, намекая на одну стычку Гретти с его сверстниками.
Гретти тут же сложил песню:
«Часто говорятся неуместные речи, — говорилось в этой песне, — потому-то и месть так быстро настигает людей, хотя многие из них гораздо менее твоего заслуживали смерти».
— Не придаю я значения твоим словам и вовсе не считаю себя близким к смерти, — проговорил Торбьёрн.
— Предсказания мои обыкновенно сбывается скоро, и так же будет и на этот раз, — заметил Гретти, — берегись же, не то будет поздно!
С этими словами Гретти замахнулся мечом. Торбьёрн хотел было отвести удар рукой, но меч отсек ему кисть, а затем удар пришелся по шее, и голова скатилась с плеч.
Купцы нашли, что Гретти наносит молодецкие удары и что такие люди как нельзя более годятся на службу королю. К тому же они не очень-то сожалели о смерти Торбьёрна, успевшего уже проявить свою сварливость и насмешливость.
Вскоре после того подняли они якорь и к концу лета прибыли в Норвегию.
Тут Гретти, спеша явиться к королю Олафу, немедленно занял место на одном купеческом судне, отправлявшемся в Трондгейм.
В Исландии в то время жил человек, по имени Торер. Был он весьма уважаемый гофдинг, нередко ездил за море и вел большую торговлю. У него было два сына, Торгейр и Скегги, — оба еще юноши, но подававшие уже большие надежды.
В то самое лето, когда Олаф прибыл в Норвегию, пришлось быть в Норвегии и Тореру, и случилось так, что ему удалось заслужить как любовь самого короля, так и дружбу прибывшего вместе с ним епископа Сигурда. Узнав, что Олаф стал единовластным королем в Норвегии, Торер решился послать в Норвегию своих сыновей и просить короля принять их в свою дружину. Уже позднею осенью достигли они южной части Норвегии и, приобретя здесь судно меньших размеров, отправились на север вдоль берегов. Южнее Стада они бросили якорь в одной гавани и остановились тут на несколько дней. У них были с собою большие запасы пищи и питья, и они пускались в путь лишь в благоприятную погоду.
В то же самое время и Гретти, как уже сказано, продолжал свой путь на север вдоль берегов, и ему с товарищами часто случалось терпеть непогоду, так как дело было уже в начале зимы. Немного южнее Стада застигла их на пути буря с метелью и сильным морозом; с большим трудом и совсем обессилев от напряжения, уже поздно вечером пристали они наконец к берегу. Берег был пологий, и им удалось вытащить на сушу все свое добро и провизию. Мороз стоял жестокий и купцы, опасаясь за свое здоровье и даже жизнь, жаловались и плакались на то, что у них не было огня. Но вот, с наступлением ночи, заметили они яркий свет на противоположной стороне пролива. Сначала собрались было они переправиться на ту сторону в лодке, но не решились, — такая попытка была сопряжена с чересчур большою опасностью. Наконец, разговор сошел на то, есть ли человек на свете, который был бы в состоянии переплыть залив и принести им огня. Гретти до тех пор почти не вмешивался в их разговор, но тут заметил, что в старые годы, вероятно, нашелся бы такой человек. Купцы отвечали, что от того им не легче, раз теперь не было никого, кто бы взялся это сделать.
— Уж не думаешь ли ты, что ты мог бы принести нам огня? — спросили они. — Недаром же идет о тебе молва, что нет сильнее тебя человека во всей Исландии!
— Не велико дело принести огня, — отвечал Гретти, — но я сомневаюсь, чтобы награда соответствовала услуге.
— Почему считаешь ты нас такими жалкими людьми, что мы не сумели бы даже отблагодарить тебя?
— Я вижу, как это для вас важно, и потому могу по крайней мере хоть попытаться, — сказал Гретти, — но я предчувствую, что это не принесет мне пичего хорошего.
Они стали уверять его в противном, и с благодарностью приняли его благородное предложение. Тогда снял он почти все платье, оставив на себе лишь плащ и широкие панталоны. Подобрав плащ, он подпоясался мочалкой, захватил с собою бочонок, и бросился в море. Он переплыл пролив и вышел на берег. Там увидал он дом, из которого доносился до него громкий шум и голоса. Он пошел к дому. Дом этот должен был служить приютом мореходам, застигнутым бурею, а потому в нем всю ночь поддерживался огонь, чтобы указывать путь судам, проходившим в виду берега. Сыновья Торера и их спутники уже несколько дней ночевали здесь, выжидая, когда утихнет буря и подует попутный ветер. Всех их было двенадцать человек, и они сидели за столом и пили. В комнату, где они приютились для ночлега, принесено было много соломы, а посредине разведен был большой костер.
Гретти рассмотрел все это в открытую дверь. Он не знал, что это были за люди, но, тем не менее, решился-таки войти в дом. Промокшее платье на нем замерзло и одеревенело и потому он казался еще больше и шире. Увидев его, люди, бывшие в доме, испугались, приняв его за какого-то тролля. Повскакав со своих мест, они принялись бить его, чем ни попало, и в комнате произошел страшный переполох. Однако Гретти не потерялся и изо всех сил отпихивал нападавших, из которых некоторые даже били его пылавшими головнями, так что искры разлетались по всему дому. Тем не менее, ему удалось-таки захватить жару и благополучно вернуться к своим спутникам.
Те так обрадовались, что стали громко хвалить его за его мужество и отвагу и утверждали, что равного ему нет на свете. К утру непогода миновала, и купцы с зарею стали готовиться в путь, решив наперед посетить людей, от которых добыли они огня, и узнать, кто они были. Они отвязали корабль и на веслах переправились на тот берег. Но тут, вместо дома, нашли они только кучу пепла да много обгорелых человеческих скелетов. Из этого им стало ясно, что дом вместе с находившимися в нем людьми сгорел дотла. Они спросили, уж не Гретти ли был причиною такого несчастия и прибавили, что это было бы величайшим злодейством.
— Ну, вот, и оправдалось мое предчувствие, что плохую получу я от вас награду за мои труды! — сказал только на это Гретти.
Где ни останавливались по дороге купцы, всюду рассказывали они о том, что Гретти сжег этих людей. Вскоре стало известно, что сгоревшие были сыновья Торера, и купцы прогнали Гретти со своего корабля и не хотели иметь с ним никакого дела. Молва о его злодействе быстро распространилась, и никто ни в чем не хотел оказать ему никакой помощи. Положение Гретти было очень печально, и он решился ехать прямо в Трондгейм, где находился король. Тем временем до короля успела уже дойти весть о злодействе Гретти, и ему пришлось несколько дней добиваться позволения говорить с королем.
Раз, в то время, как король сидел в своем совете, в комнату вошел Гретти и поклонился ему.
— Ты ли это, Гретти Могучий? — спросил король.
— Да, так зовут меня, — отвечал Гретти, — но сюда пришел я потому, что надеюсь на помощь короля, чтобы хоть несколько оправдаться от взведенного на меня обвинения, так как я сам считаю себя невинным.
— Не знаю, удастся ли тебе снять с себя это обвинение, хотя и возможно, что ты непреднамеренно сжег этих людей, — отвечал король и приказал ему рассказать без утайки все, как было.
Гретти рассказал все и в конце прибавил, что все эти люди были живы в то время, как он, захватил жару, выбежал из дому.
— Позволь же теперь доказать мне свою невинность любым способом, какой только укажет мне закон.
— Хорошо, попробуй! — отвечал король, — если ты невинен, то ты выдержишь испытание раскаленным железом.
Гретти остался доволен таким решением и принялся поститься, приготовляясь к испытанию.
В назначенный день король с епископом и множеством народа, собравшегося посмотреть на Гретти, отправился в церковь. Потом привели в церковь и самого Гретти, и все присутствующие с удивлением смотрели на него и находили, что он был совсем не похож на других людей ни своею наружностью, ни ростом, ни силою. В то время, как Гретти проходил по церкви, подскочил к нему почти взрослый мальчик, с лицом, не обещавшим ничего доброго, и заговорил:
— Удивительные обычаи в этой земле: здесь люди хоть и зовут себя христианами, но оставляют гулять на свободе всяких злодеев, разбойников и воров, да еще пускают их в церковь и позволяют им оправдываться от обвинений! Вот — злодей, сжегший ни в чем не повинных людей, и чье преступление вполне доказано, а между тем, позволено же ему оправдать себя через испытание. Можно ли ожидать, чтобы преступник не воспользовался такою возможностью спасти свою жизнь?
С этими словами мальчишка подбежал к Гретти, стал указывать на него пальцем и корчить перед ним рожи, осыпая его оскорблениями и бранью. Гретти рассердился, и не мог совладать с собой. Он размахнулся и ударил мальчика кулаком по уху; тот сразу покатился навзничь. Никто не знал, откуда взялся этот мальчик, или куда он делся, но большинство думает, что был то злой дух, посланный на погибель Гретти. В церкви произошло смятение и сейчас же доложили королю, что тот человек, что должен был пронести в руках раскаленное железо, вступил в драку в самой церкви. Король Олаф пошел на место происшествия, и увидев, что случилось, сказал:
— Видно большое же преследует тебя несчастье, Гретти, если не удалось тебе оправдаться, когда все уже приготовлено к тому. Трудно будет тебе победить свою злую долю.
— Было время, когда надеялся я заслужить у тебя честь и почет, — отвечал Гретти, — теперь же я желал бы лишь поступить к тебе на службу, и думаю, что между твоими людьми найдется не мало таких, что уступят мне в отваге и мужестве.
— Знаю я, что немногие могут сравняться с тобой в силе и храбрости, — сказал на это король, — но бездолье, преследующее тебя, так велико, что ради него одного ты не можешь быть принят ко мне на службу. Теперь же я позволяю тебе перезимовать здесь, где хочешь; но летом должен ты ехать в Исландию, потому что там суждено тебе сложить свою голову.
— Но все-таки желал бы я прежде всего оправдаться в обвинении в поджоге с целью убийства, — отвечал Гретти, — потому что это несчастье произошло не по моей воле.
— Весьма вероятно, — отвечал король, — но так как ты, благодаря недостатку благоразумия и сдержанности, не выдержал до конца испытания, то я не думаю, чтобы это удалось тебе и вперед: неосторожность всегда доводит до беды.
После того Гретти прожил еще несколько времени в городе, а потом отправился на юг в гости к брату своему, Торстейну Дромунду, в Тунсберг.
К Торстейну Гретти приехал уже после Рождества, победив по пути одного страшного берсерка, безнаказанно нападавшего на самых почтенных людей и наводившего ужас на всю страну.
Торстейн встретил его очень ласково и стал расспрашивать, как ехал он путем-дорогою и как победил разбойника.
— Много великих подвигов совершил уже ты, брат мой, — сказал он, выслушав его рассказ, — и великая слава ожидает тебя, лишь бы только не преследовало тебя твое злосчастье!
— Что сделано, того не переделаешь, — отвечал на это Гретти.
У Торстейна Гретти прогостил весь остаток зимы, а как только наступила весна, он поспешил занять место на корабле, отправлявшемся в Исландию.
Братья распрощались очень дружески и сердечно, но во всю свою жизнь никогда уже больше не встречались.
В Исландии ждали Гретти новые затруднения. Торбьёрн Фердаланг, тог самый, которого убил он в ссоре перед самым отъездом своим в Норвегию, был родственник и притом ближайший друг и товарищ Торбьёрна Окснамегин, т. е. Бычья Сила. Этот Торбьёрн тоже уже с давних пор не ладил с Гретти и, узнав о смерти Торбьёрна Фердаланга, пришел в совершенную ярость и грозил жестокой местью как самому Гретти, так и всем его родичам.
После отъезда Гретти, отец его, Асмунд, все лето пролежал больной. В ожидании близкой смерти созвал он своих детей и родных и сообщил им свою волю, чтобы после него Атли был хозяином в доме и над всем его имуществом.
— Но сдается мне, что наступает для него тревожное время, — говорил он, — а потому прошу я всех моих близких оказывать ему, по мере сил и возможности, всякую помощь и содействие. Относительно же Гретти я не могу сделать никаких распоряжений, потому что его судьба будет крайне изменчива, и хотя он и сильный человек, но боюсь я, что ему самому предстоит бороться с такими затруднениями, что ему нельзя будет и думать о помощи своим родичам. Третий же сын мой, Иллуги — еще дитя, хотя и обещает со временем, если только доживет до зрелого возраста, стать сильным и надежным человеком.
Вскоре после этой беседы Асмунд умер. Его похоронили в Биарге, где он сам построил церковь.
Сын Асмунда, Атли, оказался прекрасным, заботливым хозяином; он держал много работников и умел всегда во время запасти все, что было нужно в хозяйстве.
В конце того же лета задумал он закупить вяленой рыбы в Снэфельснэсе. Но дороге туда заехал он к зятю своему, Гамли, и брат Гамли, Гримм, отправился вместе с ним за рыбой. Закупив большой запас сушеной рыбы и навьючив ею семь лошадей, они повернули домой.
Торбьёрн Бычья Сила как-то узнал об их поездке. Как раз в то время гостили у него два брата из Скарда, Гуннар и Торгейр, и он подговорил их засесть на дороге и подкараулить Атли на пути его домой. Братья охотно согласились, — они и сами были рады отомстить Гретти, с которым были у них давнишние счеты.
Произошла стычка; Атли с Гриммом только защищались, но тем не менее кончилось тем, что оба брата были убиты, а с ними и большинство их спутников, а Атли с Гриммом, перевязав свои раны, благополучно прибыли домой.
Опасаясь нового нападения, Гримм всю зиму провел в Биарге, а также и два зятя Атли. Таким образом в Биарге в этот год зимовало много народу для того, чтобы каждому быть на своем месте, когда это понадобится, и всю зиму там шли пиры и забавы.
Торбьёрн Бычья Сила был сильно раздражен всем, что случилось. Он взял на себя вести дело об убийстве сыновей Торера и заявил свою жалобу на Атли и Гримма. Те же, в оправдание свое, ссылались на то, что братья сами засели в засаде и первые напали на них. Дело должно было разбираться на тинге в Гунаватне, а пока обе стороны исподволь подбирали себе сторонников.
Всего больше народу прибыло на тинг с Атли, потому что его родичи были многочисленны и могущественны. Друзья обеих сторон вступились в дело, стараясь привести их к соглашению и примирению.
Все знали, что Атли был хороший человек, никого никогда не обижавший, но храбрый, когда это было нужно, и Торбьёрн понимал, что ему всего умнее было бы пойти на примирение. Каждая сторона представила своих посредников и дело кончилось тем, что за каждого из братьев была присуждена половинная пеня, полагавшаяся за убийство свободного человека, вторая же половина шла как бы в возмездие за нападение и покушение на жизнь Атли. Пеня за убийство работника Атли была уравнена с пенею за убитых работников братьев, погибших вместе с ними.
Атли остался доволен таким решением дела, но Торбьёрн был неудовлетворен. Но, как бы то ни было, они разъехались с тинга якобы примиренные между собою. Однако дело на том не кончилось. Торбьёрн Бычья Сила имел дворового человека, по имени Али. Али вообще был нерадив и ленив на работу. Раз Торбьёрн задал ему много дела, грозя побить его, если он не исполнит все, как должно. Али задорно отвечал, что не чувствует никакой охоты работать. Торбьёрн рассердился, бросил его наземь и избил его. Тогда Али убежал от него и бежал на север, через горы к Мидфиорду и не останавливался, пока не прибежал в Биарг. Атли был дома и спросил его, что ему нужно. Али отвечал, что он искал службы.
— Ты не из слуг ли Торбьёрна?
— Между нами всегда были нелады, — отвечал Али, — я служил у него недолго, да и то все время был недоволен, а на прощанье Торбьёрн чуть не задушил меня. Туда я не вернусь, чего бы то мне ни стоило. Правду сказать, ему не так легко находить себе слуг, как тебе: на тебя я охотно стану работать, если ты мне это позволишь.
— У меня и так довольно слуг, — отвечал Атли, — и нет мне охоты раздражать Торбьёрна, принимая к себе на службу его служителей. Сверх того, я не думаю, чтобы ты был хороший работник, и советую тебе вернуться домой.
— По доброй я воле этого не сделаю, — отвечал Али.
Али уже несколько времени жил в Биарге. Раз утром отправился он вместе с другими на работу и работал, точно у него было сто рук. И так продолжалось до конца лета. Атли никогда не заговаривал с ним, но, видя его усердие, не отказывал ему в пище.
Между тем до Торбьёрна дошли вести о том, что Али бежал в Биарг. Сам третей поехал он в Биарг, чтобы переговорить с Атли. Атли вышел к нему навстречу и поздоровался с ним.
— Опять, Атли, стараешься ты подновить старую обиду: зачем принял ты к себе на службу моего дворового человека? Я называю это бесчестным поступком, — заговорил Торбьёрн.
— Я вовсе не думал, что он у тебя на службе, — отвечал Атли, — и я, конечно, не стану удерживать его, если ты докажешь мне, что он твой слуга, но я не намерен также выгонять его из моего дома.
— Делай, как знаешь, на этот раз; но я требую, чтобы ты или выдал его мне, или перестал пользоваться его трудом. Одно скажу я тебе: я приеду сюда еще раз, и неизвестно еще, расстанемся ли мы тогда такими же друзьями, как теперь.
— Хорошо, я никуда не поеду и стану ждать, что будет, — отвечал Атли.
Торбьёрн уехал, а Атли, дождавшись возвращения домой работников, позвал Али, пересказал ему разговор свой с Торбьёрном и просил его уйти от него поскорее, так как он не хотел держать его в своем доме.
— Правду, значит, говорит старинная поговорка, что знатные люди первые изменяют в нужде, — отвечал Али. — Не ожидал я, что ты прогонишь меня после того, как я все лето чуть не убивался, работая на тебя! Скорее думал я найти в тебе себе защитника. Но так всегда бывает на свете! А теперь, раз ты не хочешь оказать мне никакого содействия и никакой помощи, так пусть лучше убьют меня здесь, у тебя на глазах.
Жаль стало его Атли, и не хватило у него духу выгнать его из дому.
Так прошло время до начала сенокоса. Незадолго до Иванова дня поехал Торбьёрн Бычья Сила в Биарг; на голове его был шлем, у бока — меч, а в руках пика с широким заостренным кондом, как у копья. Весь день шел дождь. Часть работников Атли занята была уборкою сена; других послал он на рыбную ловлю, а сам с небольшим числом людей был дома. Торбьёрн прибыл в Биарг около полудня. Он был совсем один и подъехал прямо к дверям. Двери были заперты и на дворе никого не было. Торбьёрн постучался и спрятался за дом так, чтобы его нельзя было видеть, выглянув из дверей. В доме услыхали, что кто-то стучится, и одна из женщин пошла посмотреть, кто это был. Торбьёрн видел, как она приотворила дверь, но не показался ей, потому что у него иное было на уме. Служанка между тем вернулась в комнату. Атли спросил, кто стучался, и она отвечала, что никого не видела на дворе. Но не успела она договорить, как Торбьёрн опять сильно стукнул в дверь.
— Вероятно, человек этот хочет видеть меня говорить со мной; но я сомневаюсь, чтобы он явился сюда с добрыми намерениями, — сказал Атли; пошел сам, отпер дверь, но также никого не нашел.
Дождь лил ливмя, а потому он не вышел на двор, но, упершись руками в притолоки, высунулся из дверей и стал оглядываться по сторонам. В ту же минуту Торбьёрн подбежал к дверям и копьем пронзил его в грудь. При этом ударе Атли только проговорил: «Теперь больше употребляют широкое копье», и повалился ничком на пороге. Прибежали бывшие в доме женщины и нашли его уже мертвым. Торбьёрн же был уже на коне и, объявив свое имя, повернул долой. Асдис послала сзывать народ и стала готовить все к погребению. Атли был похоронен рядом с его отцом. Все сожалели о его смерти, потому что был он и умен, и красив. Никто не уплатил пени за убийство Атли, да никто и не требовал ее, — надлежало Гретти самому вести это дело по возвращении своем в Исландию. С тех пор все с ненавистью смотрели на Торбьёрна за его поступок, однако он тем не менее спокойно и безмятежно сидел у себя дома.
Тем же летом перед началом альтинга к острову пришел купеческий корабль и принес вести о путешествии Гретти, а также о пожаре и гибели сыновей Торера. Торер из Гарда, узнав об этом, страшно разгневался и считал своим долгом, во что бы то ни стало, мстить Гретти за смерть своих сыновей. С многочисленными сторонниками поехал он на тинг и обвинил Гретти в том, что он сжег его сыновей. Но все находили, что дело это не могло быть решено теперь же, потому что никого не было, кто был бы в состоянии возражать против такого обвинения. Торер настаивал, что за это злодейство Гретти должен быть объявлен изгоем во всей Исландии. В то время законоведом был Скапти, и он отвечал:
— Это поистине великое злодейство, если все произошло так, как говорят слухи; но ведь всегда знаешь лишь полуправду, если слушаешь одну только сторону, потому что большинство людей слишком падко в рассказах своих выставлять дело в самом неблагоприятном свете, а потому я и не хочу, чтобы Гретти теперь же объявили изгоем.
Торер был властолюбив и притом гофдинг и стоял на самой дружеской ноге с остальными гофдингами. Он с большим жаром отстаивал свое дело, и доброжелатели Гретти тщетно пытались спасти его: по требованию Торера, Гретти был объявлен изгоем во всей Исландии. Тут же оценив голову Гретти, Торер поехал домой. Все находили, что в этом случае восторжествовала сила, а закон был попран, но изменить решения не могли.
К концу этого лета вернулся Гретти в Исландию и одновременно узнал о смерти отца и брата, а также и о том, что сам он был объявлен изгоем во всей Исландии. Говорят, что никто не заметил при этих вестях в нем никакой перемены и, казалось, по-прежнему был он доволен и весел.
Через несколько дней по приезде, раздобыв себе хорошую лошадь, поехал Гретти в Гильсбакки, неподалеку от Биарга, где жил зять его Гримм. Тут наслушался он вестей о Мидфиорде: Грим подробно рассказал ему все, что произошло за время его отсутствия и между прочим о том, что за Атли не было уплачено пени и что сила и влияние Торбьёрна Бычья Сила возрастало в такой мере, что приходилось даже сомневаться в том, чтобы матушке Асдис можно было долго удержаться на своей мызе в Биарге.
Гретти прогостил у Грима всего лишь несколько дней: не хотел он, чтобы весть о его приезде опередила его на родине.
Прощаясь с ним, Грим просил его обратиться к нему, если он будет нуждаться в помощи и содействии.
— Но я не могу предложить тебе крова и пристанища, чтобы не нарушать постановления тинга и чтобы и меня самого не объявили за то изгоем, — добавил он.
— Ты поступаешь, как прямодушный и благородный человек, — отвечал Гретти, — и весьма вероятно, что со временем мне будет очень нужна твоя помощь.
Гретти поехал домой не прямою дорогою, а в объезд, горами, и приехал в Биарг ночью, когда все уже спали, за исключением лишь его матери.
Обойдя вокруг дома, он вошел через заднюю дверь, о которой никто не знал, кроме своих, и ощупью пробрался в комнату, где спала его мать, и подошел к ее постели. Мать услышала, что кто-то подошел и спросила, кто это. Он назвал себя. Асдис поднялась с постели и обняла его.
— Здравствуй, милый сын мой! — заговорила она со вздохом. — Мало радости вижу я от своих сыновей: один, — тот, что был мне наибольшей поддержкой, убит; ты объявлен изгоем, как какой-нибудь разбойник; а третий еще так молод, что ни на что еще не годен.
— Старинная поговорка говорит, что одну скорбь всего легче утишить другою, еще большею скорбью. Не одни деньги утешают, в утрате близких: я думаю, что смерть Атли не должна остаться без отмщенья и неизвестно еще, кто одержит верх, — я ли, или мои враги, — отвечал Гретти.
Она думала так же.
Гретти несколько времени прожил в Биарге тайно, так что почти никто не знал о его присутствии, и старался разузнать положение дел. Вскоре он убедился, что никто еще не знал о приезде его в Мидфиорд; узнал также, что Торбьёрн Бычья Сила был в то время дома и распустил большинство работников, так как уборка сена почти уже кончилась.
Раз, выбрав хорошую погоду, поехал Гретти на запад, в Тородстад, где жил Торбьёрн. Он приехал туда около полудня и постучался. Какие-то женщины отворили дверь и приветствовали его, — они его не знали. Он спросил Торбьёрна. Ему сказали, что Торбьёрн со своим шестнадцатилетним сыном ушли в луга вязать сено во вьюки2. Торбьёрн был человек работящий и почти никогда не сидел без дела.
Расспросив обо всем, Гретти простился с женщинами и поехал по дороге к мызе Рейкер, где работал Торбьёрн. По одну сторону дороги вплоть до самых гор простирались обширные луга, — сенокосы Торбьёрна. Сено было разложено на решетчатых подставках, и Торбьёрн при помощи сына и работницы связывал его в вьюки. Они только что успели навьючить одну лошадь и тотчас же принялись за новый вьюк.
Чтобы свободнее работать, Торбьёрн, отстегнув меч, прислонил его и свой щит к готовым уже вьюкам, но при мальчике оставался его топорик.
— Вот, подъезжает к нам какой-то человек; оставим пока сено и постараемся узнать, что ему нужно! — сказал Торбьёрн, заметя Гретти.
Приблизившись к ним, Гретти сошел с коня: он был в шлеме, у бока висел меч, а в руках он держал большое, выложенное серебром копье. Он присел наземь и вытащил гвоздь, прикреплявший рукоятку к наконечнику, чтобы Торбьёрн не мог бросить в него обратно копья.
— Этот человек кажется очень высок и широкоплеч, — сказал Торбьёрн, — или я совсем не умею распознавать людей издали, или же это Гретти, сын Асмунда. У него конечно есть основательные причины, чтобы желать видеть нас. Но встретим его мужественно и не покажем ни малейшего признака страха. Попробуем сладить с ним: я нападу на него спереди, ты же напади на него сзади и постарайся нанести ему посильнее удар между плеч, — тебе, ведь, нечего бояться его, так как он будет стоять к тебе спиной.
Ни у Торбьёрна, ни у мальчика не было шлема. Между тем Гретти настолько приблизился к ним, что, наметившись, бросил в Торбьёрна копье. Но наконечник копья еще слабее сидел на древке, чем он думал, и, соскочив с него, упал на землю. Торбьёрн успел схватить свой щит и, закрываясь им, обнажил меч и приготовился к нападению. Гретти видел это, видел также и мальчика, вооруженного топориком, и сначала не знал, как ему быть, но, заметя, что мальчик готовится нанести ему удар сзади, он взмахнул мечом и так сильно ударил тупой стороной по голове мальчика, что череп треснул и мальчик повалился наземь. Тут Торбьёрн, подбежав, нанес ему удар мечом, но Гретти успел прикрыться щитом, а сам с новым взмахом меча разбил ему щит. Удар пришелся по голове, меч глубоко рассек череп, и Торбьёрн повалился навзничь. Гретти нанес ему еще несколько ран, поискал своего копья, но не нашел его; затем, сев на коня, поехал на мызу Рейкер и объявил об убийстве отца и сына.
Вернулся Гретти в Биарг и рассказал своей матери все, что было. Это известие порадовало ее.
— Теперь доказал ты, что действительно принадлежишь к роду Ватнсдалерцев, но, — прибавила она, — зато это начало твоей бездомной скитальческой жизни, и нет никакого сомнения, что здесь, вблизи родичей Торбьёрна, нельзя тебе долго оставаться. Зато они знают теперь, что и ты умеешь сердиться!
— Долго ждал мщения Атли, но зато теперь он отмщен вполне.
— Что же думаешь ты теперь делать?
Думаю я поездить пока по своим друзьям и знакомым в Вестланде, потому что не хотелось бы мне запутывать тебя в это дело и навлекать на тебя неприятности.
Гретти собрался в путь, и мать и сын нежно простились.
Покинув Биарг, Гретти прежде всего поехал в Мелар, близ Грутафиорда, к зятю своему Гамли, и подробно рассказал ему все, как было.
— Советую тебе избегать пока встречи с родственниками Торбьёрна и для того поскорее уехать из этих мест, — сказал ему Гамли, — мы же сделаем все возможное, чтобы тинг разобрал дело об убийстве Атли.
Простившись с Гамли, Гретти поехал дальше на запад в местечко, носившее название Лиарскуг, к Торстейну Куггасону и провел у него большую часть осени.
Однако в скором времени родные Торбьёрна узнали, где живет Гретти и стали собирать народ, намереваясь преследовать его. Но Гамли сведал об этом и успел предупредить Гретти. Тогда Торстейн послал его в Тунгу к Снорри годорду и советовал ему просить у Снорри поддержки, а если тот откажет ему в пристанище, ехать дальше на запад к Торгильсу Арасону, в Рейкголь.
— Он, вероятно, позволит тебе перезимовать у него, — сказал Торстейн, — и вообще, я думаю, ты найдешь себе приют где-нибудь у западных фиордов, пока не будет окончательно решено твое дело.
Поехал Гретти к годорду Снорри и стал просить у него убежища.
— Я слишком стар, чтобы держать у себя изгоев без крайней на то необходимости, но если слово мое может принести тебе пользу, то я буду говорить за тебя; приюта же ищи в другом месте, — сказал Снорри.
Простился Гретти и поехал дальше на запад. К началу зимы приехал Гретти в Рейкголь и стал проситься у Торгильса перезимовать у него. Торгильс отвечал, что пища была к его услугам, как и для всякого свободного человека; «но она далеко не из лучших», — прибавил он. Гретти сказал, что будет доволен и тем, что есть.
— Но тут есть еще другая зацепка, — продолжал Торгильс, — я позволил перезимовать у себя двум молочным братьям, Торгейру и Тормоду, — оба они известны за смутьянов и забияк, и я не знаю, как вы поладите. Ты можешь жить здесь, если хочешь, но я не потерплю, чтобы вы вредили друг другу.
Гретти сказал, что он никогда еще первый не обижал никого, особенно, зная волю хозяина.
То же самое подтвердил Торгильс и обоим братьям, и все так уважали его, что никто из живших у него в доме не говорил другому ни одного обидного слова. Но дружбы между Гретти и братьями все-таки не было; особенно же плохо ладили между собою Гретти с Торгейром.
Торгейр владел в то время островами, носившими название островов Олафа; они лежали дальше во фиорде, ближе к открытому морю, милях в полутора от Рейкъянеса. На одном из этих островов у Торгильса пасся прекрасный бык, которого не успели перевезти на берег до самого Рождества. Наконец, молочные братья вызвались перевезти этого быка с острова, но им не хватало для того еще одного человека. Гретти предложил им ехать с ними и братья охотно согласились. Они отправились втроем на десятивесельной морской лодке.
Погода стояла холодная и дул сильный северный ветер. Они подняли паруса и пустились в путь. Буря все усиливалась, но они подошли-таки к островам и поймали быка. Гретти спросил их тогда, что они предпочитают: перенести ли быка с берега в лодку, или держать лодку, — у островов был сильный прибой. Они попросили его держать лодку. Гретти сошел в воду и стоял как раз против середины лодки по плечи в воде и так крепко держал ее, что она стояла совершенно неподвижно. Торгейр с Тормодом подняли быка и перенесли его в лодку. Тогда сели они на весла: Тормод на переднюю скамью, Торгейр посередине, а Гретти задним. Между тем буря все усиливалась. Они были уже далеко от островов, посреди фиорда, когда Торгейр сказал: «Задний отстает».
— Этого не бывает, когда передние гребут хорошо, — отвечал Гретти. Тогда Торгейр стал так сильно грести, что сломал уключины.
— Покажи-ка, каково-то ты гребешь, пока я поправлю весло, — сказал Торгейр. Гретти принялся так сильно грести, что к тому времени, когда Торгейр был готов, весла Гретти до того избились, что, наконец, вдруг переломились при ударе о борт лодки. Тормод заметил, что лучше бы грести не так сильно, но зато ничего не ломать. Гретти схватил тогда два бревна, бывшие в лодке, пробил в бортах две дыры и принялся грести с такою силою, что все судно трещало и скрипело. Но так как лодка была очень хороша, а гребцы были мастера своего дела, то им все же удалось-таки благополучно достичь гавани. Гретти спросил братьев, хотят ли они сами вытащить лодку на берег и поставить ее на подставки, или же отвести домой быка. Они выбрали первое. Они подняли лодку, до половины залитую водой и обледеневшую изнутри и снаружи, перенесли ее на берег и поставили на обычное место. Гретти повел быка. Но бык был очень тучен, скоро устал, не захотел идти дальше и уперся на дороге. Молочные же братья прошли прямо домой. «Где же Гретти?» — спросил их Торгильс. Они рассказали, где и как его оставили. Торгильс послал людей ему на помощь. На дороге они увидали человека, шедшего им навстречу с какою-то огромною ношею за плечами. Это был Гретти, несший на спине быка. Видя то, все могли только подивиться его силе. После этого случая Торгейр стал завидовать силе Гретти.
Раз, вскоре после Рождества, Гретти пошел один в баню. Торгейр знал об этом и сказал Тормоду:
— Пойдем туда и посмотрим, что будет делать Гретти, когда я нападу на него при выходе его из бани.
— Мне это не очень-то нравится, — сказал Тормод, — и я не думаю, чтобы это послужило тебе к чести.
— Все-таки я хочу попытаться, — сказал Торгейр.
Торгейр спрятался под обрывом с топором наготове и подкараулил Гретти в ту минуту, как он шел из бани.
— Правду ли говорят люди, Гретти, что ты никогда не уклоняешься от битвы? — спросил Торгейр, замахиваясь топором.
— Этого я еще наверно не знаю, — отвечал Гретти, — но что я знаю наверно, так это то, что я не уклонюсь от встречи с тобой.
Торгейр взмахнул топором. Но в эту же минуту Гретти напал на него, и изо всей силы бросил его на землю и держал, не выпуская из рук.
— Неужто ты будешь стоять и смотреть, как он душит меня? — закричал Торгейр Тормоду.
Тормод схватил Гретти за ноги и хотел было оттащить его, но не мог.
У Тормода висел с боку меч и в то время, как он вынул его из ножен, пришел хозяип, Торгильс, и попросил их держать себя смирно и оставить в покое Гретти. Братья сейчас же послушались его и обратили все дело в шутку. При этом случае все могли только подивиться тому, как это Торгильс мог держать в страхе и послушании таких задорных и буйных людей.
В начале весны все они разъехались, и Гретти поехал в Торскефьёрд. Там его все спрашивали, как остался он доволен харчами и зимним жильем. Тем летом на альтинге должно было обсуждаться дело об убийстве Торбьёрна Бычья Сила, так как на местном тинге, в Гунаватне, ближайший родственник Торбьёрна, Тородд Драпастуф, не решился заговорить об этом, потому что там у Гретти было слишком много родных и друзей. Тут же, он надеялся, обстоятельства были для него благоприятнее.
Узнав о его намерении, друзья Гретти обратились к Скапти законоведу за советом, и Скапти сказал, что надеется найти законное основание для того, чтобы не дать ходу делу об убийстве Торбьёрна; что же касается до Атли, то за него, по его мнению должна бы быть выплачена полная пеня, как за свободного человека. Оба дела были переданы на решение выборных судей и большинство из них находило, что одно убийство искупало другое.
Узнав об этом, Скапти пошел к выборным судьям и стал спрашивать, на чем основывали они свое решение. Они отвечали, что они считали убитых равными друг другу по достоинству. И Скапти опять спросил:
— Что произошло раньше, — Гретти ли был объявлен изгоем или Торбьёрн был убит?
Тогда высчитали, что между этими событиями прошло всего лишь с неделю, но что Гретти был объявлен изгоем на альтинге, а Торбьёрн был убит уже по окончании тинга.
— Сдается Мне, что сделали вы ошибку, начав дело против человека, который уже ранее того был объявлен изгоем и который не может ни защищаться, ни сам вести свое дело.
— Против кого же должен я тогда поднять это дело? — спросил Тородд Драпастуф.
— Ну, уж это ты сам придумай, — отвечал Скапти, — и ни один из родичей Гретти не пожалеет ни своего имущества, ни хлопот, лишь бы освободить его от изгойства.
На тинге Тородд был приговорен уплатить за убийство Атли 80 лотов серебра. Снорри предложил освободить родственников Торбьёрна от уплаты пени, если они согласятся освободить Гретти от изгойства, потому что, прибавил он, по моему мнению Гретти изгоем наделает много вреда.
Родичи Гретти сейчас же согласились на это, сказав, что деньги не имели никакого значёния, раз дело шло о спокойствии и безопасности Гретти.
Тородд, со своей стороны, тоже находил, что так было бы всего умнее; Скапти посоветовал прежде, чем решать дело, справиться, согласен ли на это Торер из Гарда.
Но тот, когда спросили его, заявил, что он ни за что не хочет освободить Гретти от изгойства и даже, напротив, готов назначить неслыханную еще цену за его голову. Делать было нечего: зять Гретти, Гамли, принял на сохранение деньги, внесенные Тороддом. Сам же Тородд Драпастуф не получил никакой пени за брата своего Торбьёрна и вместе с Торером назначил неслыханную цену за голову Гретти, — по 48 лотов серебра каждый.
Снорри находил, что глупо делали, оставляя изгоем человека, способного совершить так много, и думал, что многим предстоит изведать это на опыте. Затем все разъехались с тинга.
Между тем Гретти шел себе своим путем и добрался до Лангедаля и разгромил здесь всех мелких землевладельцев, — у одних отобрал оружие, у других платье, у третьих съестные припасы. Так, добыв себе наконец доброго коня, смело подвигался он вперед, не думая об опасности. Перебравшись в Ватнсфиорддаль проехал он на летние пастбища и прожил здесь на одном месте несколько дней, ночуя в лесу и не принимая никаких предосторожностей.
Когда приметили его пастухи, пасшие там овец, отправились они домой и рассказали, что они встретили поблизости человека, с которым, казалось им, плохо было бы иметь столкновение. Тогда поселяне собрались, числом до тридцати, и засели в лесу, приказав пастухам подкараулить удобную для нападения минуту и дать им знать. Однако пока они не знали еще наверное, что это был за человек. Раз, в то время, как Гретти спал, крестьяне подкрались к нему, и стали держать совет, как им быть, чтобы взять Гретти и вместе с тем самим не понести урона. Наконец они решили, что десять человек бросятся на него и будут держать его, пока остальные его свяжут. С разбегу они разом бросились на Гретти, но Гретти отряхнулся, и все они отпали от него, так что он успел встать на колена. Но тут они накинули на него самого и на ноги ему веревки. Гретти отбивался ногами с такою силой, что двое из них в беспамятстве повалились на землю, однако остальным все-таки удалось одолеть его и связать. Тогда стали они советоваться, что с ним делать.
Послали они наконец к одному из землевладельцев позажиточнее, у которого Гретти взял коня, и просили его подержать у себя Гретти до поры, до времени. Но тот отвечал, что у него с работниками много дела поважнее, чем стеречь Гретти. Тогда обратились они к Торкелу из Гервидаля, — у него на мызе Гретти распорядился, как хозяин, и забрал все, что ему ни приглянулось. Но и Торкел отказался: «Мы с женой живем одни, далеко от заселенных мест, — отвечал он, — и вам не удастся завлечь меня в это дело». Наконец отправились они с таким же предложением к Торальфу на Эйре: «Прими к себе Гретти, — сказали они, — и обращайся с ним хорошо, пока не вернутся люди с тинга, или же проводи его на соседнюю мызу, да только смотри, чтобы он у тебя не ускользнул, и сдай его там связанного прямо с рук на руки». — «Мне не по силам держать у себя Гретти, — отвечал Торальф, — да и взяли вы его не на моей земле; к тому же, сдается мне, что это принесло бы мне гораздо больше затруднений и неприятностей, чем чести, а потому я и отказываюсь наотрез». Так же уклонились и все другие, к кому они ни обращались.
Толковали-толковали между собою мужички, поймавшие Гретти, и решили все-таки, не упуская удобного случая, поставить в лесу виселицу и повесить Гретти. Но в то время, как они, обрадовавшись такому решению, шумели и кричали на опушке леса, увидали они в долине шестерых всадников; один был одет в цветное платье. Они сейчас же догадались, что это была Торбьёрга, жена Вермунда, одного из могущественнейших гофдингов, бывшего в то время на тинге. Они ехали на свои летние пастбища. Торбьёрга была отважна душой и всюду славилась своим умом и разумом. В отсутствии Вермунда она справляла за него все дела в округе и за него вела суд и расправу. Увидев толпу, она поехала туда. Мужики помогли ей сойти с лошади и встретили ее очень почтительно.
— Что это у вас тут за судбище? — спросила она. — Что это за человек с толстой шеей, что лежит тут связанный?
Гретти назвал себя по имени и поздоровался с нею.
— Что понудило тебя, Гретти, нарушать мир и спокойствие этих людей? — спросила она.
— Не всегда ведь можно остеречься на пути, — отвечал Гретти, — да к тому же надо же и мне где-нибудь быть.
— Но это было бы замечательное несчастье, если бы этим жалким беднякам удалось не только поймать тебя, но и лишить жизни! — заметила Торбьёрга. — Скажите же мне теперь, как решили вы поступить с ним? — обратилась она к мужикам. Мужики отвечали, что они решились его повесить.
— Согласишься ли ты исполнить мои условия, если я подарю тебе жизнь? — спросила она Гретти.
— Чего потребуешь ты от меня?
— Ты должен поклясться никого не тревожить здесь, в Изафьерде, и не мстить никому из поймавших тебя.
— Будь по-твоему! — сказал Гретти.
Тогда велела она его развязать, и Гретти сам говаривал потом, что никогда еще твердость духа его не подвергалась такому испытанию, как в тот раз, когда ему пришлось воздержаться, чтобы не отколотить своих обидчиков.
Торбьёрга пригласила его к себе и велела дать ему лошадь. Он поехал с нею в ее дом в Ватнсфиорд и жил там до самого возвращения Вермунда, и хозяйка обращалась с ним очень хорошо. Торбьёрга же прославилась этим поступком. Вермунд по возвращении своем домой нахмурился было, увидев Гретти, и спросил, зачем он был здесь. Торбьёрга рассказала ему все, как было.
— Зачем даровала ты ему жизнь? — спросил Вермунд.
— На это у меня было много причин, — отвечала Торбьёрга. — Во-первых, люди будут считать тебя еще большим гофдингом за то, что у тебя такая жена, что могла решиться на подобный поступок, а во-вторых, он и сам великий человек, — необыкновенной мощи и силы.
— Ты умная и рассудительная женщина, — сказал Вермунд, — и я благодарю тебя за то, что ты сделала.
Тогда Вермунд стал расспрашивать Гретти, как это таким жалким людишкам удалось захватить и связать такого силача. Гретти охотно рассказал ему все, как было.
— Тебе предстоит тяжелая борьба в твоей жизни, — сказал тогда Вермунд. — И пусть это послужит тебе уроком: вперед остерегайся своих врагов. Мне нет охоты держать тебя в своем доме и тем наживать вражду многих могущественных людей, а потому я советую тебе искать приюта у своих родственников. Я знаю, что большинство из них постараются уклониться от этого, но в том отчасти виноват и ты сам, потому что ты не хочешь делать никакой работы и никакого дела, кроме того, которое ты выберешь сам.
Уехав от Вермунда, Гретти пытался найти себе пристанище у многих землевладельцев, но всегда что-нибудь являлось помехой. Позднею осенью, уже перед наступлением зимы, поехал Гретти на юг, в Лиарскуг, где жил его родич, Торстейн Куггасон. Торстейн принял его радушно и пригласил провести у него всю зиму, и Гретти охотно принял его приглашение. Но окрестные жители скоро узнали о его пребывании у Торстейна и стали собирать народ. Весть об этом дошла до Торстейна, и он посоветовал Гретти искать себе убежища в другой части Исландии. «Но если никто не примет тебя, возвращайся ко мне», — сказал он ему на прощанье.
Гретти опять поехал на юг и ехал все морским берегом, не заезжая в селения без самой крайней необходимости. Случилось ему раза два заехать к своим родственникам, — все принимали его радушно, расспрашивали с большим участием, но никто не соглашался оставить его у себя на долгое время.
Так долго ездил Гретти по Исландии и наконец повернул на север, в Киёль, и провел здесь значительную часть лета.
Тут ему поневоле приходилось грабить проезжих, так как иначе ему почти не было возможности добывать себе пропитание. Раз увидал он проезжавшего по дороге всадника. Человек это был высокого роста, ехал на прекрасной лошади, и вся уздечка была украшена металлическими пуговками.
С ним была еще вторая лошадь, навьюченная поклажей. На голову у него был накинут капюшон, падавший ему на глаза, вследствие чего нельзя было рассмотреть его лица. Гретти понравилась и лошадь, и бывшая на ней кладь; он подошел к проезжему, поздоровался с ним и спросил, как его зовут.
— Зовут меня Лопт, — отвечал он, — а ты, вероятно, Гретти Могучий, сын Асмунда? Скажи же мне, куда ты направляешься?
— Относительно этого у меня нет никакого определенного намерения, — сказал Гретти, — но я хочу спросить тебя, не пожелаешь ли ты уступить мне кое-что из твоей поклажи?
— С какой стати уступлю я тебе свое имущество и что дал бы ты мне в вознаграждение?
— Разве не слыхал ты, что, хотя у меня и не в обычае платить за то, что я беру, однако большинство находит благоразумнее уступать мне свое добро.
— Ну, и предлагай такие условия тем, кому они нравятся, я же не намерен уступать тебе даром свое имущество! А теперь пусть каждый из нас едет своею дорогою. — С этими словами Лопт пришпорил лошадь и поскакал вперед.
— Нет, так мы с тобой не расстанемся! — воскликнул Гретти, хватая обеими руками за повод лошадь Лопта. Но Лопт с такою силою дернул поводья, что Гретти выпустил их. Посмотрел Гретти на руки и подумал: ну, и сила же должна быть у этого человека!
— Куда ты едешь? — спросил он Лопта.
— Зовут меня Гальмундом, а еду я туда, где стоит мой дом, — отвечал проезжий.
— Трудно будет мне найти твое жилище, если ты не расскажешь мне яснее, где ты живешь.
— Не скрою я от тебя своего жилища на случай, если бы ты вздумал навестить меня: живу я в местности, называемой Бальиокуль.
На том они и расстались. Гретти видел, что человек этот был сильнее его.
Опять поехал Гретти на юг, и заехал к Скапти, попросить у него поддержки. Отвечал ему Скапти:
— Дошло до меня, что ты стал разбойничать и силой стал отымать чужое добро, что совсем неприлично тебе, как человеку, принадлежащему к такой хорошей семье. Если бы ты не разбойничал, легче было бы выступить на твою защиту. Я — законовед в этой стране, а потому неприлично мне принимать к себе изгоев и тем самому нарушать закон. А потому мой совет тебе — ехать туда, где тебе не будет нужды посягать на чужое имущество.
Гретти отвечал, что он желал бы того же, но при этом прибавил, что почти не в силах оставаться один в темноте.
— Как знаешь, — отвечал ему Скапти, — но смотри, никому не доверяйся чересчур, чтобы не повторилось с тобой того, что было в Ватнсфиорде: чересчур большая доверчивость не раз приводила людей к смерти.
Поблагодарил Гретти за совет, и под осень поехал в Бургарфьёрд повидаться с Гриммом, Торгалловым сыном, и рассказал ему, что посоветовал ему Скапти. Гримм одобрил совет и предложил Гретти ехать опять на север в Арнаватнсгейди.
Поехал Гретти в Арнаватнсгейди и, выбрав удобное место, построил там себе хижину; потом добыл лодку и сеть и стал ловить рыбу для своего пропитания, потому что ни за что не хотел жить разбоем. Но одинокая жизнь была ему очень тяжела, потому что он очень боялся темноты.
Когда другие изгои, скитавшиеся в той незаселенной местности, узнали о том, что Гретти поселился здесь, они стали заходить к нему, надеясь найти в нем надежную опору.
В то время был изгоем один человек из Нордланда, по имени Грим. Нордландцы стали уговаривать его убить Гретти и, чтобы удачнее склонить его на это, обещали ему снять с него изгойство и посулили большую сумму денег. Грим согласился. Отправился он к Гретти и стал просить у него приюта.
— Не думаю, чтобы тебе было много пользы жить у меня, — отвечал Гретти, — да к тому же на вас, изгоев, нельзя полагаться. Во всяком случае, я предпочел бы жить один, если бы это было можно. Но как бы то ни было, тот, кто будет жить здесь со мной, должен исполнять всякое дело, какое ни приведется.
Грим так и предполагал и настоятельно упрашивал Гретти принять его. Гретти наконец согласился и принял его. Так Грим жил у Гретти до глубокой зимы, все поджидая удобного случая, чтобы привести в исполнение свое намерение.
Гретти не доверял ему, и ни днем, ни ночью не расставался со своим оружием. Грим не решался напасть на него. Раз утром Грим вернулся с рыбной ловли и вошел в хижину; входя, он стал громко топать, желая убедиться, спит ли Гретти. Гретти лежал совершенно тихо и не шевелясь. Меч его висел над его головой. Подумал Грим, что нечего было ждать более удобного случая и еще раз попробовал нашуметь так, что Гретти непременно проснулся бы, если бы спал не очень крепко. Но Гретти и не пошевельнулся. Грим окончательно убедился, что Гретти спал, подкрался к постели, снял меч и уже занес его для удара, но в ту же минуту Гретти вскочил с постели, одною рукою схватил меч, а другою — Грима за плечо и с такою силою бросил его наземь, что тот почти потерял сознание.
— Так вот, что скрывалось за всеми твоими обещаниями! — воскликнул Гретти и убил его на месте.
С тех пор Гретти уже знал, что значить принимать к себе разных беглецов и изгоев, и весь остаток зимы прожил один, хотя страх темноты сильно мучил его.
Узнал наконец и Торер из Гарда о местопребывании Гретти и стал раздумывать, как бы убить его. В то время был объявлен изгоем на протяжении всей страны один человек, по имени Торер Красная Борода, отличавшийся необыкновенной силой и совершивший уже несколько убийств. Торер из Гарда послал за ним и стал уговаривать его убить Гретти Могучего. Красная Борода отвечал, что это легче сказать, чем сделать, так как Гретти был вместе и умен, и осторожен.
— Все же попытайся, — уговаривал его Торер, — это будет доказательством твоей храбрости и твердости духа. Я же постараюсь, чтобы тебя вернули из изгоев и наделю тебя деньгами и всяким добром.
Это обещание подействовало, и Красная Борода согласился.
Торер объяснил ему, как должен он действовать, и Красная Борода, на случай, если бы весть о его свидании с Торером дошла до Гретти, чтобы не возбуждать подозрений, поехал сперва в восточную часть Исландии. К Гретти явился он, когда Гретти успел уже перезимовать одну зиму, и стал просить его принять его к себе. Гретти сначала отказался, ссылаясь на покушение Грима.
— Ты, конечно, прав, — отвечал ему Красная Борода, — но хотя я и совершил не одно преступление и не одно убийство, но я делал это открыто, и никогда еще никто не обвинял меня в низости и вероломстве, — ты сам это знаешь. Я же думаю, что каждый из нас выиграет, если мы соединимся. Ты можешь сначала испытать меня, и если хоть сколько-нибудь заподозришь, сейчас же прогони прочь!
— Хорошо, — отвечал Гретти, — но помни, что тебе грозит смерть, если я хоть сколько-нибудь заподозрю тебя.
Торер сказал, что он на это согласен, и Гретти принял его к себе на службу. Вскоре он убедился, что слуга его обладал по крайней мере двойной мужской силой. Он исполнял все, что ни приказывал Гретти, и со времени изгнания его никогда еще не жилось Гретти так хорошо и покойно. Но он по-прежнему был очень осторожен, и Торер все не находил удобной минуты для нападения.
Два года прожил уже Торер у Гретти, и ему начинала уж надоедать эта жизнь.
Раз весною, ночью, в то время, как Гретти и Торер спали, поднялась сильная буря. Гретти проснулся и спросил, на месте ли была лодка. Торер поспешно встал, пошел к лодке, разбил ее в щепы и разбросал обломки по берегу, точно раскидало их бурей.
— Плохо дело, дорогой друг, — сказал он, входя в хижину, — бурей разбило в щепы нашу лодку и унесло далеко в озеро наши сети.
— Достань же их, — сказал Гретти, — ведь лодку разбило лишь по твоей вине.
— Все могу я сделать, что доступно человеку, — отвечал Торер, — но только не плавать. Ни разу еще не просил я тебя помочь мне в моем деле, да и теперь бы не стал просить, если б мог обойтись без твоей помощи.
Гретти встал, захватил свое оружие и пошел к озеру, к тому месту, где берег заканчивался обрывистым скалистым мысом; по одну сторону мыса был такой глубокий залив, что даже у самого берега нельзя было достать дна.
— Бросься же в воду и принеси мне сети, да кстати покажи, как-то ты плаваешь, — сказал Гретти.
— Я же сказал тебе, что не умею плавать, — возразил Торер, — куда же девалась теперь твоя храбрость и мужество?
— Я могу достать сети, — отвечал Гретти, — да только ты-то, смотри, не отплати мне вероломством за мое доверие к тебе!
— Неужели я способен на такую низость!? — воскликнул Торер.
Тогда Гретти положил оружие, сбросил платье и поплыл за сетями. Собрав сети, он вернулся с ними к берегу и, выбросив их на крутой и обрывистый берег, сам стал карабкаться на скалу. Но в эту минуту Торер схватил меч и, взмахнув им, побежал к обрыву и уже опустил было, чтобы нанести удар, но Гретти откинулся назад, навзничь бросился в воду и, как камень, пошел ко дну. Торер все еще стоял, наклонившись, и смотрел на воду, собираясь помешать Гретти выйти на берег. Но Гретти, незаметно для Торера, под водою проплыл как можно ближе к обрывистому берегу, и вышел на берег с тылу у Торера. Этого Торер не ожидал, и не успел опомниться, как Гретти поднял его на воздух и с такою силою бросил наземь, что он выпустил из рук топор. Тогда Гретти, схватив топор и не произнеся ни слова, отрубил ему голову.
С тех нор Гретти никогда уж не принимал к себе никаких бродяг и изгнанников, хотя и было ему почти невыносимо оставаться одному в темноте.
Пришло время альтинга, и тут Торер из Гарда узнал о смерти Торера Красной бороды. По окончании тинга собрал он до восьмидесяти человек народу и поехал к тому месту, где жил Гретти, с целью напасть на него и убить его. Зять Гретти, Грим, узнав об этом, успел предупредить его, чтобы они были настороже. Вскоре увидал Гретти на дороге толпу всадников, направлявшихся к его жилищу, и поспешил засесть в короткой расселине между двумя скалами. Подъехав к скале, Торер разделил своих людей, уговаривая их немедленно напасть на Гретти с двух сторон. Ущелье было так узко, что Гретти без труда защищал его с одного конца, но его удивляло одно, — никто, казалось, не нападал на него с тылу. Бой продолжался, и многие из спутников Торера были уже убиты, другие же ранены, а все же они ничего еще не добились.
— Слыхал я, что Гретти славится своею силой и храбростью, но не знал я, что он такой чародей, — сказал Торер. — Теперь же я ясно вижу, что он колдун, потому что с тылу у него валится вдвое больше людей, чем спереди. Это может сделать только черт, а не человек!
И видя, что продолжать бой бесполезно, он приказал своим людям удалиться.
Удивился Гретти, при виде отступавших воинов; он устал до крайности, защищаясь от нападавших людей, но все же пошел в глубину ущелья посмотреть, в чем дело. Там увидал он человека огромного роста. Человек этот стоял, прислонясь к скале, весь в крови и покрытый ранами. Гретти спросил, как его имя, и тот отвечал, что зовут его Гальмундом, «а чтобы напомнить тебе о себе, — добавил он, — я скажу только, что это я несколько лет тому назад так сильно дернул поводья коня, что ты принужден был выпустить их из рук. Теперь, кажется, я вознаградил тебя за причиненную тебе тогда ссадину и боль!»
— Правда твоя, — отвечал Гретти, — ты поступил благородно и достойно мужчины; лишь бы только я мог хоть как-нибудь отблагодарить тебя.
— Я думаю, тебе надоело уж тут жить, и хочу я, чтобы ты ехал со мною в мой дом, — сказал Гальмунд.
Гретти согласился, и они вместе отправились на юг, в Бальиокуль. Гальмунд жил там со своею дочерью в обширной пещере. Гретти прогостил у них почти до конца лета и сложил песню, в которой прославлял Гальмунда.
К концу лета Гретти собрался в путь, чтобы повидаться со своими друзьями и родственниками, и Гальмунд отпустил его, взяв с него обещание еще раз побывать у него.
Жил в то время в Гольме Бьёрн Гитдэлакаппи — такой могущественный, всеми уважаемый гофдинг, что все боялись ссориться с ним. Бьёрн нередко принимал к себе изгоев. Приехал в Гольм и Гретти, и Бьёрн принял его очень хорошо, потому что предки их были добрыми друзьями. Гретти спросил его, мог ли он ожидать от него себе поддержки. Бьёрн отвечал, что так много людей возводят на него, Гретти, такие тяжкие обвинения, что с его стороны было бы неосторожно оказывать ему поддержку, которая по закону наказывается, как преступление.
— Но, во всяком случае, ты можешь рассчитывать на мою помощь, если не будешь трогать людей, находящихся под моею защитой.
Гретти отвечал, что он согласен на такое условие, и Бьёрн рассказал ему, что он приметил в горах, к югу от реки Гитара, одно место, где человеку нетрудно было бы защищаться и которое притом, если умно взяться за дело, может служить надежным и сокровенным убежищем.
— Дело в том, что тут в горах есть сквозная пещера, — сказал он, — вход в нее виден с дороги, проходящей вдоль одного из скатов гор, но к пещере этой приходится взбираться по такому крутому песчаному обрыву, воздвигающемуся почти отвесно над каменистым морским прибрежьем, что вряд ли кому-нибудь может это удастся, если ловкий человек будет оказывать ему сопротивление сверху. По-моему, это единственное место, где ты мог бы надеяться основать себе постоянное жилище; к тому же там тебе нетрудно будет доставать себе все необходимое, как изнутри страны, так и с морского берега, — добавил Бьёрн.
Гретти сказал, что он охотно последует его совету, раз он обещает ему свою помощь.
Отправился Гретти в горы, разыскал пещеру и поселился в ней, завесив вход в нее серой шерстяной материей: с дороги это было незаметно, и казалось, будто серело отверстие в скале. Все необходимое он добыл себе в селении. Но окрестные жители находили, что к ним явился опасный гость.
В то время жил там же Торд, сын Кольбейна. Он был во вражде с Бьёрном, и Бьёрн не без удовольствия видел, что людям его приходилось несколько накладно от соседства Гретти. С Гретти же Бьёрн часто видался и состязался с ним в борьбе и плавании и почти всегда оказывалось, что оба они были почти равной силы.
Так они нередко спускались вниз по реке и выходили далеко в залив и даже в открытое море и построили там при входе в реку каменный мол который уцелел и до нашего времени, не смотря ни на наводнения, ни на натиск льда.
Целое лето жил уже Гретти в горах и никто еще не покушался напасть на него, хотя сам он успел уже многих ограбить. Да и трудно было предпринять что-либо против него, потому что, с одной стороны, он занял очень хороший оборонительный пункт, с другой же — всегда был в хороших отношениях со своими ближайшими соседями.
Жил в то же время человек, по имени Гисли. Был он человек сильный, и всегда ходил великолепно разряженный. Ни у кого не было такого оружия и такого платья, как у него, и всем этим он повсюду очень величался. Да и вообще он был большой хвастун.
Он занимался торговлей и предпринимал далекие морские путешествия.
Через год после поселения Гретти в горах, вернулся он из заграничного плавания и вошел со своим кораблем в устье реки.
Торд, сын Кольбейна, поехал взглянуть на корабль и Гисли принял его очень радушно и предложил ему свои товары.
— Правда ли, — спросил он при этом Торда, — что тебе никак не удается прогнать отсюда одного разбойника, причиняющего много вреда как тебе, так и твоим людям?
— Да мы еще и не делали попытки прогнать его, — отвечал Торд, — по большинство думает, что лучше с ним не связываться и что прогнать его отсюда будет нелегко.
— Не мудрено же, что тебе трудно сладить с Бьёрном, если ты не в силах прогнать даже этого человека, — заметил Гисли. — К сожалению, мне придется зимовать слишком далеко отсюда для того, чтобы я мог привести в порядок это дело.
— Поверь мне, с ним шутки плохи! — возражал Торд.
— Не толкуй мне, пожалуйста, о Гретти, — говорил Гисли, — в морских походах моих мне случалось бывать и не в таких перепалках. Лишь бы привелось мне встретиться с ним, а уж я показал бы, чего стою я сам и мое оружие.
Торд заметил на это, что тот, кому удастся убить Гретти, получит за это хорошее вознаграждение: прошлым летом Торер из Гарда еще повысил цену на его голову с 96 на 144 лота серебра.
— Каждый готов сделать все ради денег; не меньше других и мы, купцы. Но не будем разглашать о нашем разговоре, чтобы Гретти, узнав, что я взялся за это дело, не принял каких-либо предосторожностей. Сам я думаю остаться зимовать в другом месте, и так, надеюсь, мне удастся не навлечь на себя его подозрений.
Торд одобрил его план.
Но на этот раз оказалось, что и деревья имеют уши: разговор их услыхали люди, дружившие с Бьёрном, и передали ему все от слова до слова. Бьёрн повидался с Гретти и, в свою очередь, рассказал ему обо всем, прибавив, что теперь ему представляется случай показать свое мужество.
— Особенно хорошо было бы, если бы тебе удалось наказать его, не убивая его.
Гретти усмехнулся, но ничего не сказал.
Осенью, когда овцы вернулись уже с летних пастбищ, Гретти отправился на промысел и отогнал себе две пары овец. Крестьяне узнали об этом и погнались за ним. Он подходил уже к своему жилищу, когда они настигли его. Всего их было шесть человек. Они пытались сначала перехватить овец, не нападая на него самого. Тем не менее это задерживало его на пути, а потому он схватил одного из преследовавших его людей и спустил его вниз, так что тот покатился под гору, сразу же потеряв сознание. Видя это, остальные оробели. Гретти же взял овец, связал их попарно за рога, вскинул на плечи и пошел своей дорогой.
Гисли оставался на месте высадки, пока корабль его не был установлен на зимовку. У него было много дела и хлопот, а потому отъезд его затянулся до зимы. Наконец пустился он в путь. Переночевав на пути, стал он на другое утро сбираться в дорогу. На этот раз приходилось ему проезжать мимо гор, среди которых поселился Гретти, и прежде, чем пуститься в путь, сказал он своим товарищам:
— Наденем сегодня праздничное платье, чтобы лесные бродяги видели, что мы не какие-нибудь нищие.
Сказано — сделано. Ехал Гисли сам-третей. Проезжая мимо пещеры Гретти, он сказал:
— Рассказывали мне, что убежище этого разбойника находится там, наверху, между этими горными вершинами, и что туда довольно трудно взобраться; но мне сдается, что разбойник сам спустится к нам сюда, чтобы взглянуть на наши сокровища.
Спутники его отвечали, что он обыкновенно так и делает.
В этот день Гретти поднялся с постели рано утром. Погода была холодная, — морозило и ночью выпал небольшой снежок. Он увидал трех всадников, подъезжавших с юга, увидал пышные наряды и изукрашенные щиты, сверкавшие на солнце. Догадался Гретти, кто были эти всадники и показалось ему, что недурно бы отобрать у них кое-что из их имущества; к тому же, ему очень хотелось познакомиться покороче с этими хвастунами. Взял он свое оружие и бегом стал спускаться с горы. Услыхал Гисли, как катились камнн, срываясь из-под его ног, и сказал спутникам:
— Вот спускается с горы человек; он велик ростом и направляется прямо к нам. Покажем же себя храбрыми людьми: тут ждет нас славная добыча!
— Человек этот сам должен знать, на что он идет, — заметили его спутники, — пусть же будет так, как он желает.
Они соскочили с коней и взялись за оружие. В ту же минуту подбежал Гретти и схватил узел платья, привязанный к седлу Гисли.
— Вот это беру я себе, — сказал он, — я часто довольствуюсь безделицей.
— Этого не будет, — отвечал Гисли, — разве ты не знаешь, с кем ты имеешь дело?
— Знаю хорошо, но мне все равно, — я не делаю разницы в людях, когда речь идет о такой безделице.
— Может быть, для тебя это и безделица, — отвечал Гисли, — да мне-то нет охоты терять такие ценные вещи. Нападем-ка на него, товарищи, и посмотрим, чего он стоит!
Гретти несколько отступил и стал спиною к камню, стоявшему у дороги и носящему с тех пор название «Утеса Гретти» и сначала только защищался. Не прошло и нескольких минут, как Гретти заметил, что Гисли далеко не так храбр, как желал казаться: он поощрял и подзадоривал своих спутников, сам же все время держался позади. Скоро Гретти надоел этот бесплодный бой: решительно взмахнув мечом, он нанес удар одному из спутников Гисли и сразу же положил его на месте; затем он так стремительно напал на остальных, что Гисли принужден был постепенно отступать к самому подножию горы. Тут был убит последний из его спутников.
— Незаметно что-то, чтобы ты совершал когда-нибудь чудеса храбрости, какими ты похваляешься, — заметил Гретти, — очень уж плохо защищаешь ты своих товарищей!
— С чертом никто ничего не поделает! — отвечал тот.
Еще раза два взмахнули они мечами, и Гисли, бросив оружие, пустился бежать. Гретти побежал за ним следом, предоставляя ему для облегчения бега понемногу сбрасывать с себя все лишнее. Наконец на нем ничего уж не осталось, кроме исподнего платья, и он совсем уже выбился из сил. Гретти же все время бежал за ним, не отставая, но и не нагоняя его. По дороге поднял он длинный прут. Гисли не останавливался, пока не добежал до горной речки, в то время до такой степени наводнившейся, что через нее почти нельзя было переправиться. Однако Гисли, не задумываясь, готов был уже броситься в воду, да в это самое время Гретти настиг его, и, схватив, повалил его на землю.
— Ты ли это тот самый Гисли, что искал встречи с Гретти, сыном Асмунда? — спросил Гретти.
— Я таки с ним и встретился, да только не знаю, как-то мы разойдемся. Оставь же себе все, что взял у меня, и отпусти меня!
— Боюсь, что так ты, пожалуй, не хорошо поймешь, что я хочу сказать тебе. Надо тебя поучить немножко.
С этими словами Гретти пустил свой прут гулять по его спине и бокам; Гисли же только старался избегать ударов, бросаясь то на спину, то на один, то на другой бок. Избив его хорошенько, Гретти отпустил его. Едва успев вскочить на ноги, Гисли бросился в воду и поплыл на ту сторону. Ночью, совсем выбившись из сил, добрался он до ближайшего жилья и пролежал тут целую неделю, так как все тело его распухло. Гретти же, отпустив его, повернул домой и забрал по дороге все, что успел побросать Гисли, а потом сложил на этот случай песню, в которой описывал свою победу над ним.
Весною Гисли вернулся на свой корабль и строго-настрого запретил провозить что-либо из своего имущества мимо гор Гретти, потому что там, говорил он, расположился на житье сам черт. Сам же он проехал на корабль низом у самого моря. С Гретти они никогда уж больше не видался, но зато сам навсегда утратил в глазах всех всякое уважение. В саге нашей о нем больше не упоминается.
Три зимы перезимовал Гретти в своих горах. На третью весну собралась против него большая толпа поселян, — все больше пострадавших от его грабежей, и напали они на него в то время, как он возвращался домой с заграбленными баранами и овцами и в сопровождении двух товарищей. Стычка произошла на берегу реки. Видя собравшуюся толпу, Гретти понял, что ему оставалось только или обратиться в бегство, или же дорого продать свою жизнь. Он выбрал последнее, и так стремительно напал на своих врагов, что лучшие люди один за другим попадали под его мечом.
— Довольно! — закричал наконец один из них, — прекратите битву! Он перебьёт всех наших лучших бойцов!
Смущенная натиском толпа послушалась, и отступила. В стычке этой легло на месте десять человек, пятеро были тяжело ранены и никто не ушел невредимым. Место, где происходила битва, и теперь еще называется «Косою Гретти».
Еще одну зиму провел Гретти в своей пещере. Но вот раз встретил его Бьёрн.
— Плохие вести дошли до меня, — сказал он ему, — и вероятно тебе не долго уж можно будет тут оставаться: ты даже у меня перебил родственников и друзей. Но пока ты тут, я сдержу свое слово, и не стану преследовать тебя.
Гретти оправдывался, говоря, что ему приходилось спасать свою жизнь.
— А все-таки, — прибавил он, — мне тяжело, что ты сердит на меня.
Бьёрн отвечал, что этого теперь уж не изменишь.
Когда наступило время тинга, Гретти покинул свою пещеру и уехал из той страны. Он отправился в Боргарфиорд повидаться с зятем своим, Гримом, чтобы посоветоваться с ним. Грим встретил его радушно, но сказал, что он не имеет никакой возможности держать его у себя. Тогда Гретти поехал к другу своему, Гальмунду, и прожил у него до конца лета.
Осенью перебрался Гретти в Гейтланд (страну Коз), — чуть ли не самую неприступную и гористую часть Исландии, и прожил там все темное время года. Оттуда перебрался он на Гейтландские ледники, и шел все на юго-запад вдоль ледников. У него всегда был с собой котелок для варки пищи и топливо. Говорят, что шел он таким путем по указанию Гальмунда, который был хорошо знаком со всеми теми местами. Гретти продолжал идти, пока не нашел длинной и узкой долины, по бокам которой со всех сторон нависли глетчеры и снежные горы. Откосы ее заросли травой и низким, колючим кустарником. Гретти спустился в долину. В глубине ее он нашел теплые ключи и из этого заключил, что подземный огонь был причиной того, что ледники не сомкнулись над долиной и не скрыли ее окончательно. На дне долины в каменистых берегах протекала небольшая речка. Солнце проникало в долину лишь на очень короткое время, но зато там водилось бесчисленное множество овец, и Гретти никогда еще не видывал таких сытых и жирных.
Здесь решился он поселиться и построил себе хижину из того материала, какой нашелся на месте. Для своего пропитания он бил овец и находил, что каждая из них стоила по крайней мере двух обыкновенных. Каждый день с наступлением сумерек на верхнем конце долины слышались пастушьи оклики, и тогда все стадо поспешно убегало и всегда в одном и том же направлении. Гретти рассказывал потом, что долина эта принадлежала какому-то полувеликану, по имени Тореру и что сам Гретти жил там с его ведома и желания. По имени этого великана Гретти и долину назвал долиной Торера.
Так прожил здесь Гретти целую зиму, питаясь овцами, а постом отказываясь от мяса и ограничиваясь лишь салом и печенью, и ничего нового не произошло с ним за эту зиму. Однако под конец Гретти до того надоела эта жизнь, что он не мог больше выносить ее, и ушел из долины. Прошел он по направлению к югу, прямо через ледники.
Выйдя из ущелья, загородил он вход в него плоским камнем, просверлив в нем небольшое отверстие; он говорил потом, что, приставив глаз к этому отверстию, можно видеть через него то ущелье, что ведет в долину Торера.
Все лето и всю следующую зиму провел он на юге и на востоке Исландии и заходил ко всем наиболее уважаемым людям, но везде встречал какую-нибудь помеху, и никто не хотел дать ему убежища на более долгое время. Наконец перебрался он опять в Нордланд и жил там, скрываясь в различных местах.
Вскоре после того, как Гретти ушел из Арнаватнской пустыни, поселился там один человек, по имени Грим. Он поселился в хижине Гретти и ловил много рыбы в озере. Гальмунду показалось досадно, что Грим занял место Гретти, и он решил помешать ему пользоваться обильным уловом. Случилось раз, что Грим поймал целую сотню рыбы, отнес всю рыбу домой, но на утро не нашел ни одной рыбешки. Подивился он этому, и опять пошел на рыбную ловлю и на этот раз принес домой вдвое больше рыбы. Но и с этой рыбой произошло то же: на следующее утро от нее не осталось ни следа. Это казалось ему совершенно непонятно. На третий день поймал он еще больше рыбы, и всю ночь не ложился спать, — подстерегал через щелку в двери, не подойдет ли кто-нибудь к хижине. Прошла уже значительная часть ночи, как вдруг услыхал он за дверью тяжелые шаги и, схватив свой острый топор, выбежал посмотреть, что будет делать этот человек. Незнакомец нес за спиною большой ящик и, подойдя к хижине, поставил его на землю, потом стал осторожно оглядываться по сторонам, но никого не приметив, стал бросать рыбу в ящик, который скоро наполнился до краев. Рыбы было так много, что, Гриму казалось, ни одна лошадь не в силах была бы поднять такой тяжести. Незнакомец нагнулся, чтобы поднять ящик на спину, и в ту самую минуту, как он собирался выпрямиться, Грим подбежал к нему и, схватив топор обеими руками, замахнулся им и нанес ему такой удар по шее, что все лезвие вонзилось в нее. Раненый быстро выпрямился и пустился бежать с ящиком на спине. Грим, желая знать, была ли рана смертельна, побежал за ним следом.
Так добежали они до Бальиокуля, где незнакомец вошел в пещеру. В пещере горел огонь. У огня сидела женщина, очень высокого роста, но довольно красивая. Грим слышал, как она, приветствуя отца, назвала его Гальмундом. Тот сбросил наземь свою тяжелую ношу и громко застонал.
— Отчего ты в крови? — спросила она его, и он ей отвечал:
— Вижу я теперь, что никто не должен слепо полагаться на свою силу: в день смерти все нам изменяет.
Она стала подробно расспрашивать его, и он рассказал ей все, как было.
— Теперь послушай, что я пропою тебе — сказал он, — в песне расскажу я тебе о своих деяниях, ты же возьми деревянный брусок и вырезай за мною руны.
Она так и сделала, и он пропел ей тогда «Песню о Гальмунде».
Едва успел он допеть свою песню, как силы покинули его. Так умер этот верный друг Гретти.
Вернувшись в Нордланд, Гретти был принужден постоянно скрываться, избегая населенных местностей, чтобы спастись от преследований Торера.
Незадолго до возвращения Гретти в северную часть Исландии у годорда Снорри стали возникать неприятности с сыном его Тороддом. Разно рассказывали о причинах их ссоры, но дело в том, что, как бы то ни было, а кончилась она тем, что Снорри прогнал из дому сына своего Тородда и запретил ему возвращаться, пока он не убьет какого-нибудь разбойника из тех, что слоняются по лесам и грабят мирных жителей. Делать было нечего, и Тородд отправился странствовать по лесам и долинам. Раз заехал он к одной вдове, по имени Геирлауге: знал он, что пастух ее был объявлен изгоем за рану, нанесенную им одному человеку. Приехав к ней, Тородд спросил, где ее пастух.
— Он теперь на пастбище с овцами, — отвечала она, — но скажи мне, зачем он тебе нужен?
— Я хочу убить его, — отвечал Тородд, — потому что он объявлен изгоем.
— Мало чести принесет это такому мужественному человеку, каким ты слывешь. Я могу указать тебе гораздо более приличный случай показать свою храбрость, раз уж пришла тебе такая охота.
— Что же это такое? — спросил Тородд.
— Тут наверху, в горах, живет Гретти, сын Асмунда, — вот где стоит тебе показать свою отвагу, — отвечала она.
Тородд пришпорил коня и поехал указанным путем. Но вот, в одной долине увидал он чалого коня, совсем оседланного, пасшегося на лугу, а неподалеку от него человека высокого роста и в полном вооружении. Тородд направился прямо к нему. Гретти поклонился, и спросил, кто он такой. Тородд назвал свое имя.
— Но почему спрашиваешь ты меня об имени, а не о том, что привело меня сюда? — сказал он.
— Должно быть, потому что это не имеет для меня большого значения, — отвечал Гретти. — Лучше скажи мне, уж не сын ли ты Снорри-годорда?
— Так и есть! Теперь же надо нам с тобою испытать, кто-то из нас двоих одолеет другого.
— Ну, в этом не может быть никакого сомнения: разве не слыхал ты, что мало, кто выходит благополучно из схватки со мной?
— Знаю я это, а все-таки хочу попробовать.
С этими словами вытащил он меч и с большою горячностью напал на Гретти. Гретти ограничился тем, что отводил удары щитом, даже не поднимая меча. Так продолжалось некоторое время, и Гретти не получил ни одной царапины. Наконец Гретти сказал:
— Прекратим эту глупую игру: победы надо мной тебе, конечно, не одержать!
Но Тородд продолжал запальчиво нападать на него.
Наконец Гретти это надоело. Он вдруг обхватил рукою Тородда и посадил его рядом с собою на землю.
— Ты видишь, тебя я не боюсь и могу сделать с тобою все, что хочу, — сказал Гретти, — но я боюсь седовласого старика, твоего отца, боюсь суда его, уже многих заставлявшего пасть на колена. Впрочем, и ты сам должен бы быть настолько благоразумен, чтобы не браться за то, что тебе не по силам: не таким детям биться со мною.
Убедившись, что он действительно ничего не в силах поделать, Тородд угомонился, и они расстались.
Поехал Тородд домой, в Тунгу, и рассказал отцу своему, что произошло между ним и Гретти. Снорри улыбнулся и сказал:
— Вот тут-то и сказалось, какая между вами разница: ты напал на него, и он мог бы сделать с тобою все, что хотел; но он был так благоразумен, что не убил тебя. И хорошо сделал, потому что вряд ли оставил бы я тебя неотомщенным. Я не забуду этого, если когда-нибудь придется мне принять участие в его деле.
Ясно было видно, что Снорри был доволен тем, как Гретти обошелся с Тороддом и впоследствии всегда стоял на его стороне.
Вскоре после встречи своей в Тороддом, Гретти проехал в Биарг и тайно прожил там некоторое время. Тогда он до того уже боялся темноты, что никуда не решался ходить, как только начинало смеркаться. Мать его предложила ему остаться дома.
— Но это конечно будут не надолго, — прибавила она, — потому что число врагов твоих быстро растет.
— Не хотелось бы мне причинять тебе неприятности или беспокойства, — отвечал Гретти, — но я, кажется, скорее умру, чем буду продолжать жить один.
Брату его Иллюги было в то время уже пятнадцать лет, и он присутствовал при их разговоре.
Гретти рассказал матери, как недавно заходил он к одному человеку, по имени Гудмунду Богатому, и тот хотя и отказал ему в приюте, но на прощанье дал ему добрый совет.
— Единственно, что тебе остается, это поселиться в таком месте, где ты не будешь ежеминутно подвергаться опасности, что тебя убьют, — сказал он и указал ему такое безопасное место.
— В море, в Скагафиорде, лежит остров Дрангей, такой скалистый и крутой, что нет возможности вскарабкаться на него без помощи веревочной лестницы. Если бы только удалось тебе пробраться туда, то я не знаю, кто был бы в состоянии прогнать тебя оттуда, и думаю, что там ты был бы в безопасности, лишь бы ты не забывал убирать свою лестницу.
Гретти сказал, что он попытается, но что он теперь почти не в силах жить без людей, — до того стал он бояться темноты.
— Это возможно, — отвечал Гудмунд, — но, поверь мне, не доверяйся никому, кроме себя самого: так трудно распознавать людей!
Этому совету Гудмунда и собирался последовать Гретти, если бы только удалось ему найти человека, на которого он мог бы положиться и который согласился бы поселиться с ним.
— Я поеду туда с тобою, милый брат, — сказал Иллюги, — правда, я мало чем могу быть тебе полезен, но зато я уверен, что буду верен тебе и не покину тебя, пока ты жив. К тому же, живя с тобою, я меньше буду тревожиться за тебя.
— Ты именно тот, кому я был бы всего более рад, — отвечал Гретти, — и если матушка согласится, то я охотно приму твое предложение.
— Уж и не знаю, как обойдусь без Иллюги, — сказала на это Асдис, — но у меня нет выбора: ты не можешь больше оставаться один, Гретти, а потому надо как-нибудь пособить этому делу. Тяжело мне расставаться с вами, дети мои, с тем, чтобы никогда уж больше не видать вас, но все же даю я свое согласие, лишь бы хоть сколько-нибудь облегчить участь Гретти.
Обрадовался Иллюги при этих словах, — ему очень хотелось ехать с Гретти.
Мать в изобилии снабдила их деньгами, и они стали готовиться к отъезду.
Проводив их на некоторое расстояние от дому, Асдис простилась с ними и сказала:
— Теперь навсегда расстаетесь вы со мною, дети мои, и оба умрете в одно и то же время: никому не миновать своей судьбы. На Дрангей едете вы искать счастья, но там найдете вы только смерть. Берегитесь же вероломства и предательства. В бою лишитесь вы жизни, но мне снились странные сны: берегитесь колдовства и чародейства, — это страшнее всего.
Говоря это, она горько плакала.
— Не плачь, матушка, — сказал ей Гретти, — если умрем мы в бою, люди по крайней мере скажут про тебя, что у тебя были действительно сыновья, а не дочери. Прощай же!
Тут они расстались.
Братья повернули на север. На пути посетили они многих своих друзей и родственников, и только к началу осени добрались до Скагафиорда.
К концу их продолжительного пути погода стояла холодная и шел сильный снег. Гретти ехал, откинув на плечи свой капюшон, что делал он всегда, не смотря ни на какой холод. Вдруг на дороге показался худощавый, высокого роста человек, с огромной головой и очень плохо одетый. Человек этот поклонился им, и они спросили друг друга об имени. Братья сказали свои имена, а он назвался Торбьёрном. Он был одинок, свободен, не любил работать; вообще же он был большой бахвал, и люди обыкновенно охотно дурачили его и за его крикливую, громкую речь прозвали его Глаумом — Горланом. С братьями встретился он, как старый знакомый, и сейчас же принялся болтать, пересказывая всякую всячину об окрестных жителях. Это забавляло Гретти, и он охотно поддерживал разговор.
— Не надо ли вам человека, который исполнял бы при вас разную черную работу, — спросил наконец Торбьёрн, — я охотно стал бы служить вам.
Сначала братья отказались было, но Торбьёрн настаивал, и кончилось тем, что он уговорил их взять его с собой.
На другой день подошли они к морю и зашли на мызу Рейкиум. Владелец ее был работящий, хозяйственный и зажиточный человек; звали его Торвальдом. Гретти отвел его в сторону, сообщил ему о своем намерении поселиться на острове Дрангей и просил помочь ему перебраться туда.
— Ну, это, пожалуй, будет плохая услуга здешним жителям, — сказал Торвальд, и долго отнекивался. Но Гретти сунул ему в руку набитый деньгами кошелек, полученный им от матери, и Торвальд согласился. Приказал он трем своим работникам приготовить лодку и ночью, при лунном свете, переправить Гретти с товарищами на остров. Оттуда до острова была всего лишь какая-нибудь миля.
Осмотрев остров, Гретти остался доволен: на острове росло много травы, а берега его были до того высоки и круты, что не было никакой возможности взобраться на него без помощи нескольких канатов, и людям, поселившимся на нем, стоило только убрать верхнюю лестницу, и с уверенностью можно было сказать, что не скоро нашелся бы человек, способный вскарабкаться на такую кручу. Местные жители держали на этом острове своих овец и баранов, и теперь было их там до восьмидесяти штук. Летом же прилетало туда много всякой птицы.
Тут-то поселился Гретти, надеясь обрести наконец покой и отдых. К тому времени, по счету Стурлы, сына Торра, прожил он уже около шестнадцати лет изгоем.
В то время, когда Гретти поселился на острове Дрангей, по берегам Скагафиорда жило много весьма уважаемых гофдингов. Между прочим жил там в Гиальтадале человек, по имени Гиальти, — один из самых славных и любимых гофдингов своего времени. Был у него брат, Торбьёрн, человек большой силы и высокого роста, с которым опасно было ссориться, тем более, что был он очень заносчив. Отец их Торд уже немолодым человеком женился во второй раз, и мачеха была не в ладах со своими пасынками, особенно с Торбьёрном. Случилось раз, что в то время, как Торбьёрн играл в какую-то игру, в роде шахматов, мачеха, проходя мимо, сделала ему замечание, и Торбьёрн, разозлившись, отвечал ей дерзко и грубо; схватив одну из фигурок, служивших для игры, она хотела было ударить его ею по щеке, но попала в глаз и выколола его. Тогда Торбьёрн бросился на нее и так избил ее, что она заболела и вскоре умерла. Случай этот не улучшил права Торбьёрна, и со временем из него вышел большой смутьян и забияка. Не желая жить с отцом и братом, он выделился и поселился сначала в Видвике.
В то же время на реке Брейда в Слеттаглиде жили два брата — два Торда; оба они были очень кроткого нрава, хотя и отличались необычайной силой.
Жило там и еще много весьма почтенных и зажиточных людей, и все они имели свою часть в острове Дрангей и никто из них не намеревался продавать своей земли. Самая большая часть принадлежала Торбьёрну и Гиальти, потому что они были тут всех богаче.
Незадолго до зимнего солнцеворота собрались все эти люди перевезти с острова своих овец. Сообща оснастили они корабль и каждый дал с своей стороны но одному или по два человека рабочих. Но когда корабль их приблизился к острову, они, к удивлению своему, увидели, что по скалам разгуливают какие-то люди. Предположив, что это, вероятно, были какие-нибудь мореплаватели, потерпевшие крушение и спасшиеся на этот остров, они направили свой корабль к тому месту, где были прикреплены веревочные лестницы, но люди, разгуливавшие по скале, поспешили убрать их. Приезжие удивились еще больше, заговорили с незнакомцами и стали расспрашивать их, кто они такие. Гретти назвал себя и своих товарищей.
— Кто же перевез вас на наш остров? — спросили хозяева.
— Сделал это тот, у кого была своя лодка; сделал он это собственноручно, и мне был он друг, а вам — навряд ли!
— Нам бы только получить хоть тех овец, что пока еще целы, — мы, так и быть, ничего не потребуем от тебя в вознаграждение за тех, что ты успел уже заколоть, и сами перевезем вас на берег.
— Вот великодушное предложение! — воскликнул Гретти. — Но всего лучше, если каждый из нас удержит за собою то, чем он успел завладеть. Я по крайней мере, пока жив, решительно отказываюсь покинуть это место: я никогда не выпускаю того, что раз попалось мне в руки.
Приумолкли на минуту хозяева овец, — опасный человек, казалось им, поселился на их острове. Тем не менее они еще раз попытались придти к соглашению, предлагали то то, то другое, но Гретти стоял на своем, и им пришлось-таки вернуться домой ни с чем. По возвращении своем рассказали они всем окрестным жителям, какой хищный волк поселился так близко от них. Никто и не подозревал об этом, и событие это дало повод к оживленным толкам в течение всей зпмы; но никто не мог придумать способа прогнать Гретти с его острова.
Прошла зима, и весною все жители отправились на тинг в Гегранезе. Туда съезжалось обыкновенно много народу, отчасти ради дела, отчасти ради удовольствия: между тамошнею молодежью было-таки немало любителей повеселиться. Гретти всегда был в большой дружбе со своими ближайшими соседями, всегда щедро делился с ними своею добычею и за то сам всегда получал от них все нужные сведения. Узнав, что жители поехали на тинг, Гретти сказал своим, что он съездит на берег, чтобы запастись всем необходимым, между тем как Иллюги и Глаум останутся дома. Иллюги находил это неблагоразумным, но не стал перечить, и, поручив им хорошенько охранять лестницы, Гретти переправился на берег. На берегу никто и не подозревал об этом. Услыхав, как весело было на тинге, Гретти захотел и сам побывать там. Достал он себе самое плохое, старое платье, и, переодевшись, явился на тинг как раз в то время, как молодежь, покончив дела, собиралась приняться за игры. Кто-то предложил воспользоваться хорошей погодой, чтобы померяться силами. Все охотно приняли это предложение. Сыновья Торда принимали самое горячее участие в игре, и Торбьёрн Онгуль и тут, как и везде, проявлял свою заносчивость, — приказывал, кому хотел, выступать на борьбу, а тех, кто отказывался, выталкивал вперед насильно. Сначала боролись самые слабые бойцы, а потом стали выходить люди посильнее. Наконец, осталось всего лишь несколько самых сильных бойцов, пока еще не принимавших никакого участия в игре. Но теперь очередь дошла и до самих сыновей Торда, и никто не решался выйти на борьбу с ними, сколько ни ходили братья по рядам, ища себе противников.
Обойдя, всех, Торбьёрн Онгуль еще раз окинул взглядом толпу, и тут в первый раз приметил высокого, крепкого человека, лица которого он не мог ясно рассмотреть. Человек этот неподвижно сидел на земле. Торбьёрн, схватив его за плечо, попытался было поднять его на ноги, но тщетно.
— Никого еще не было мне так трудно сдвинуть с места, как тебя, — сказал он. — Кто же ты такой?
— Зовут меня Гостем, — отвечал человек.
— Если ты можешь как-нибудь позабавить пас, то мы очень рады такому гостю, — сказал Торбьёрн.
— Все может измениться в самое короткое время, — огвечал Гретти, — я никого из вас не знаю, а потому лучше мне и не вмешиваться в вашу игру.
— Зато как хорошо было бы с твоей стороны, если бы ты, чужой человек, вздумал чем-нибудь позабавить пас!
— Чего же вы от меня хотите?
— Мы хотим, чтобы ты поборолся с кем-нибудь из нас.
— Теперь я уже отвык, но было время, когда это забавляло меня.
Видя, что Гретти не отказывается окончательно, стали приставать к нему еще настоятельнее.
— Если уж всем вам так хочется видеть меня побитым в борьбе, то, так и быть, я исполню ваше желание, но с одним условием, — отвечал Гретти, — пусть обеспечат мне мир и безопасность здесь, на тинге, и на всем пути моем домой.
Они охотно согласились на его условие, и один из присутствовавших, по имени Гафр, в таких словах обещал ему безопасность и мир:
— Всем и каждому из присутствующих здесь обещаю я мир и безопасность, особенно же тому незнакомцу, что находится здесь среди нас и носит имя Гостя. Все присутствующие здесь годорды, землевладельцы, все юноши, способные носить оружие, все люди, присутствующие здесь на тинге в Гегранезе, наконец все поименованные и не поименованные, откуда бы они ни происходили, все мы обещаем чужеземцу, именующему себя Гостем, безопасность и мир во все время, пока принимает он участие в наших забавах или борьбе, пока остается он здесь с нами, а также и на обратном пути его домой сухим ли путем или водою, поедет ли он верхом, в повозке ли или под парусами. Я обещаю ему мир и безопасность за нас самих, за наших родных, друзей и всех близких, кто бы ни были они — женщины или мужчины, рабы или рабыни, свободные или несвободные люди. Да будет негодяй и предатель тот, кто нарушит этот мир, да будет извергнут он из общества хороших людей и да лишится он царства Божия; нигде да не потерпят его среди людей и пусть новсюду гонят его, где только люди охотятся на волков, христиане посещают свои храмы, язычники приносят жертвы свои в капищах; всюду, где горит огонь, где растет трава, где младенец призывает свою мать, где дети родятся, где корабли носятся по волнам, где сверкают щиты, где светит солнце, ложится снег, где странствует финн, где растет сосна, где весною целыми днями носится сокол, навевая свежий ветер обоими крылами; всюду где есть небо, где есть жизнь на земле, где под напором ветра реки стремятся к морю, где сеют люди рожь; да будет отлучен он от церкви и от общества христиан, и да гонят его и язычники, и пусть не будет у него ни дома, ни крова и никакого пристанища, кроме ада. Должны мы встречаться с ним мирно, и на словах и в помыслах наших, где бы нам не привелось, — в горах ли, или на морском прибрежье, на корабле или на лыжах, в долинах или ледниках, в море ли или на коне, — всюду должны мы обходиться с ним дружелюбно, как отец с сыном. Мы даем друг другу руку в том, что будем соблюдать мир и все, что было здесь сказано, и призываем в свидетели Бога, всех добрых людей и всех, кто слышал здесь мои слова.
Некоторые стали говорить, что этим слишком много сказано.
— Хорошо сказано, — сказал Гость, — и вперед уж не может быть никаких недоразумений. Ну, теперь и я, не откладывая, постараюсь позабавить народ, как умею.
С этими словами он снял с себя плащ и верхнее платье. Присутствующие с удивлением смотрели на него и чувствовали себя как-то не по себе. Судя по его росту и широкому сложению, все сейчас же признали в нем Гретти, сына Асмунда. Все вдруг притихли, и Гафр понял, что он поступил неблагоразумно. Понемногу весь народ разбился на кучки, стали перешептываться между собою и укорять друг друга, особенно же доставалось Гафру.
— Скорее скажите мне, что вы затеваете и не заставляйте меня ждать полураздетым, — сказал Гретти. — Поверьте, плохо будет, если вы нарушите свое слово.
Никто не дал ему определенного ответа, но все сели по местам. Только сыновья Торера да зять их Гальдор продолжали еще свою беседу. Наконец, Гиальти, сын Торда, сказал:
— Глупо поступили мы, но, все равно, мы не изменим своему слову и не нарушим мира, который сами же установили. Пусть же Гретти с миром идет, куда хочет и пользуется безопасностью, пока не вернется к себе домой из этого путешествия. Но после того мы будем свободны от своего обязательства.
Все были благодарны ему за то, что он говорил, как настоящий гофдинг. Но Торбьёрн Онгуль молчал.
Было решено, что один из братьев Тордов должен бороться с Гретти. Первым вышел младший Торд и изо всех сил навалил на Гретти, но не мог сдвинуть его с места. Тогда Гретти, поймав его сзади за пояс, приподнял и перебросил его назад через голову; Торд тяжело грохнулся на землю.
После этого послали против Гретти вместе обоих братьев. Борьба была упорная и долго одерживала верх то та, то другая сторона; все следили за ними с большим интересом, и когда бойцы остановились, все благодарили их. Присутствующие нашли, что сила Гретти не уступала общим силам обоих братьев; сила же каждого из братьев равнялась силе двух здоровых крепких мужчин.
Гретти недолго пробыл на тинге и когда прибыл он на Дрангей, Иллюги был очень рад благополучному его возвращению.
Летом менее зажиточные поселяне, имевшие свою небольшую часть в острове, стали уговаривать братьев выкупить у них остров. Гиальти отказался, потому что они ставили условием, чтобы тот, кто купит остров, или убил Гретти, или же прогнал его оттуда, и уступил свою часть брату своему Торбьёрну. Торбьёрн же согласился на условие своих совладельцев, и получил остров в полную свою собственность чуть не даром.
В конце лета Торбьёрн вооружил своих людей, сел с ними на корабль и отправился к острову. Гретти с товарищами появился на своей скале и заговорил с Торбьёрном. Торбьёрн потребовал от Гретти, чтобы он покинул остров, но Гретти отказался.
— Послушай, я может быть тебе еще пригожусь, если ты исполнишь мое желание, — сказал Торбьёрн, — все товарищи мои уступилн мне свои части, и я один владею островом.
— Тем менее нахожу я причин для того, чтобы мне покинуть остров, — отвечал Гретти, — мне было, может быть, опасно восстановлять против себя всех жителей Скагафиорда, но с тобою-то одним мы еще поборемся, тем более, что и ты, как и я, не пользуемся здесь любовью соседей. Советую тебе вперед уж не трудиться приезжать сюда, — мое решение неизменно.
— Всему свое время, — возразил Торбьёрн, — и в конце концов ты кончишь худо.
— Ну, это мы еще увидим.
На том они и расстались.
Уже целых два года жил Гретти на своем острове. За это время успели они перебить всех овец, за исключением одного лишь барана, которого решили не трогать, — он был пестрый, с большими рогами и такой ручной, что повсюду следовал за ними чуть не по пятам, и это их очень забавляло. По вечерам он подходил к их хижине и терся рогами о двери. Вообще говоря, на острове им жилось недурно: там во множестве водилась всякая птица, и у братьев не было никакого другого дела, кроме охоты и сбора птичьих яиц. В одном терпели они недостаток, — в топливе, а потому посылали работника своего на берег собирать выкинутые морем щепки и доски. Глауму скоро надоело это занятие, и он стал нерадив к своему делу, постоянно ворчал и бранился. Он же должен был по ночам поддерживать огонь, что было для них очень важно, так как, не имея лодки, они не могли вновь добыть огня с берега, если бы этот погас.
Но раз ночью случилось-таки, что Глаум не доглядел, и огонь погас. Гретти страшно рассердился и грозил побить его за такую оплошность. Глаум принялся жаловаться на свою несчастную жизнь и на то, что за каждую малость или бранят его, или грозят ему наказанием. Стал Гретти советоваться с Иллюги, как им быть. Иллюги предлагал подождать, пока не подойдет к острову какой-нибудь корабль, но Гретти предпочел отправиться на берег вплавь, не смотря на все уговоры Иллюги не делать этого.
Воспользовавшись прекрасной погодой и полной тишиной, Гретти накинул на себя плащ и поплыл к берегу. Прилив помогал ему, и он вскоре после заката солнца благополучно достиг своей цели. Добыв огня в одном из ближайших домов, Гретти прошел к старому своему пособнику, Торвальду, и упросил перевезти его на остров. Торвальд согласился, и одолжил ему свою лодку и гребцов.
Весть о появлении Гретти на берегу сильно встревожила жителей, и бывшие владельцы острова стали приступать к Торбьёрну, требуя, чтобы он выполнил условие, и прогнал Гретти или же убил его.
В то же лето пришел в Скагафиорд один корабль; на корабле этом был молодой человек, по имени Гэринг, славившийся своим необыкновенным уменьем лазить по горам и взбираться на самые недоступные кручи. Он остановился у Торбьёрна Онгуля и прожил у него всю осень. Он стал уговаривать Торбьёрна съездить на остров, чтобы убедиться на деле, действительно ли скалы так круты, что взобраться на них нет никакой возможности. Торбьёрн отвечал, что если бы ему действительно удалось взобраться на остров и убить, или хотя бы только ранить Гретти, то он мог бы ждать себе большой награды и от него, и ото всех других.
Опять снарядил Торбьёрн корабль и, подойдя к острову с другой стороны, высадил там приезжего на берег, а сам со своим кораблем, обогнув остров, подошел к тому месту, где Гретти укрепил свои канаты, и вступил с ним в разговор, желая отвлечь его внимание. Торбьёрн снова потребовал, чтобы Гретти покинул остров. Гретти опять отказался, и так долго перебранивались они, осыпая друг друга насмешками и оскорблениями. Иллюги стоял тут же, молча и не принимая участия в их перебранке. Вдруг, случайно оглянувшись, увидал он, что прямо на них бежит какой-то человек. Это был Гэринг: ему удалось-таки вскарабкаться на скалу и, увидев братьев, стоявших к нему спиною, он решил, что это была самая благоприятная минута, чтобы напасть на них.
— Вот бежит к нам человек и, как кажется, с враждебными намерениями, — сказал Иллюги, заметя Гэринга.
— Напади же на него сам, — сказал Гретти, — а я пока постерегу веревки.
Но едва повернул Иллюги навстречу Гэрингу, как тот поспешил обратиться в бегство. Иллюги преследовал его до самого обрыва, и Гэринг, не помня себя от страха и не соображая опасности, прыгнул прямо с обрыва вниз и так разбился, что у него не осталось целой ни одной кости. Место это с тех пор стали звать «Прыжок Гэринга».
Когда Иллюги вернулся к Гретти и рассказал, что случилось, Торбьёрн поспешил собрать своих людей и вернуться домой.
— Два раза уже ездил я на остров, — сказал Торбьёрн, — и оба раза попытка моя осталась безуспешна. Попытаюсь еще в третий раз, но если опять потёрплю неудачу, то, боюсь, придется мне навсегда оставить Гретти в покое. Однако, что-то говорит мне, что не долго уж жить ему на его острове.
Еще целую зиму Гретти спокойно прожил на своем острове. За это время успели произойти очень важные для него перемены: умер законовед Скапти, сын Тородда, и это была большая потеря для Гретти. так как Скапти обещал добиться, чтобы его освободили от изгойства, как только исполнится двадцать лет его изгнанию, а в то время жил он изгоем уже девятнадцатый год.
Следующим летом родственники Гретти подняли на альтинге вопрос об освобождении Гретти от изгойства, так как, говорили они, прошло уже двадцать лет со времени его изгнания. Враги же его указывали на то, что он успел совершигь с тех пор еще не одно новое преступление, а потому срок его изгнания, сообразно с тем, должен быть продлен.
На этот раз альтингу пришлось выбрать нового законоведа на место умершего Скапти, и выбор пал на сына Торгеста, Стейна. Стейн был человек очень умный и в деле Гретти хотел поступить осторожно и беспристрастно. Он приказал расследовать, весною ли исполнился двадцатый год изгнанию Гретти. Оказалось, что это действительно так и было. Но тут вступился Торер из Гарда, и заявил, что Гретти вернулся в Исландию лишь под осень следующего года, а следовательно, и срок его изгойства надо считать не с весны, а с конца лета; по такому же счету он прожил изгоем всего лишь восемнадцать лет и девять месяцев.
Тогда законовед объявил, что никто не должен считаться изгоем долее двадцати лет, даже если б он успел совершить за это время еще новые преступления, но зато никто не мог быть и освобожден от изгойства ранее истечения полных двадцати лет.
Таким образом друзьям Гретти ничего не удалось сделать для него на этом тинге и они возложили все свои надежды па будущее лето.
Между тех жителям Скагафиорда было досадно, что через год Гретти уйдет от них безнаказанно, и они стали еще настоятельнее приступать к Торбьёрну Онгулю, требуя, чтобы он или отказался от острова, или же убил Гретти.
Жива была еще кормилица Торбьёрна Онгуля. Была она уже очень стара, и, как все думали, уже не вставала с постели. В молодости своей, когда люди здесь были еще язычниками, слыла она большой чародейкой и колдуньей, но это было так давно, что все думали, что она совсем уже отстала от этого дела. Но, видно, правду говорит поговорка, что то, к чему привыкнешь смолоду, не позабудешь и в старости.
Торбьёрн, находясь в затруднении, нередко обращался за советом к своей старой кормилице. Так было и тут. Пришел он посоветоваться с нею, как ему быть с Гретти, который ни за что не хотел покинуть острова.
— Опасно нынче заниматься этим делом, — сказала она, — но мне терять нечего, — я и так лежу почти без движения, а потому попробую помочь тебе, но с условием, что ты будешь во всем меня слушаться.
Торбьёрн согласился.
Миновала уже большая часть лета и наступил август месяц. Раз выдался хороший день, и старуха велела Торбьёрну приготовить лодку, чтобы съездить на Дрангей: ему пора было свести свои счеты с Гретти; она же хотела сама взглянуть на Гретти и его товарищей, чтобы убедиться, насколько счастье стояло на ее стороне.
Не охота была Торбьёрну опять ехать на Дрангей, где его всегда преследовала неудача, но, делать нечего, приготовил он десятивесельную лодку, и, захватив с собою старуху, отправился на остров.
Гретти со своим братом по обыкновению прогуливался по скалам, и на требование Торбьёрна покинуть остров, опять отвечал отказом.
Во все время их разговора старуха, плотно укрытая и закутанная, неподвижно лежала на корме лодки. Услышав, что Гретти упорно отказывается от всяких даже самых выгодных условий, какие предлагал ему Торбьёрн, старуха слегка приподнялась и сказала:
— Вот — люди, несомненно отважные, но счастье покинуло их. Ты предлагаешь им много хорошего, Торбьёрн, а они упорно отказываются ото всего: плохо кончают люди, не умеющие пользоваться тем добром, которое само дается нм в руки. Желаю тебе, Гретти, вперед набраться побольше ума и разума, но надеюсь, что тебе остается жить здесь гораздо меньше того, что ты уже прожил.
Дрожь пробежала по телу Гретти, когда услыхал он эти слова.
— Что это за дьявол сидит у них в лодке? — воскликнул он.
— Сдается мне, что это та старая ведьма — мамка Торбьёрна, — отвечал Иллюги.
— Черт возьми эту колдунью! Теперь нам надо ждать всего худшего, — продолжал Гретти, — никогда еще не чувствовал я такого смущения, как при ее словах. Я уверен, что ее колдовство принесет нам несчастье. Но пусть же и она сохранит память о том, что она побывала здесь!
С этими словами он поднял довольно большой камень и бросил его в старуху. Несмотря на расстояние, камень попал в цель и перебил старухе бедро.
— Не следовало тебе этого делать, — заметил Иллюги.
— Говори, что хочешь, — отвечал Гретти, — а я так жалею, что не попал ей в голову. Наша жизнь, конечно, стоит ее жизни.
Видя, что старуха ранена, Торбьёрн, не говоря ни слова, повернул домой.
Старуха заболела и пролежала в постели целый месяц. Но потом бедро срослось, и она опять начала понемножку бродить около своего дома.
Осенью, недели за три до начала зимы, потребовала она, чтобы перенесли ее на берег моря.
— Зачем это тебе? — спросил ее Торбьёрн.
— Хочу я заняться там одним пустяшным делом, — отвечала она, — но, может статься, что пустяк этот будет предвестником важных событий.
Желание ее исполнили и перенесли ее на берег моря. Там принялась она бродить взад и вперед, пока не нашла обрубка бревна такой величины, что человек мог бы снести его на плечах. Велела она перевернуть бревно на другую сторону, и оказалось, что та сторона была совсем черная, словно обгорелая. Приказала она выровнять эту сторону и карманным ножом сама начертала на ней какие-то руны, обрызгала их своею кровью и пробормотала над ними свои заклинанья, обходя вокруг бревна против солнца. Потом она приказала бросить бревно в море. Ветер дул на берег, но тем не менее бревно, брошенное по ее приказанию, стало быстро удаляться и скоро совсем уплыло из залива.
На следующий день братья бродили по морскому прибрежью, собирая топливо. Они были в духе и веселы. На западном конце острова нашли они выкинутый морем суковатый обрубок дерева.
— Вот отличное полено, — сказал Иллюги, — отнесем его домой!
Но Гретти оттолкнул бревно ногой.
На погибель нашу послал его нам недобрый человек, — сказал он и, подняв бревно, бросил его опять в море, прося Иллюги ни в каком случае не вносить его в дом.
На другой день опять нашли они то же бревно, и уже гораздо ближе к тому месту, где были у них прикреплены веревки. Гретти опять бросил его в море, подтвердив, что его никак не следовало вносить в дом. Но слуге своему они не заикнулись о том ни словом.
Время стояло уже позднее, шел дождь при сильном ветре, и братья не выходили из дому, а за дровами послали работника. Уходя, Глаум выругался, жалуясь, что они мучают его, посылая за дровами в такую непогоду. Но едва успел он спуститься на берег, как тут же, у самой лестницы, нашел то самое бревно и, взвалив его себе на плечи, принес домой и с грохотом бросил на пол.
— Это Глаум принес что-то, — сказал Гретти, — надо пойти посмотреть.
Взял он в руки топор и вышел из комнаты.
— Ну, вот, я сделал свое дело, — сказал Глаум, — теперь сделай же ты свое и расколи это бревно.
Рассердился Гретти, и, взмахнув топором изо всех сил, ударил по бревну, даже и не подумав осмотреть его, но топор соскользнул, и удар пришелся Гретти как раз по правому колену и причинил ему глубокую рану. Посмотрел тогда Гретти на бревно и сказал:
— Злой дух победил, и вот начало наших несчастий: это то самое бревно, которое я два раза бросал назад в море. Уже два раза причинил ты нам непоправимую беду, Глаум: в первый раз, когда дал погаснуть огню, и во второй раз, когда принес к нам в дом это злосчастное бревно; в третий раз ты будешь причиной нашей смерти.
Иллюги перевязал брату рану. Гретти потерял мало крови, спал хорошо, и на третий день рана, казалось, почти уже зажила.
— Не думаю, чтобы рана эта причинила нам много хлопот, — сказал Иллюги.
— Хотелось бы, чтобы это было так, — отвечал Гретти, — но я жду всего худшего.
С вечера они заснули спокойно, но около полуночи Гретти стал метаться и стонать.
— Что с тобою? — спросил Иллюги.
— У меня ломит ногу, — отвечал Гретти, — вероятно в ране произошла какая-нибудь перемена.
Они засветили огонь и сняли повязку. Нога распухла и посинела, рана открылась и на вид казалась даже хуже, чем была сначала. Гретти ни минуты не мог лежать спокойно, и всю ночь провел без сна. Наутро он сказал:
— Надо нам быть готовым к тому, что болезнь моя окажется неизлечимой, потому что причинена она чародейством, — это старуха мстит мне за мой удар камнем. Но что сделано, того не переделаешь! Будем же вперед осторожнее: эта ведьма с Торбьёрном на том не остановятся.
— Послушай, Глаум, — продолжал он, — тебе поручаю я наблюдать за лестницами, — не забывай же убирать их по вечерам: это очень важно для нас. Но предупреждаю тебя, — не миновать тебе беды, если ты изменишь нам.
На дворе уже несколько дней бушевала буря с пронзительным холодным северо-восточным ветром. Гретти каждый вечер справлялся о лестницах, и Глаум каждый раз отвечал одно и то же:
— Кого можно ждать в такую непогоду? Уж не думаешь ли ты, что кто-нибудь так жаждет убить тебя, что готов ради того рискнуть даже своею жизнью? Верно, отвага твоя и мужество совсем покинули тебя.
— Время еще покажет, кто из нас двоих окажется отважнее, — возражал Гретти, — теперь же, хочешь не хочешь, а наблюдай за лестницами.
Между тем рана разбаливалась все хуже и хуже и наконец уже нельзя было сомневаться, что Гретти был при смерти.
Иллюги ухаживал за ним день и ночь и ни о чем другом и не думал.
Так прошла целая неделя.
Торбьёрн Онгуль тем временем жил себе на своей мызе, сильно досадуя лишь на то, что никак не удавалось ему убить Гретти.
Но вот через неделю после того, как мамка его пустила в море бревно, пришла она к Торбьёрну и спросила, не намерен ли он еще раз попытаться съездить на остров.
Торбьёрн сначала было отказался, но она уговорила его.
— Тебе нечего бояться бури, — говорила она, — подумай только: если я могла наслать на Гретти болезнь, то я же могла наслать и эту бурю.
Наконец Торбьёрн решился. Достал он надежный корабль, набрал себе восемнадцать человек товарищей и вышел в море. Все отговаривали его и даже сочли чуть не сумасшедшим, видя, что он решается пуститься в путь в такую непогоду.
Но старуха была права: не успели они отойти от берега, как буря утихла и подул попутный ветер.
Когда подошли они к острову, Торбьёрн с удивлением увидел, что лестницы не были убраны, а на скале никого не было видно.
— Вероятно тут произошли большие перемены, — сказал Торбьёрн, — поспешим же взобраться наверх, пока никто не узнал о нашем приезде.
Они поспешно взобрались по лестницам и наверху нашли человека, спавшего глубоким сном. Это был Глаум. Торбьёрн разбудил его и узнал от него все, что было ему нужно: Глаум так перепугался, что даже и не делал попытки умолчать о чем бы то ни было.
— Хорошо, что ты ничего не утаил от пас, — сказал Торбьёрн, — иначе мы убили бы тебя на месте. А все-таки ты негодяй и предатель, и позорно предал нам своих хозяев.
Все они смотрели на него с отвращением и презрением и, избив, как собаку, оставили на месте.
В доме Гретти беспомощно лежал на своей постели. Ему был так плохо, что Иллюги с часу на час ждал его смерти и не отходил от него ни на минуту.
Вдруг услыхали они громкий стук в дверь.
— Это верно Глаум просится домой, — сказал Иллюги.
— Что-то он стучится чересчур уж громко, — заметил Гретти. Но не уснел он произнести этих слов, как дверь подалась под натиском ломившейся толпы. Иллюги, поспешно схватив меч, бросился защищать вход в комнату, и действовал с такою отвагою и ловкостью, что один отбивал все нападения. Тогда Торбьёрн с частью людей взобрался на крышу и, разобрав ее, они проникли в комнату сверху. Гретти мог стоять только на коленях, но все-таки пытался защищаться пикою, а потом мечом. Враги наносили ему рану за раной. Видя это, Иллюги прикрыл его своим щитом и защищался с такой отвагой и силою, небывалой в таком молодом мальчике, что даже враги пришли в восторг, и Торбьёрн приказал окружить его щитами и таким образом взять живым. Когда все убедились, что Гретти мертв, Торбьёрн подошел к Иллюги и предложил даровать ему жизнь, если он обещает не мстить ему за брата. Иллюги отказался дать ему такое обещание, и, по приказанию Торбьёрна, в тот же день на заре он был обезглавлен.
Обоих братьев похоронили на том же острове в лесу.
Так покончил жизнь свою Гретти, этот отважнейший из мужей, когда-либо живших в Исландии. Было ему тогда сорок четыре года. Когда он убил Скегги, ему было всего лишь четырнадцать лет от роду. С тех пор входил он все в большую и большую славу, пока не привелось ему встретиться с чудовищем Гламом, и тогда ему было двадцать лет. Двадцати пяти лет он был объявлен изгоем и так прожил еще целых девятнадцать лет, и за это время храбрость его не раз подвергалась тяжким испытаниям. Всегда твердо держался он своего слова и своей веры и хотя предвидел заранее большую часть своей судьбы, но ничего не мог изменить в ней.
Конец.
1 Nordiske Oldskrifter udvigne af det nord. Lit.-Samf. Grettis saga ved G. Magnusson og G. Thordarsson. Kjobenh. 1853.
2 Четыре вьюка навьючивались на лошадь, попарно с каждой стороны.
Источник: Западно-европейский эпос и средневековый роман в пересказах и сокращенных переводах с подлинных текстов О. Петерсон и Е. Балобановой. Том 2. Скандинавия. С.-Петербург, 1898.
OCR: Stridmann